Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"

Я вошел в дом моей тёти Джамили, где я жил с восьми лет — но там тёти, как я и ожидал, не оказалось. Уже прошло два месяца, как она умерла.

Впервые, с того момента как она умерла, я подумал что, может быть, и лучше, что ее нет. Иначе, если бы она была, и я бы выплюнул тяжелый комок, который застрял у меня в горле — она обязательно заплакала бы. Я часто повторял себе, что хорошо, что ее нет. Однако я не переставал ждать ее появления. Я ходил туда и сюда по дому, время от времени смотрел на дверь ее комнаты. Но дверь не открылась, и она оттуда не вышла, а грудь моя продолжала в одиночестве изнывать под тяжестью воспоминаний.

В один неожиданный для самого себя момент я подошел к двери. Подошел медленно и долго держался за ручку, не смея открыть. Но вот я решился и медленно отворил дверь. Я обвел взглядом открывшееся пространство, которое все увеличивалось по мере того, как отворялась дверь. У окна я увидел тетушку, которая по-прежнему сидела на своем стуле и раскачивалась вперед и назад, назад и вперед — как это она делала всегда — словно часовой маятник, заточённый в краткий промежуток времени. Я застыл на месте и спросил в душе:

— Тетушка, неужели ты по-прежнему страдаешь?

Я услышал, как она ответила мне хриплым тусклым голосом:

— Да, Халиль. Я прихожу сюда, чтобы вернуть мои глаза, взгляд их по-прежнему прикован к этой стене.

— Но зачем тебе нужны глаза, тетушка?

— Чтобы плакать, Халиль.

Я с силой захлопнул дверь в комнату и выбежал на улицу. Мне трудно было дышать, хотелось глотнуть воздуха. Перед моими глазами была стена. Та самая стена, с которой моя тетушка давно пыталась отмыть кровь, но кровь не переставала истекать.

Однако в тот вечер, когда, задыхающийся, я выбежал из дома, я не увидел бурых пятен на стене, поскольку сумеречная мгла превратилась в какое-то грязное черно-бурое пятно, которое легло на лицо земли. Я быстро шел во мгле в надежде миновать это пятно, словно пытался преодолеть стену. Несмотря на то, что ноги несли меня вперед, место и время ничуть не менялись, оставаясь все теми же. Казалось, будто я замер, и ничто не приходило в движение… только мглистая тьма все больше и больше поглощала окружающее, что еще более угнетало меня и приводило в отчаяние. Мне хотелось остановить любого прохожего и завести разговор с ним о чем угодно; для меня важно было услышать другой голос, но не яростный шум моей памяти; ощущать чье-то ровное спокойное дыхание, но не мою одышку. Однако кроме меня в переулках не было ни души — люди здесь рано укладываются спать. Наверно, они понимают, что темнота, не позволяющая им видеть других, обрекает их на невыносимую встречу лицом к лицу с их горьким одиночеством. Вот так и я не видел и не слышал ничего, кроме своего собственного естества, с которым меня роднит только одно — мучительное чувство чужбины. Как будто я ни к чему и ни к кому не принадлежу. Я чувствовал себя, как срезанная с дерева ветвь, и уже сомневался: существовали ли у меня в этой земле когда-нибудь корни, к которым я мог бы принадлежать, и которые питали бы мое право на существование!

Когда-то, очень давно, в один из весенних дней Сурайя стояла посреди недостроенного дома. Она с радостью вслушивалась в музыку своих мыслей:

«В этой комнате будем спать мы, соседнюю я отведу для наших малышей Хусейна и Хашима. Здесь будет кухня, а в той комнате, напротив, у нас будет небольшая гостиная».

Она вздохнула, бросив взгляд в окно, и добавила про себя: «Слава Богу, земли достаточно! Если понадобится, в будущем пристроим к дому еще несколько комнат».

Однако это волшебное звучание слов вскоре затихло, поскольку его перекрыли гулкие порывы ветра. Она взглянула на небо и бросилась к двери еще недостроенного дома.

— Поторапливайся, Юсуф, скоро пойдет дождь.

Юсуф работал в саду — вскапывал землю под деревьями. Не столько ее слова, скорее шум деревьев заставил его поднять голову, посмотреть на небо и понять, что вот-вот хлынет дождь.

Вскоре полил дождь. Струи дождя тонули в стремительно возникающих в земле лужицах, которые бурлили фонтанчиками воды; расходящиеся кругами волны набегали друг на друга и исчезали в тот самый миг, когда рождались другие волны.

Сурайя смотрела на эту картину, смотрела, как Юсуф бежит к ней между цветущими миндальными деревьями под струями дождя, осененный проблесками света, который время от времени истекал с краев солнечного диска до того, как солнце полностью скрылось за тучами.

Неожиданно погрузившись в размышления о чувствах, о которых она обычно не думала, Сурайя открыла для себя: как же страстно любит она этого мужчину, любит дождь, любит деревья, жемчужный блеск их зеленой листвы и их шум, поднимающийся от пронесшегося в воздухе легкого порыва ветра. Она любит все это так же как любит эту землю, которая пропиталась волшебным благоуханием после того, как ее оросил дождь. Но она ничего не сказала Юсуфу, только поспешила обнять его и вытерла капли воды на его лице и волосах.

— Что с тобой? — спросил он удивленно.

— Боюсь, ты простудишься.

Своими сияющими глазами он посмотрел ей в глаза и сказал:

— Тогда согрей меня.

А после он взял ее за руку и повел в дом, прошептав ей на ухо:

— Пойдем туда, чтобы нас никто не видел.

— Но пол голый и холодный.

— Мы согреем друг друга.

Он целовал ее в губы и говорил, что их вкус напоминает вкус мяты. Вскоре она почувствовала, как тепло разливается по ее телу, и она вся горит, тает, сливается с его телом и растворяется в нем, чувствуя каждую его частицу, а весь окружающий мир тонет в тихом звуке дождя, чьи крупные капли, настигая одна другую, будто облака, тихо падают на землю.

Как бы она хотела, чтобы их любовь не кончалась, чтобы они оставались в объятиях друг друга, пока идет дождь и деревья качаются и издают звуки, похожие на ее вздохи, и земля распахнута так же, как ее тело. Но через считанные мгновенья она испустила громкий крик, который заставил утихнуть ветер и шум деревьев, достиг неба, разорвал тучи, и дождь прекратился.

И вот они поднялись. И они стали наблюдать за тем, как тучи начали рассеиваться. В разрывах облаков они увидели, как выглянул светлый лик солнца и рассыпал в воздухе пучки лучей прорывающегося света. И они увидели, что лужицы перестали пузыриться, и в них заструилась вода. Она взглянула на Юсуфа. Платок соскользнул с ее головы, и пряди волос, которые уже ничто не удерживало, ниспадали на ее зардевшееся лицо. Счастливая, она промолвила:

— Ты знаешь, Юсуф, кажется, я сегодня забеременела.

— Если у нас будет еще один сын, назовем его Матар [1].

Утром в переулках лагеря слышался шум машин и зазывные крики торговцев: газ, овощи, чистящие средства и прочее. Я слышал голоса женщин, которые останавливали торговцев. Слышал, как мальчишки, босые, оборванные, чумазые, играли пустыми консервными банками из-под сгущенного молока, связанными проволокой, которые они с грохотом катили перед собой, словно это были машины. Среди всех этих голосов до меня снова доносился зов. «Вернись домой, Халиль».

Почему-то мне казалось, что мамин зов истекал не из моей памяти, а из настоящего. Будто она откуда-то меня звала, и я чувствовал себя обязанным отозваться.

Во мне этот зов вызвал сильное волнение, словно он подталкивал меня к пропасти, а не звал вернуться домой.

Я не был в нашем доме уже восемнадцать лет, с того самого времени. Более того, я всегда старался обойти его стороной и даже избегал ходить по улице, которая ведет к нему. Для меня было давно решено, что я никогда не переступлю его порог. Но в то утро, впервые, спустя восемнадцать лет, я чувствовал, что моя устойчивость трескается, и я начинаю колебаться. Меня ужасно пугало падение. Пытаясь спастись, я старался прислушиваться к самым тихим уличным голосам, и старался представить себе все возможные лица, только лишь для того, чтобы отвлечься от маминого голоса, и не видеть ее лицо, но при этом явно ощущал, что моя душа охватывается какой-то таинственной возрастающей невыносимой печалью, будто мама откуда-то смотрит на меня и не переставая зовет, а я отворачиваюсь от нее и затыкаю уши.