Читать книгу 📗 "Фолкнер - Шелли Мэри"

Невилл еще более ревностно скрывал от окружающих имя Элизабет. Вспоминал он о ней с радостью, но уклонялся от расспросов. Он решил ее избегать, пообещав себе, что, пока не достигнет цели своего существования и не выполнит свою миссию, не поддастся любовным чарам, а рядом с прекрасной Элизабет это было невозможно. Поклявшись исполнить священный долг, он ни за что не допустил бы, чтобы между ним и его целью встали эгоистичные страсти. Однако неожиданная встреча поколебала его самоконтроль; при виде Элизабет его душа возликовала. Он с радостью отметил, что тревогу на ее лице сменила веселость; он смотрел на ее безмятежный лоб, глаза, в которых читались нежность и пылкость, на фигуру, каждое движение которой было свободным и изящным, и чувствовал, что эта девушка соответствует его идеалу женской красоты. Он представлял, что смотрит на нее как на картину, что его сердце слишком поглощено печалями и не способно думать ни о чем другом; но он не замечал излучаемой ею силы, тени образа, которая, по словам древнеримского поэта, сопровождает каждый объект; неосязаемый отпечаток ее формы и существа растворялся в воздухе и окутывал его: все, что он видел, проникало в него и становилось частью его личности.

Глава XV

Три или четыре дня прошли спокойно; леди Сесил радовалась, что несчастная душа ее брата так живо реагирует на предложенное ей лекарство. Стоял зеленый июнь, природа была прекрасна, как сами юные создания, наслаждавшиеся ее дарами с восторженным и прежде неведомым им чувством. Они катались под парусом на искрящихся волнах, бродили по берегу летнего ручья или в густых лесах, не понимая, почему все краски кажутся ярче обычного. Элизабет не думала ни о чем, кроме настоящего момента, и лишь желала, чтобы Фолкнер скорее к ним присоединился. Невилл же отчасти бунтовал против нового распорядка, которому вынужден был подчиниться, но бунтовал нехотя, пока однажды реальность не вмешалась в его безмятежные грезы.

Как-то утром Элизабет вошла в комнату для завтраков и обнаружила там леди Сесил; та огорченно сидела у окна, хмурясь и подперев рукой щеку.

— Он уехал, — воскликнула она, — это так неожиданно! Джерард уехал! Пришло письмо, и я не смогла уговорить его остаться; вероятно, он отправился на другой конец страны, и одному Господу известно, когда мы его снова увидим!

Они сели завтракать, но леди Сесил была слишком расстроена.

— Мало того что он уехал, — продолжала она, — причина его отъезда — сплошные тревоги и терзания, и, к сожалению, ты не сможешь мне даже посочувствовать, ведь он не разрешил рассказать тебе его несчастную историю! Если бы я могла это сделать, ты бы так его пожалела! Ты пожалела бы нас всех!

— Он уже в детстве был несчастлив, — заметила Элизабет.

— Да, это правда, но как ты об этом узнала? Он тебе что-то говорил?

— Много лет назад я встречала его в Бадене. Каким он тогда был диким, каким угрюмым и совсем не похожим на себя нынешнего! В его угрюмости таились свирепость и агрессия, а теперь их нет.

— Бедный мальчик! — воскликнула леди Сесил. — Я хорошо это помню, и мне приятно думать, что я отчасти послужила причиной перемены в нем. Тогда у него не было ни единого друга во всем белом свете, никто его не любил, никто не слушал, и некому было взрастить в нем надежды, пусть даже тщетные, которые облегчили бы его страдания; лишь надежды могут послужить ему лекарством, пока он обо всем не забудет. Но что это значит? — воскликнула она и вскочила. — Почему он вернулся? Джерард! Он здесь!

Она распахнула стеклянную дверь и выбежала ему навстречу; он проскакал по аллее, спрыгнул с лошади и, приблизившись, воскликнул:

— Мой отец здесь?

— Сэр Бойвилл? Нет, а он должен приехать?

— О да! Скоро мы его увидим. Я встретил слугу, тот принес письмо, присланное срочной почтой: обычное идет слишком медленно; он скоро будет здесь, вчера вечером он выехал из Лондона, а ты знаешь, как быстро он обычно приезжает.

— Но с чего вдруг этот неожиданный визит?

— А ты не догадываешься? Он получил письмо от того самого человека, того же содержания, что и всегда; узнал, что я здесь, и едет, чтобы помешать мне исполнить мою миссию, чтобы запрещать, скандалить и укорять меня — все то, что он делал уже тысячу раз, и тысячу раз ничего не добился.

Невилл раскраснелся и выглядел встревоженным; обычно он смотрел «скорей с тоской, чем с гневом» [14], но сейчас его лицо выражало только лишь гнев, к которому примешивались презрение и решимость. Он протянул леди Сесил полученное письмо.

— Я, наверно, неправ, что вернулся по его требованию; я не намерен во всем ему повиноваться, но мой долг — его выслушать, и я приехал, чтобы это сделать; вновь его тщеславие вступит в бой с тем, что он зовет моей гордыней, его мстительность — с моим чувством долга, его злобные нападки на нее — с моим обожанием. Я должен это вытерпеть!

Леди Сесил прочла письмо, а Невилл сжал руку Элизабет в своих ладонях и попросил у нее прощения; она же в смятении захотела скорее уйти. В этот момент раздался стук копыт по гравию; подъехала карета.

— Он здесь, — сказал Невилл. — Встреть его первой, София, скажи, насколько я полон решимости и насколько прав! Постарайся помешать нашей позорной и бессмысленной ссоре — бессмысленной прежде всего для отца, ведь он непременно потерпит поражение.

Леди Сесил в великом смятении вышла из комнаты навстречу гостю; Элизабет тем временем выскользнула в другую дверь, убежала в рощу и под сенью деревьев стала размышлять о случившемся. Ей было и любопытно, и грустно. Согласие, привязанность и симпатия — настолько приятные чувства, что любое нарушение гармонии кажется очень болезненным. Семейные распри в этом смысле хуже всего. Невилл оставался для нее загадкой. Вынужденное неподчинение родительской воле причиняло ему страдания; оно нависало над ним мрачной тенью, невзирая на причины, побудившие его вести себя таким образом. Об этих причинах Элизабет не догадывалась — знала лишь, что Невилл никак не мог руководствоваться низменными эгоистичными страстями; ради своей цели он пожертвовал надеждой и счастьем. Она вспомнила, каким он был в момент их первой встречи — мальчиком, одичавшим от пережитой трагедии; подумала, каким он стал, когда рассудок и благородство умерили эгоизм его чувств. Он вырос по-женски добросердечным, деятельным, дружелюбным и способным на сострадание, что редко свойственно мужчинам; она вспомнила, как он сидел у кровати больного Фолкнера и, прощаясь с ней, предсказал, что они встретятся в более счастливый час. Этот час еще не настал, и она поняла, что ей очень хочется узнать причину его несчастья; возможно, советом или сочувствием она смогла бы ему помочь.

Она медленно прогуливалась в тени деревьев, погруженная в свои мысли, и вдруг услышала в папоротниках быстрые шаги и хруст пожухлых листьев. К ней подошел Невилл.

— Я сбежал! — воскликнул он. — Бедная Софи одна осталась выслушивать упреки несправедливого и злого человека. Я не мог остаться, и это не трусость; слишком много у меня воспоминаний о подобных ссорах, отчего мне становится тошно. К тому же спокойно выслушивать его упреки невозможно, а ответить я не могу, ведь он мой отец.

— Наверно, это правда невыносимо, — согласилась Элизабет, — ссориться с родителем и противостоять его воле.

— Если на то есть уважительная причина, это все меняет. Помните Гамлета, мисс Фолкнер?

— Конечно; он воплощение самых тонких, подлинных и вместе с тем пугающих чувств и обстоятельств, какие только можно вообразить.

— Я читал эту пьесу, — продолжил Невилл, — и, казалось, каждое слово напрямую взывало к моему сердцу; мои собственные чувства напитывали каждую строку осознанным смыслом. Гамлет призван отомстить за отца, и, выполняя эту задачу, он не пощадил еще более дорогого и святого для себя человека — мать; он не вонзал в нее кинжалы, но слова его ранили сильнее; и она даже не дрогнула, хоть внутренне корчилась от страданий, причиненных им. Мой долг легче, но он так же священен: мне предстоит оправдать мать, не осуждая отца и ни в чем его не обвиняя; я докажу, что она невиновна. Разве это достойно укора? Как бы вы поступили, мисс Фолкнер, если бы вашего отца обвинили в преступлении?