Читать книгу 📗 "Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич"
Шум в войске усилился, в дождевой пелене все заревело, забурлило и закричало. Он поспешно открыл глаза, взглянул встревоженно и облегченно перевел дух — то его войско радовалось, что мост уже готов и можно начинать переправу.
Плотные ряды «бессмертных» расступились, образуя неширокий проход, ведущий с холма к мосту. Дарий спустился вниз и в серой мгле первым пустил своего коня на мост — мокрый, скрипучий, скользкий, но такой надежный в ту короткую летнюю ночь, такой желанный ему в тот миг — самый дорогой из всех мостов и переправ, по которым он когда-либо двигался. А за владыкой, выдерживая нужный интервал, на фракийский берег Истра ринулось его нетерпеливое войско — сперва «бессмертные», затем конница, ряды которой изрядно поредели за шестьдесят дней скифского похода. Всадники двинулись по мосту так плотно, а задние так напирали, что время от времени то там, то здесь, отчаянно ржа и грызя друг друга в сплетенных клубках, кони срывались с моста вместе с людьми. В темных и быстрых водах Истра появлялась то лошадиная голова с оскаленной мордой, то чья-то рука пыталась ухватиться за воздух… Но на них никто и не смотрел — чем больше упадет в воду, тем свободнее будет остальным на мосту… Всадники нет-нет, да и хватались за оружие, прокладывая себе дорогу, и готовы были давить всех и вся. Мост раскачивало, он шатался, скрипел, словно кряхтел, и все вокруг тонуло в гаме, ржании и реве воды внизу. А у моста, на скифском берегу, на спуске и возле него творилось нечто доселе невиданное в войске царя царей. Все смешалось — кони, люди, скот… Сотники и тысячники тщетно пытались навести порядок — всадники оттесняли конями пеших, когда те лавиной бросались на штурм переправы, кололи копьями, топтали конями. Самые нетерпеливые бросались в воду с берега, чтобы вплавь, держась за повод коня, добраться до Фракии. Их быстро сносило, и неудачники, мелькнув раз-другой, исчезали в мутном водовороте. Пешие поспешно надували бурдюки (если они у кого еще уцелели, а не пошли в пищу) и, оседлав их, бросались в Истр. В той суматохе и панике (пронеслись слухи, что неподалеку от реки уже видели передовые отряды степняков) воин, у которого не было бурдюка, мог незаметно пырнуть ножом под бок товарища и на его бурдюке спасаться вплавь…
И так продолжалось всю ночь.
Но все переправиться на ту сторону не успели.
Когда под утро Дарию доложил Гобрий, что по данным разведки (а она едва ли не единственная во всем войске сохраняла спокойствие и порядок), объединенное скифское войско уже истребляет отдельные пешие отряды персов на расстоянии полета стрелы от реки, владыка велел разрушить мост. Гобрий молча кивнул бородой в знак согласия и исчез в дождевой пелене. И мост был разрушен на глазах у тех отрядов, которые, отбиваясь от степняков, еще только-только подходили к реке. Дарий пожертвовал ими, остерегаясь, чтобы на их плечах скифы не ворвались на мост и не перешли Истр.
Говорят, с того берега еще несколько дней (когда ветер дул из Скифии) доносились отчаянные крики. То, моля о спасении, погибали под мечами степняков брошенные пешие отряды. Лишь немногим из них посчастливилось на бурдюках переплыть реку.
Два дня на той стороне шумел-гудел ливень, смывая со скифской земли следы чужеземной орды…
***
Спасителя своего, верного милетянина, Дарий не забыл, хотя сам поход в Скифию предпочел бы с корнем вырвать из собственной памяти. Уже в уютном шатре на фракийском, а значит, и безопасном берегу Истра, переодевшись во все сухое и выспавшись едва ли не впервые за последние дни спокойно и всласть, Дарий проснулся утром и ощутил в жилах своих горячую кровь. И еще ощутил необоримую жажду жизни, ту жажду, которую чувствуют все, кому посчастливится вырваться из смертельных когтей.
Радуясь, что он жив и будет жить, владыка внезапно для самого себя подумал:
«А что было бы, если бы Гистией примкнул к скифам и разрушил мост через Истр?..»
И от этой мысли кровь в его жилах начала стыть.
В то же утро царь царей велел наградить Гистиея за сохранение моста во Фракии, а самого милетянина нарек своим «мудрым и верным другом». Такого звания-титула — «мудрый и верный друг царя царей» — из уст Дария редко кто удостаивался.
А тут — было за что. Ведь подвиг милетянина Гистиея будут помнить в Персии даже после смерти самого Дария.
Пройдут годы, и сын его Ксеркс, став царем, оценивая верность Гистиея и ионийцев из его отряда, так скажет на одном из советов:
«От них, от охранников моста через Истр, зависели гибель или спасение всего персидского войска».
«О да, — подтвердит дядя его Артабан. — Если бы тогда Гистией послушался скифов, войско Персии погибло бы… — Потемнев лицом, он добавит: — Даже и подумать страшно, что вся держава царя была тогда в руках одного человека!..»
***
Геродот рассказывает:
После бегства из Скифии Дарий, будучи в Египте, возжелал поставить перед храмом Гефеста свою статую, и не где-нибудь, а рядом со статуями Сесостриса (Рамзеса II). Но «жрец Гефеста не позволил этого сделать, заявив, что Дарий не совершил таких великих подвигов, как фараон, который не только покорил все те народы, что и Дарий, но к тому же еще и скифов, которых Дарий не смог одолеть».
«И Дарий, — добавляет далее отец истории, — вынужден был с этим согласиться».
Глава семнадцатая
Для чего человек на свете живет?
Еще дотлевали многочисленные пожары в степях, еще не успели улечься тучи пыли, еще скифы вылавливали там и тут рассеянные, заблудившиеся персидские отряды, еще свозили в кучу их обозы, отбитые в боях, еще не унялась яростная горячка стремительных схваток, еще скифские кони не успели остыть от безудержной погони за бегущим врагом, еще мечи не были вытерты от вражеской крови, а владыка Иданфирс уже собрал на совет мужей своих знатных.
Примчались Скопасис, Таксакис, Тапур — каждый со своими предводителями и знатными воинами.
Выкрикивали:
— Владыка! По ту сторону Истра избитой змеей уползает персидская орда в глубь фракийской земли!
Высок курган, далеко с него видно!
Во-о-он могучий Арпоксай голубеет, а во все стороны и до самых горизонтов, и еще дальше и дальше — земля скифская простирается. Дотлевают на ней пожары, последние черные дымы тают в небесной выси, и небо яснеет, и даль светлеет — свободна отныне родная земля. И уже на север посланы гонцы быстрокрылые, чтобы скифский люд — женщины, дети, юноши и старики — возвращались в свои кочевья: свободна земля!
Над широкой долиной ветры шумят.
Над высоким курганом ветры шумят, белые волосы Иданфирса (а они за шестьдесят дней войны еще белее стали) на скифских ветрах развеваются… На вершине кургана возле владыки три его знатнейших вождя: Скопасис, Таксакис, Тапур. Царские слуги подносят им золотые чаши, полные хмельного бузата. А ниже — знатные воины и предводители поднимают чаши за победу, за царя своего, за вождей, за воинов их отважных, за убеленного сединами Иданфирса пьют.
— Владыка! По ту сторону Истра избитой змеей уползает персидская орда в глубь фракийской земли!
Иданфирс воздевает к небесам дрожащие иссохшие руки свои, желтые, худые, узловатые, кожа да кости.
— Отец наш Папай! Ты слышишь радостные возгласы вождей моих, что персидская орда избитой змеей уползает за Истром в глубь фракийской земли? Мы, опоясанные акинаками, собрались, чтобы сказать тебе, отец наш: мы разбили персов, земля наша, край наш свободен отныне. Осиное гнездо Скифии ужалило Дария, бежит он уже за Истром, хоть и хвалился, идя на нас, что Колесо Персиды сокрушит наши кости. Но победило ясное скифское оружие, наточенное на черном камне. По скифским степям светлая и радостная яса летит — победа, победа, победа!
Из золотых чаш совершили жертвенное возлияние, пили хмельной бузат за Папая, за Ареса, за победу, за ясное скифское оружие и его находчивых воинов, за осиное гнездо Скифии, что, встревожившись и грозно загудев, изгнало врага из своего края.
