Читать книгу 📗 "Фолкнер - Шелли Мэри"
Глава LI
Стоял один из дней, что иногда выпадают в марте, — теплый, ласковый и бодрящий, как сама весна. В прозрачных ветвях щебетали птицы, и если карета на минуту останавливалась, заливистая песнь жаворонка заставляла путников посмотреть наверх и любоваться голубыми сводами его небесного жилища. Природа наполняла радостным ликованием все сердца, но Фолкнер охотнее других откликался на ее зов. Впрочем, все трое путешественников испытывали приятные чувства. Миссис Рэби ощущала естественное удовлетворение человека, совершающего великодушный поступок. Элизабет чувствовала, что поездка в Беллфорест приближает ее к Невиллу; ничто не мешало ему переступить порог дома ее деда. Но Фолкнер был счастливее всех. Его переполняла не примитивная радость человека, которому удалось сбежать от угрозы; он радовался отчасти оттого, что Элизабет возвращалась в семью, ведь обстоятельства сложились так, что только там она могла быть счастлива и не разлучаться с ним. Он также чувствовал облегчение, ведь с его плеч упал груз, который так долго его тяготил. Но была еще одна причина, которую он не мог сформулировать даже для себя. «И ожил я, и был я император» [34] — такими словами можно было охарактеризовать его теперь; он больше не взирал на природу с печалью и укоризной, не запрещал себе испытывать нежные чувства и не взращивал в себе раскаяние, считая своим долгом терзаться. Он примирился с собой и людьми; когда суд закончился и его освободили, воспоминания сразу перестали его мучить, а по жилам потекла здоровая кровь. Впервые признавшись в своем преступлении, он показался Невиллу человеком, стоявшим на пороге смерти. Теперь же было очевидно, что болезнь отступила; его грудь расправилась, взгляд прояснился и ожил. Ни разу с тех пор, как они уехали из Греции, Элизабет не видела его таким счастливым; за все время их общения он ни разу не пребывал в столь спокойном и жизнерадостном расположении духа. То была его награда за страдания, дар небес человеку, что стойко терпел и предпочел открыться любви, а не лелеять в сердце гордыню и отчаяние. Это было естественным следствием благородного нрава, способного возвыситься даже над своими ошибками, признать, что его природе чужд порок, и позволить добру вступить в неприкосновенные права.
Они въехали на территорию поместья с широкими аллеями и тенистыми просеками. В прозрачном лесу зеленели кедры, лиственницы и сосны, расцвечивая его множеством красок; из-под земли пробивались первоцветы; набухли и позеленели почки. Фолкнер вспомнил свой приезд в Беллфорест предыдущим летом; тогда он совсем не подозревал о грядущих событиях, а сердце его и мечтать не смело о покое, необъяснимо переполнявшем его теперь. В тот раз огромные угодья и величественный особняк показались ему мрачным пристанищем религиозного фанатика; теперь же он видел перед собой долину счастья, где правили любовь и жизнерадостность.
Навстречу миссис Рэби вышли ее дети: две изящные девочки пятнадцати и шестнадцати лет и подвижный мальчик лет двенадцати. Они обожали мать и обрадовались приезду новой кузины. Их сияющий вид и веселые голоса окончательно развеяли атмосферу меланхолии, которая прежде витала в почтенном особняке. Даже сам старый Осви Рэби, окончательно впавший в маразм и не понимавший, что происходит, улыбался и казался довольным, глядя на окружавшие его веселые лица. Он, кажется, не понял, кто такая Элизабет; но понял, что это какая-то родственница, и общался с ней с подобострастным почтением; учитывая, каким надменным тоном он разговаривал с Фолкнером прежде, смотреть на это было очень забавно.
Чего же не хватало для полного счастья? В компании юных сестер и брата Элизабет заметно повеселела; она особенно понравилась младшему, Эдвину, поскольку держалась на коне так же бесстрашно, как он сам, и рассказывала ему бесконечные истории о далеких краях, где ей довелось побывать, и о своих приключениях, среди которых были и страшные, и смешные. В миссис Рэби она нашла возлюбленную подругу, с которой можно было часами вести серьезные разговоры, а поправившееся здоровье и бодрость Фолкнера несказанно ее радовали.
Но куда же пропал Джерард Невилл? Все прочие радости жизни меркли в отсутствие его влюбленных взглядов и восторга взаимной симпатии. Любовь больше других чувств вынуждает нас отказаться от своего вездесущего «я» и целиком отдать себя другому человеку; это всепоглощающее чувство, чья красота не омрачена ни тенью, ни завесой. Прочие человеческие страсти занимают лишь небольшую часть души; любовь же поглощает душу целиком и дарит полное блаженство или абсолютное несчастье. Элизабет не боялась, что Джерард ее забудет. Он не забыл о ней в темный час, а теперь его тень бродила с ней по аллеям Беллфореста и воспоминание о его любви наполняло благоуханные весенние ветра дотоле неведомой сладостью. Теперь Элизабет могла спокойно отдаться любви и проводила долгие часы в одиноких и блаженных грезах; ей почти не верилось, что такое счастье можно найти на земле. Что за перемена, что за контраст между чудовищными условиями тюрьмы в Карлайле и полянами ее родового поместья, особенно прекрасными для влюбленного взгляда! Совсем недавно весь мир под небосводом казался обителью слез и печали, а теперь будто рай установился на земле и она ступила в его благословенные пределы.
Но шли недели, и Элизабет встревожилась. Джерард не приезжал и не писал. Наконец пришло письмо от леди Сесил; та поздравляла Элизабет с освобождением Фолкнера и радовалась доброте ее тети; тон письма казался дружелюбным, но натянутым, и, перечитав его несколько раз и обдумав каждое слово, Элизабет пришла к выводу, что друзья не слишком рады, что они с Фолкнером очутились в ее родовом поместье. Ей казалось, что она превратится в Элизабет Рэби и Невилл немедленно сделает предложение, однако теперь ей намекали, что Фолкнер по-прежнему рядом, а Невилл и человек, уничтоживший его мать, не могли взаимодействовать.
В новообретенный рай Элизабет вновь проникли тревога и печаль. Девушка пыталась казаться прежней, но при всякой возможности убегала и в одиночестве размышляла над своей странной судьбой. Она понимала, что Невилл тоже горюет, и от этого огорчалась пуще прежнего, представляла его внутреннюю борьбу и почти убедила себя, что вынесет все, лишь бы он был счастлив. Элизабет вспомнила их последнюю встречу; он казался взбудораженным и несчастным. Она не сомневалась, что никто, кроме нее, не сможет осчастливить его и успокоить; так неужели они больше никогда не увидятся?
Фолкнер ревностно следил за Элизабет, как внушала ему великая любовь, и вскоре заметил в ней перемену. Прежде она радовалась без повода; ее походка была легкой, а в голосе и смехе звучало чистое счастье. Теперь же улыбка ее казалась вымученной, девушка часто витала в облаках и старалась при всякой возможности остаться в одиночестве; при этом она заботилась об отце еще усерднее и нежнее, будто хотела доказать, что ради него готова на любые жертвы. Он все это видел, и сердце болело при мысли, что его ошибки по-прежнему отравляют жизнь — и его собственную, и той, кем он так дорожил.
Он видел, что миссис Рэби разделяет его беспокойство. Племянница стала проводить с ней заметно меньше времени. Элизабет не могла признаться, что ее печалило, но не могла и притворяться перед мудрой подругой, которая читала ее как раскрытую книгу и чьи советы и утешительные слова она боялась услышать. От Фолкнера не укрылось, с какой тревогой миссис Рэби смотрела на юную родственницу; он угадал ее мысли и снова был вынужден себя возненавидеть; ему казалось, что он уничтожает счастье всех, кто оказывается с ним рядом.
Постепенно стало ясно, что все участники этой истории ощущали себя потерянными и несчастными и что им стоило бы поговорить. Одна Элизабет смирилась со своей судьбой и потому молчала. Фолкнер рвался не говорить, а действовать; ему хотелось уехать и исчезнуть навсегда; и потому он тоже терзался молча. Первой заговорила миссис Рэби, которая заметила, как печальны те, кого она мечтала видеть счастливыми. Однажды они с Фолкнером остались наедине, и она сказала:
