Читать книгу 📗 "Фолкнер - Шелли Мэри"
Глава XIV
Дом леди Сесил стоял на холме с видом на бухту Фэйрлайт поблизости от Гастингса. Всякий, кто бывал на этом побережье, помнит неповторимую красоту его скал, холмов и рощ. Лощины в этой местности покрыты дубовыми зарослями, те же низкорослые подстриженные дубы формируют живые изгороди и украшают не только просторный пейзаж, но и каждый овражек и уединенный уголок; в соседстве с дубами всегда произрастает папоротник, придающий полянам сходство с дремучим лесом. Сам дом был огромным, светлым и комфортабельным; его окружала большая территория, а с некоторых точек открывался вид на море, живописную бухту и рваную береговую линию, закруглявшуюся близ Уилчелси. Трудно было представить пейзаж, более подходящий для поднятия духа и избавления от тягостных мыслей.
С момента приезда Элизабет с каждым днем становилось лучше как по волшебству, и уже через неделю ее внешность и состояние заметно изменились. Розы расцвели на щеках; шаг снова обрел пружинистость, а настроение улучшилось, и она даже повеселела. Все казалось новым и интересным. Ей нравились миловидные и игривые дети леди Сесил. В их доме, элегантно обставленном и согретом любовью, царил уют. Несмотря на свою привязанность к отцу, Элизабет часто ощущала груз одиночества; так было, когда он оставил ее одну в Закинфе и когда из-за его болезни она оказалась сама по себе. Теперь же ее со всех сторон окружали милые добрые лица, игривые нежные прикосновения и веселый детский смех, радующий слух своей невинностью.
Единственным, что досаждало Элизабет в доме леди Сесил, был постоянный поток гостей. Она всю жизнь жила вдали от толп и вскоре начала понимать отшельников, радоваться одиночеству и раздражаться, когда ее уединение нарушали легкомысленные и бестактные люди. Она пришла к выводу, что любит друзей, но терпеть не может случайных знакомых. И в этом не было ничего странного: ее ум противился фривольным популярным развлечениям. Она бывала на балах всего пару раз в жизни, и то ребенком, а люди ходили на балы ради выгодных знакомств и разговоров о делах. Элизабет отдыхала, беседуя с друзьями, играя с детьми и любуясь прекрасными пейзажами в компании тех, кто так же тонко чувствовал красоту природы. «Для меня тяжкий труд, — часто говорила она, — беседовать с людьми, с которыми у меня нет ничего общего; с кем ни цели, ни вкусы не совпадают». Завидев ландо с барышнями в модных шляпках, она часто убегала и пряталась. Леди Сесил этого не понимала. Сама она воспитывалась в модном обществе и знала всех в своем кругу; если к ней заглядывали случайные люди, она и в них пыталась найти что-то интересное; а если в гости являлись зануды — что ж поделать: зануд она воспринимала как неизбежное зло и не спешила от них отделаться, так как при ближайшем рассмотрении нередко оказывалось, что, подобно устрицам, они хранили в своих раковинах сущие жемчужины.
— Ты не права, — заметила леди Сесил. — Не будь такой дикаркой и не жди от меня снисхождения; от этой маленькой шершавости в твоем характере надо избавиться; твоя наружность должна быть такой же глянцевой и безупречной, как поверхность твоего драгоценного ума.
Элизабет улыбнулась, но перестала улыбаться, когда в гости заехала холеная самодовольная вдова; она-то лучезарно улыбалась всем знакомым и нахально разглядывала незнакомых; за ней тянулась процессия тех, кого до поры до времени величали «мисс», но кому вскорости грозило превратиться в уродливых старых дев, и каждая из них удостоила Элизабет высокомерного взгляда. Тут ноги Элизабет зажили своей жизнью, и она бросилась бежать и укрылась в лесистой лощине с книжкой; компанию ей составляли лишь ее собственные мысли и прекрасная природа, и она ощущала себя бесконечно счастливой из-за того, чем обладала, и из-за того, что ей удалось сбежать.
Так однажды она покинула леди Сесил, которая сидела и мило улыбалась краснолицему эсквайру, страдавшему подагрой, и спокойно выслушивала его разъяренную супругу, негодовавшую, что ее имя поместили в самый конец благотворительного списка. Элизабет тихонько юркнула в стеклянную дверь, выходившую на лужайку, и, порадовавшись своему спасению, поспешила присоединиться к небольшой компании детей, которые бежали к парку.
— Без шляпки, мисс Фолкнер! — воскликнула мисс Джервис.
— Да! И солнце греет. Вы все равно не идете под зонтиком, мисс Джервис; отдайте его мне, и пойдемте в тень. — Взяв за руку своего любимчика из числа детей леди Сесил, она произнесла: — Пойдем в гости. У мамы визитеры, и мы тоже поищем, кого навестить. Вот лорд Олень и его жена, прекрасная леди Олениха. А вот и маленький мистер Олененок; мистер Олененок, какой у вас красивый пятнистый сюртук!
Малыш был очарован; они побродили по полянам среди папоротников, спустились в сумрачную лощину на другой стороне парка и присели под раскидистым дубом. Они вели серьезный разговор о том, куда бегут облака и откуда появилось первое дерево, когда мимо проскакал джентльмен, незаметно въехавший в ворота парка; внезапно он остановил лошадь, вздрогнул, и они с Элизабет узнали друг друга, и оба удивленно вскрикнули.
— Мистер Невилл! — воскликнула она, и на миг ее сердце переполнилось тысячей воспоминаний.
Она вспомнила, как благодарна ему была за все, что он для нее сделал, об их прощании и о своих многочисленных предположениях на его счет с момента их последней встречи. Он, кажется, был очень рад ее видеть, и выражение мрачной задумчивости, которое часто появлялось на его лице, сменилось улыбкой, проникшей ей в самое сердце. Он соскочил с лошади, отдал поводья конюху и вместе с Элизабет и ее маленьким спутником зашагал к дому.
Последовали объяснения и новые открытия. Оказывается, Невилл и был тем самым хваленым братом леди Сесил, которого та ждала! Как странно, что Элизабет не узнала об их родстве еще в Марселе. Но тогда все ее мысли были о Фолкнере. Невилл удивился, выяснив, что тот поправился, и очень этому обрадовался. Он с нежностью и восхищением смотрел на стоявшее рядом с ним прелестное создание, чье мужество и неустанная забота спасли жизнь отцу. Она совсем не напоминала себя прежнюю, когда ее лицо было омрачено страхом, беспокойный и бдительный взгляд неотрывно следил за бледным ликом отца, а мысли занимала одна лишь беспросветная тревога. Теперь она сияла юной красотой, одухотворенной пробудившимися в ней счастливыми и радостными чувствами, которые всегда были частью ее натуры. Однако это самое обстоятельство огорчило Невилла. Его сердце по-прежнему тяготила печаль, и ему казалось, что его скорее поймет скорбящая страдалица, чем та, что теперь выглядела совсем беззаботной. Впрочем, вскоре он перестал об этом тревожиться, так как Элизабет со свойственной восприимчивому уму деликатной тактичностью умерила веселость своей речи, чтобы не вступать в слишком явное противоречие с загадочной меланхолией спутника.
У дома их встретила леди Сесил; она улыбалась, потому что решила, что между молодыми людьми внезапно возникла близость, быстро складывающаяся между теми, у кого так много общего. Леди Сесил на самом деле считала, что они созданы друг для друга, и мечтала их свести; брата она горячо любила и сокрушалась из-за омрачавшей его существование меланхолии. Ей казалось, что в лице своей новой подруги она нашла лекарство от этого недуга и Элизабет с ее многочисленными достоинствами заставит его забыть о несчастьях, причинявших ему столько бессмысленных страданий. Еще больше она обрадовалась, когда получила объяснения и узнала, что они уже успели сблизиться и вызвать друг у друга восхищение и интерес; их естественным образом тянуло друг к другу, ведь каждый видел в другом отражение собственных лучших качеств и родственную душу; это доказывало, что они созданы для совместной жизни, а в разлуке будут вечно стремиться к воссоединению.
Леди Сесил с игривым любопытством поинтересовалась, зачем они скрыли от нее, что знакомы. Элизабет не знала, что ответить; она много думала о Невилле, но сперва запрет Фолкнера, а затем сама леди Сесил, которая на все лады нахваливала брата, сковали ее уста. В первом случае она привыкла прятать свой интерес; во втором не решалась откровенничать, так как тогда ей пришлось бы сравнивать Невилла с Джерардом — то есть с самим собой; и тут Элизабет не хотела ни принижать достоинства своего друга, ни умерять энтузиазм леди Сесил по отношению к брату. А кто один раз промолчал, вынужден впредь молчать всегда: после Элизабет было стыдно упоминать о юноше, о котором она прежде ни разу не заговаривала. Надо заметить, эта стыдливость свойственна девушкам всех темпераментов и является признаком и свойством влюбленности. Искренняя и открытая натура Элизабет не стыдилась ничего, но любовь, даже юная и пока неосознанная, вызывает в нас неведомые прежде чувства и воцаряется над всеми остальными.
