Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"

— Это правда.

— Поэтому она ждала твоего приезда с нетерпением. Бедная! Провела всю свою жизнь в горе и печали. И долго жила в ожидании увидеть своих детей, но Израиль настиг их в изгнании и убил. Когда она услышала об этом, то провела долгое время не питаясь и отказываясь от воды. Она целыми днями молча сидела в надежде, что смерть придет и спасет ее от страданий и от ада боли. Но смерть не приходит без Божьей воли.

Хаджжа Фарида немного помолчала. Ее дочь с мужем внимательно слушали ее. Потом старая женщина продолжила:

— Она рассказала нам о последнем дне, когда она видела своих детей. Она оставила их до рассвета, спящими между небом и землей, и пошла искать труп своего мужа, но в итоге не нашла мужа и потеряла детей. Больше она их никогда не видела. Единственное ее утешение было в том, что она их оставила с младшей сестрой. Ее тоже убили в Сабре?

— Нет. Она умерла намного раньше бойни в Сабре и Шатиле.

— Ага. Значит долго не прожила. И что ее убило.

— Печаль. Собственно говоря, я лично не знал ее, так как она умерла до моего рождения, но моя тетя, Джамиля, та, которая растила меня, постоянно повторяла, что печаль и грусть убьют ее, как убили раньше тетю моего папы, Фадийю.

— А что, печаль и в самом деле убила твою тетю Джамилю?

— Да. Она умерла из-за того, что много плакала.

Хаджжа Фарида, все так же молча, глазами уставилась в неопределенную точку. Я тоже молчал, потом попросил:

— Расскажите мне, пожалуйста, еще о бабушке.

Во мне горело желание услышать побольше о ней. Но хаджжа Фарида мне не ответила. И продолжала смотреть в пустоту, будто не слышала меня. Я подумал, что я обратился с наивной просьбой и перестал ждать ответа. Неожиданно она сказала:

— Мы с твоей бабушкой познакомились чуть позже катастрофических событий сорок восьмого года. Впервые мы встретились на кладбище, когда она навестила могилу своего мужа. Я тогда навещала могилы своих сыновей и мужа. Наши печали сблизили нас друг с другом. И мы стали часто вместе ходить в пригород Иерусалима, чтобы навещать своих погибших.

«Могила дедушки Юсуфа!» — воскликнул я про себя, и почувствовал, что нашел ещё одну частичку себя.

— После того как все уладится, я обязательно навещу могилу своего деда Юсуфа! — воскликнул я.

— Это невозможно, сынок мой, — произнесла хаджжа Фарида, вновь смотря в пустоту.

— Почему?

— Потому что израильтяне срыли кладбище и на его месте построили колонию.

Идя своей обычной дорогой к кладбищу, Сурайя была поражена, когда дорогу вдруг преградила колючая проволока. Она стояла и удивленно смотрела, ничего не понимая. Колючую проволоку невозможно было перепрыгнуть, и она уходила вдаль, настолько, что ее конца было не разглядеть. Грудь Сурайи сжималась, пока она стояла, не зная, как ей быть Потом Сурайя решила все-таки обойти проволоку, ведь она должна где-то кончиться.

Солнце обжигало Сурайю, ее сердце было выжжено, а мир был погашен, уныл и невыносим. Как хотелось ей умереть, чтобы ее похоронили рядом с Юсуфом! Нет! В его могиле! Пусть осторожно поднимут ему руку и положат под ее шею. Потом пусть положат ее голову ему на грудь. Так они раньше спали с мужем. Сурайя раньше засыпала, представляя себе, что ее радость вечна, а все ужасы воображаемые, и в реальности не существует ничего такого, что могло бы грозить ее спокойствию, а зло, даже если от него некуда бежать — это привычное зло, на которое можно посмотреть спокойными глазами, тем более что добро существует, и оно в состоянии оттеснить зло. Она представляла себе мир в таком виде, потому что жизнь тогда была нежной. Солнце в ней всходило и заходило, и все равно оставался ласковый свет, который исходил из доброго сердца жизни и освещал мрак ночи. Но свет дня однажды погас, когда его задули злые духи, точно так, как люди дуют на светлячка и его свет немного дрожит перед тем, как погаснуть навсегда.

Поток слез затопил ее лицо и она, рыдая, закричала хриплым голосом:

— Где ты, Юсуф? Где ты, любимый мой?

Она шла, рыдая, не зная, о ком или о чем плачет: о Юсуфе, которого оградили колючей проволокой, или о детях, которые выросли в ссылке, и она не знала, как у них дела и как они стали выглядеть. Или о том времени, которое погибло и больше никогда не вернётся. Или о своем доме и о своем саде, или о том воздухе, который оживлял землю, или…

Все ушло, и ушло безвозвратно.

— Ты кто? — к ней подошел солдат.

Она взволнованно вытерла слезы рукавом своего черного платья и пыталась ответить ему, но слова застревали в горле.

— Я иду на кладбище.

— На какое кладбище?

— Там. Недалеко отсюда, — говорила она.

— Там нет кладбища.

— Как? Там есть кладбище и там есть могила моего мужа, которую я всегда навещаю.

— Я сказал, там нет кладбища!

— Может быть, вы не обратили внимания. Я вас уверяю, что там кладбище.

— А я говорю, что там больше нет кладбища.

— Что? — спросила она, будто не слышала.

— Кладбища больше не существует.

— Как? — спросила Сурайя дрожащим голосом. Ее руки тоже начали дрожать, сердце заволновалось, глаза ничего не воспринимали.

— Эта земля стала собственностью израильского государства. Ее заровняли, чтобы подготовить к постройке.

Эти слова кружились в воздухе вокруг нее, потом удалялись, и вновь приближались, как черные тяжелые птицы, медленно проплывающие мимо нее — и она не могла их уловить. Потом они разлагались на части, но не оседали. Они висели в воздухе, как пыль. Она неотрывно смотрела на солдата:

— Что вы сказали?

— Я сказал, что землю сровняли.

— Сровняли? — повторила она, словно он неясно выразился, или проговорил слово, значение которого никак не совпадает с содержанием их разговора.

— Да. Сровняли. И там нет больше никаких могил. А сейчас уходи, — я тебе уделил время и внимание, больше чем надо.

Она прикрыла рот дрожащей рукой и смотрела пораженными глазами.

— Я тебе сказал, уходи отсюда, — и солдат грубо толкнул ее, но она стояла неподвижно, не зная, что сказать или сделать. Он начал толкать ее прикладом своей винтовки через проволоку, которая их разделяла. А она продолжала стоять неподвижно, не обращая внимания на его угрозы и не сопротивляясь ему. Словно потеряла способность что-либо делать: двигаться, говорить, понимать. Все ей казалось бессмысленным.

Их отделяла не только колючая проволока. Их отделяла бездна, куда падали все его слова. Она только слышала далекое эхо падения слов на дно бездны. Это было странное, ужасное эхо, от которого Сурайя дрожала всем телом.

— Сровняли?! А мертвые?! А их кости?! — спрашивала она, будто всеми силами стараясь осмыслить звучание этих слов.

— Не знаю, это не мое дело. Давай уходи отсюда и больше не возвращайся.

Но она все равно не понимала. Скорее всего, случилась какая-то ошибка. Да, какая-то ошибка, ибо то, что он говорил, немыслимо. Этот солдат что-то перепутал, и сам не осознает, насколько глупа его ошибка. И если он хорошо подумает над тем, что сказал, то обязательно посмеется — если тут вообще смех уместен.

— То, что ты говоришь, немыслимо, ты, наверно, напутал, — она сказала это по-доброму, чувствуя, что мир вновь становится привычным.

— Я не ошибся. Я не буду повторять одни и те же слова. Я тебе сказал, уходи отсюда, — выкрикнул солдат, окончательно выходя из себя.

«Это немыслимо», — упорно твердил ее ум. И вдруг ее разум осветился другим объяснением: наверно, солдат придумал такое объяснение, чтобы не дать ей зайти на кладбище. Может быть, они там что-то ищут, а может быть, по другой причине, которая ей не приходит в голову, ибо «немыслимо срыть кладбище».

— Я тебя умоляю, не говори эти тяжелые слова, которые Богу не угодно слышать! Ты мне скажи правду, или скажи, что запрещено посещать кладбище до какого-то времени. И я уйду, и клянусь, что не вернусь, пока вы не разрешите туда войти. Я тебя умоляю — не повторяй того, что сказал — ведь это большой грех издеваться над мертвыми, даже если это только слова!