Читать книгу 📗 "Фолкнер - Шелли Мэри"
В ответ Элизабет могла лишь смотреть на него с благодарностью; она чувствовала, что не надо ничего говорить и тем более спорить. Великодушие Невилла было понятно всякому, кто знал Фолкнера; одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что, прощая этого человека, любящий и преданный сын не осквернял память матери, ведь сам Фолкнер боготворил ее как ангела и искупил свою ошибку годами невыразимых мук. Невилл не сомневался, что поступает правильно, и не искал чужого одобрения; он хотел заручиться одобрением лишь одного человека — Элизабет, чье сердце, растроганное его благородством, щемило от любви и благодарности; она попыталась их выразить, но, к счастью, влюбленные не нуждаются в словах, чтобы передать невыразимое. Невилл ощутил ее глубокую признательность, и не было во всем свете более счастливой пары, чем эти двое; они шагали рядом, взявшись за руки, и в их сердцах, как и над головой, ясно сияло солнце; под сенью величавого тенистого леса Беллфореста они наслаждались благодатным часом любви, первым из многих в их вечном союзе.
Все, что раньше казалось трудноосуществимым, свершилось легко. Никто из них не искал оправданий выбранному пути. Они просто знали, что не могут поступить иначе. Элизабет не могла предать Фолкнера; Невилл не мог от нее отречься; их компромисс казался странным, но по-другому быть не могло: несмотря на все трагические и злополучные обстоятельства, что должны были их разлучить, этим троим суждено было остаться вместе на всю жизнь.
Даже леди Сесил признала, что выбора не было. Невилл не мог отказаться от Элизабет; слишком ценным та была сокровищем, чтобы добровольно от нее отречься. Через несколько недель, в назначенный день бракосочетания сэра Джерарда Невилла и мисс Элизабет Рэби, леди Сесил явилась в Беллфорест и с неподдельным удовольствием увидела, как двое ее друзей, которых она ценила и любила больше всего на свете, наконец скрепили свое счастье законными узами. А доброе сердце миссис Рэби снова порадовалось, что ее вмешательство привело к такому удачному концу.
Читатель этой истории может и не согласиться, что столь сложный вопрос должен был решиться именно так, а не иначе; однако произошло именно это, и ни одна женщина, увидев Руперта Фолкнера, не посчитала бы решение Невилла несправедливым или необдуманным; а всякому мужчине достаточно было один лишь раз взглянуть на Элизабет, чтобы утвердиться в том же мнении.
На долю Фолкнера выпало ровно столько счастья, сколько способен испытать человек, чей ум отмечен незаживающей раной греха. Он покаялся и заслужил прощение на земле и — хочется верить — на небесах. Себя он так и не простил, и только это омрачало его судьбу — единственная тень, от которой он так и не смог избавиться; но благодарность, которую он испытывал к окружающим, и ласковая кротость, взращенная чувством, что с ним обошлись более благосклонно, чем он того заслуживал, стали компенсацией за воспоминания, в которых он вечно оплакивал могилу Алитеи.
Что до Невилла и Элизабет, их счастье было безраздельным. Им не было дела до светского общества, но, когда они вышли в свет, их достоинства вызвали всеобщую симпатию и уважение; они радовались друг другу, своей растущей семье и Фолкнеру, к которому, как верно заметил Невилл, было невозможно относиться с равнодушием. Они бесконечно восхищались его просвещенным умом, безупречной нравственностью, взращенной пережитыми страданиями, и глубочайшей привязанностью к ним обоим. Они жили в изобилии и могли не ограничивать себя в щедрости, а добродетели помогали отыскать правильный путь в запутанном лабиринте жизни. Они часто бывали в Дроморе, но жили в Бакингемшире, и Фолкнер купил виллу поблизости. Он вышел на покой, коротал дни за книгами и размышлениями и стал настоящим мудрецом. Но сердце его оставалось неизменным, и больше всего на свете его радовало общество обожаемой Элизабет, Невилла, которого он полюбил так же сильно, и их прекрасных детей. Рядом с ними он ни разу не вспомнил, что их не связывали кровные узы; он любил их как родных детей и внуков. Так время шло, и ничего не менялось; так они живут до сих пор, и Невилл ни разу не пожалел о спонтанном поступке, который привел его к дружбе с тем, чьи действия принесли ему несчастья в детстве, но без кого его взрослое счастье было бы неполным.
Истина, или Воспитание сердца
(Любовь Сумм)
«Фолкнер», опубликованный в 1837 году, принадлежит к числу поздних произведений Мэри Шелли. Викторианская эпоха уже успела сменить романтическую, в которую был создан чрезвычайно яркий, на века прославивший писательницу вымысел. Окружение Мэри Шелли в 1816 году, когда ей привиделся «Франкенштейн», составляло дворянство — пусть обедневшее или бунтующее; основной аудиторией были девушки и женщины из благородных семей и их преданные молодые родственники, читавшие вслух или сами баловавшиеся пером. Но к 1837 году островное королевство заметно обуржуазивается. Избирательная реформа 1832-го существенно расширила политические права среднего класса и укрепила в этом сословии интерес к образованию для детей, к собственному чтению, в особенности направленному на понимание законов общества и человеческих чувств, иначе говоря, к чтению романов. И в «Фолкнере» некая просветительская задача ощутима — не только на уровне воспитания молодой героини, о чем немало сказано впрямую, но и в подробных описаниях различных общественных механизмов, в которых новым читателям предстояло разобраться. Например, развод через суд палаты пэров; уголовный суд и работа полиции («Фолкнер» еще не детектив, но, как и у Диккенса, чувствуется, что широкий читательский спрос вот-вот пробудит к жизни этот жанр); осторожно затронутый католический вопрос: родственники героини принадлежат к этому вероисповеданию, что усиливает их клановую замкнутость. Само воспитание героини, в особенности образовательное путешествие, также входит в круг интересов расширяющегося образованного и деятельного общества. Одновременно с Мэри Шелли этими темами займется целая плеяда авторов, на пятки наступает Диккенс: очерки и «Посмертные записки Пиквикского клуба» уже вышли в свет к моменту появления «Фолкнера», в следующие два года появятся «Оливер Твист» и «Николас Никльби». Но Диккенс — реалист (с поправкой на сатирические преувеличения), а Мэри Шелли и в лишенном фантастических элементов «Фолкнере» сохраняет преемственность с романтизмом и готическим романом своей юности, поэтому начнем с нескольких слов об этих истоках ее творчества.
Для всего мира Мэри Шелли — в первую очередь автор «Франкенштейна». Имя это стало нарицательным до такой степени, что создателя чудовища, всеевропейского голема, путают с самим чудищем, и нередко франкенштейном обзывают кого-то, кого считают искусственным, нежизнеспособным созданием, или — в зависимости от того, к каким толкованиям более склонна эпоха, — зомби, роботом, сейчас, пожалуй, и ботом, ИИ.
Раннее произведение Мэри Шелли, написанное очень молодой женщиной, едва отгремела эпоха Наполеоновских войн, воспринимается как кладезь архетипов, к которым то и дело обращается беспокойная мысль. И не только в сюжете дело: создание искусственного человека, взбунтовавшегося против создателя и губящего все, что этому создателю дорого, — само по себе не столь уж небывалый мотив. Поименованный выше голем, творение еврейских мудрецов, к разрушениям также был склонен и против своих творцов мог восстать. А вообще тема искусственных существ, заведомо опасных, ибо жизнь, а тем более жизнь человекообразную дает лишь Создатель, простирается достаточно далеко и в прошлое, до этой образцовой книги, и в будущее — наше и то, которое мы живописуем своей фантазией. Более, чем сам сюжет, бессмертие «Франкенштейну» обеспечивают умело расставленные знаки: роман этот — рай для исследователей, приверженных семиотике (далее мы убедимся, что пристрастие к значимым именам писательница сохранила и в поздних работах). Само имя «Франкенштейн», «вольный камень» с немецкого, отсылает к масонам, «ереси» человека, создающего самого себя и соперничающего с Богом. Второе название, «Современный Прометей», намекает на стремление тех же масонов, а также ученых и просветителей облагодетельствовать человечество новыми открытиями, как в древнегреческой мифологии поступил Прометей. Титан принес людям огонь; современный Прометей пускает в ход электричество. Оба своими открытиями лишь приумножили бедствия людей — и свои несчастья.
