Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
На одиннадцатый и двенадцатый месяцы года театры обычно все равно закрывались: в это время жители Эдо готовились к новогодним празднествам и не имели времени для легкомысленных развлечений. Театральные труппы, пользуясь этими днями затишья, репетировали новые постановки. Ситисабуро счел этот момент подходящим, чтобы удрать из столицы.
Актер вернул деревянную голову посыльному резчика, тот завернул ее в большой кусок шелка и бережно погрузил в надушенную цилиндрическую коробку, помеченную эмблемой изготовителя.
— Вы привезли эту вещь как раз вовремя: сегодня мы начинаем репетировать «Месть братьев Сога». Этой головой мы потрясем публику в последней сцене.
Ситисабуро поднял крышку коробки и еще раз полюбовался приобретением, затем посыльный перевязал упаковку красными шелковыми шнурами.
Актер удовлетворенно улыбнулся и кивнул своему помощнику.
— Этот господин проводит вас в комнату нашего постановщика, — сказал Ситисабуро посыльному, — и тот позаботится, чтобы такой шедевр хранился со всей необходимой бережностью.
Когда муляж унесли, Ситисабуро переключил внимание на Кошечку. Беглянка сидела перед ним на коленях, развернувшись под таким углом, который выражал должное почтение. Она низко поклонилась и положила на татами веер Стрекозы. Если бы Ситисабуро был один, беглянка могла бы открыться ему тут же, но глава театра Накамура-дза редко наслаждался одиночеством, помощники суетились вокруг него так же, как и на сцене.
Один из них после каждого движения актера поправлял его многослойную шелковую одежду, другой наливал чай, третий подносил трубку, четвертый держал наготове бумагу и кисть, чтобы записывать изречения великого человека, а пятый натирал чернила. Шестой просто находился поблизости, готовый исполнить любое его поручение.
А вокруг к тому же сновали слуги. Они вносили в комнату письма, пакеты, цветы и маленькие подарочные бочонки сакэ и тут же убегали за новыми.
— А, так вот ты какой — таинственный мальчик из Кадзусы! — Ситисабуро непритворно улыбнулся, подцепил веер Стрекозы концом своего веера и вернул изящный предмет Кошечке.
— Хосикава говорит, что у тебя есть некоторые способности. — Кошечка почувствовала облегчение и прилив нежности к актеру: наконец она видит перед собой знакомое приветливое лицо.
— Ваша честь, я всего лишь глупый рыбак, которого судьба унесла далеко от родного берега.
Кошечка знала, что Ситисабуро занимается любовью с партнерами обоих полов: ей было известно, что в Эдо он посещал женский веселый квартал и веселый квартал с мальчиками. Теперь она решила использовать это обстоятельство, чтобы остаться с актером наедине.
Маска не мешала ей увлечь Ситисабуро. Наоборот, она давала беглянке определенные преимущества: такому пресыщенному лакомке загадочность покажется приятной приправой. Кошечка с самым невинным видом раскрыла веер Стрекозы, но глаза ее подарили Ситисабуро обольстительный взгляд. Положение под углом, занятое из почтения, позволило ей слегка повернуть голову и взглянуть на актера искоса. Это была хорошо продуманная соблазнительная поза.
— Мне кажется, я тебя видел раньше. — Ситисабуро понял, что его соблазняют, и это ему нравилось. — Где мы могли встречаться?
— Простите меня за грубость, ваша честь, но думаю, что нигде. Мой господин, — последнее слово Кошечка слегка подчеркнула, ровно настолько, чтобы намекнуть на неофициальную близость, — отправился в Исэ и взял с собой меня и мою сестру. Но он отправился в путь к далекому берегу: кровоизлияние в мозг унесло господина из этого, подобного горящему дому, мира. Врач сказал, что оно произошло из-за неумеренности в наслаждениях. Теперь мы пытаемся дойти до святого алтаря одни.
Кошечка обернула пальцы концом головной повязки. Этот жест выражал горе, но мог означать и приглашение к любви.
У Кошечки это движение выглядело сладострастным.
— Твой хозяин оставил тебя без гроша, и ты теперь на мели, так?
— Да, ваша честь.
— И теперь, как я понял, ты хочешь стать театральной знаменитостью?
— Нет, ваша честь, — Кошечка опустила свои сияющие глаза и снова подняла их.
Этот взгляд всегда срабатывал, он подействовал и теперь. Одна из нарисованных бровей Ситисабуро поднялась, выдавая его восхищение. Актер сделал глубокий вдох, его пухлая грудь раздалась, словно наполняясь мужской силой.
— Я никогда бы не решился даже мечтать о том, чтобы осквернить своими грязными ногами подмостки, на которые ступает человек с таким божественным даром, как у вас. — Кошечка поклонилась так низко, что ее все еще обернутый черной бумагой лоб коснулся татами. — Я такой неуклюжий недоумок, что мой пояс постоянно развязывается.
Кошечка услышала громкий шорох втягиваемого ноздрями воздуха — помощники актера неодобрительно засопели. Ситисабуро улыбнулся: дерзость вступления ему понравилась. Кошечка продолжала сидеть, глядя в пол, пока писец и слуги не покинули комнату. Последний из них, выходя, убавил фитиль в напольной лампе и накинул на нее ночной ажурный колпачок из резного дерева.
Полумрак и тени, которые отбрасывали вокруг узоры абажура, сделали еще привлекательнее немного зловещую маску Кошечки и подчеркнули черты лица Ситисабуро, сделав его менее жирным и обрюзгшим, словно стирая с него следы, оставленные временем и неумеренными наслаждениями. Шуршание его шелковых одежд будило чувственные желания. Сама темнота, казалось, была пропитана любовными флюидами.
Вошел послушник со столиком-подносом, уставленным горшочками с крышками и всем необходимым для чаепития. Он заменил полупустую коробочку с табаком, раздул угли в жаровне и спросил:
— Прикажете приготовить постель?
— Да, будь добр, милый. — Ситисабуро снял крышки с горшков и посмотрел, что находится в каждом. Он обнаружил в них только овощи и отварное просо — обычную пищу буддийских священников, но если и был разочарован, то не показал этого.
— Прикажете передать массажисту, что вам понадобятся его услуги?
— Я очень устал после долгого дня пути и предпочел бы, чтобы меня не беспокоили. — Ситисабуро защемил палочками для еды серый мягкий ломтик маринованного баклажана и протянул его Кошечке.
— Попробуй, этой закуской славится здешний храм.
— Не желаете ли еще чего-нибудь? — спросил послушник и поклонился. Бритая кожа его черепа блестела и, контрастируя с темнотой, казалась совсем белой.
«Только одного: чтобы меня не беспокоили, — подумал Ситисабуро. — Одиночество дешево, но его не купишь ни за какие деньги».
— Вы все были очень добры. Пожалуйста, передайте мою благодарность уважаемому, — сказал он вслух.
Когда мальчик встал на колени в коридоре и задвинул за собой дверь, Ситисабуро долго сидел молча и глядел куда-то мимо плеча Кошечки, дожидаясь пока большой бронзовый колокол храма закончит свой вечерний напев.
— Где ты, твоя сестра и твой покойный хозяин останавливались на ночь, Хатибэй? — спросил наконец актер.
— В бедных гостиницах, ваша честь. Большинство из них — грязные места, где останавливается простонародье. Но я могу заверить вас, что у меня нет ни блох, ни вшей, ни чирьев.
— Даже последний нищий может приклонить голову на подушку в придорожной гостинице, если наберет достаточно денег, чтобы заплатить за ночлег, — тут Ситисабуро вздохнул. — Но мне запрещено останавливаться в общественных местах. Правительство, видишь ли, боится, что мой вид заразит всех мечтами о роскоши.
Ситисабуро сделал знак Кошечке приступить к еде, но она вежливо отказалась. Ее тронула забота Ситисабуро. Однако она подумала о Касанэ. Крестьянка сидит сейчас одна во дворе монастыря, голодная, замерзшая. Она боится привидений, людоедов и чертей, которые прячутся в темноте под террасой и вот-вот накинутся на нее с наступлением ночи. Лучше поторопиться.
— Значит, только поэтому вы остановились здесь, ваша честь? — спросила Кошечка, притворяясь, будто не знает закона сёгуна об актерах.
— Вот именно, — Ситисабуро выпил чашку супа из перебродившей бобовой пасты. — Монахи пускают нас, сирых, к себе. А мы в благодарность заманиваем дурачков в их ханжеские сети и, кроме того, жертвуем большие суммы, наполняя их сундуки. Но, увы, этот храм не из тех, что пахнут мясом и рыбой. Здесь священники не лезут из кожи вон, чтобы оказать любезность чревоугодникам и любителям плотских радостей. Здесь нет сговорчивых монахинь, которые избавляют мужчину от усталости после долгого путешествия по пыльной дороге. — Ситисабуро устало вздохнул. — Я, конечно, мог бы пойти в веселый квартал, но это неудобно: поклонники тут же узнают меня и начнут так шуметь, что нарушат общественный порядок.
