Читать книгу 📗 "Женщины - Ханна Кристин"

Этель замолчала и наклонилась. О чем она говорила секунду назад, Фрэнки не имела ни малейшего понятия.

— Что такое? — спросила Этель.

Фрэнки села и уставилась в стену.

— Я не выйду за него, — сказала она. — Это будет неправильно.

— Дай себе время, — сказала Этель. — Не решай прямо сейчас, после…

— Скажи это. После потери сына.

— Да. — Барб взяла Фрэнки за руку. — После потери ребенка. Не могу даже представить, как тебе больно.

— Рай…

— Он врал тебе, Фрэнк, — резко сказала Этель, хотя в глазах у нее стояли слезы. — Он заставил врать и своих друзей. А может, он врал и им тоже. Я бы не позволила ему даже дерьмо с пола слизывать. Попадись он мне…

— Уж я ему устрою, — сказала Барб. — Найму пару крепких парней.

— Вам пора ехать, — сказала Фрэнки. — Свадьбы не будет, оставаться необязательно. Этель, ты нужна мужу и дочке. Да и ты, Барб. У тебя ведь скоро съезд по гражданским правам. Джесси Джексон на тебя рассчитывает.

— Мы не хотим тебя бросать, — сказала Барб.

— Я в порядке, — соврала Фрэнки.

Она дотронулась до золотого сердца на шее. Все трое понимали, что потребуется много времени, чтобы все стало и правда «в порядке», но как бы ни выглядел этот путь, как бы труден он ни был, ей придется преодолеть его самой. Подруги могут быть рядом, могут помочь подняться, но идти она должна сама.

Они поочередно поцеловали ее в лоб — сначала Этель, потом Барб (ее поцелуй был на секунду дольше).

— Мы позвоним завтра, — сказала Барб.

— И послезавтра, — добавила Этель.

Как только они ушли, Фрэнки с облегчением выдохнула. Она откинулась на подушки, чувствуя усталость. И страх.

Дверь открылась, и Фрэнки вздрогнула.

В палату вошел Генри и закрыл за собой дверь. Измотанный и помятый, как и она сама.

Он сел рядом и взял ее за руку. Она не нашла в себе сил сжать его ладонь в ответ.

Он откинул волосы с ее лба. Фрэнки знала, как ему больно, знала, что ему нужно разделить с ней эту боль, но она больше не могла притворяться.

Она закрыла глаза, ненавидя себя за то, что придется причинить ему новую боль.

— Не отталкивай меня, Фрэнки, — сказал Генри. — Мне нужна ты… Наша любовь. Доктор говорит, нам надо отбросить прошлое и попробовать снова. Мы ведь сможем, да?

Другими словами, забудь. Старый совет для новой раны.

Боже, она бы не смогла скорбеть вместе с ним. Даже сейчас в этом круговороте потерь — в ее собственном теле — она не могла не думать о Рае. Именно его прикосновения были ей нужны.

— Прости. — Его голос дрогнул. — Я должен был приехать раньше.

Она посмотрела на него, и ее накрыло горячей волной отвращения к самой себе.

— Это все равно бы случилось, — отрешенно сказала она.

— Знаю, но…

— Никаких «но», Генри. Я не хочу говорить о ребенке. — Она глубоко вздохнула. — Я хочу поговорить о свадьбе. О нас.

— О нас? Милая, о свадьбе можешь не волноваться. У нас есть время. Для начала нужно прийти в себя.

Она снова посмотрела на него. Как же сильно он ее любит.

— Генри. — Она вздохнула, вертя в руках кольцо — кольцо его бабушки. — Помнишь, я рассказывала тебе о Рае? О человеке, в которого я влюбилась во Вьетнаме, он был другом Финли.

Он отстранился, отпустил ее руку.

— Конечно. Пилот, которого убили?

— Он не умер. Он был в тюрьме. Вчера он вернулся в Штаты.

— О, — почти радостно сказал он, а затем нахмурился: — Так ты его видела?

— Да.

— И ты до сих пор любишь его?

— Да.

Она расплакалась. Ей хотелось рассказать о предательстве Рая, о том, что выкидыш случился не просто так, о том, что она все равно продолжает его любить. Но Генри был слишком хорошим человеком. Если она обо всем расскажет, он останется с ней, даст ей время, станет убеждать, что она заслуживает лучшего. Никакого будущего с Раем не будет. Она отлично это понимала. Но, зная, что Рай жив, она не могла больше делать вид, что любит Генри, что с готовностью выходит за него замуж.

Очень медленно она сняла кольцо и протянула его Генри.

— Я не могу выйти за тебя, Генри.

Она видела, как он борется с эмоциями.

— Тебе нужно с кем-то поговорить, Фрэнки. В новом медицинском центре есть терапия для ветеранов. Разговоры правда помогают.

— Прости.

— Я люблю тебя, Фрэнки. — Его голос сорвался.

— Ты найдешь кого-то получше.

— Господи, Фрэнки. Ты разбиваешь мне сердце.

— Генри…

— И для влюбленной женщины у тебя самые грустные глаза из всех, что я видел.

Фрэнки покинула больницу в кресле-каталке, будто какая-то старуха, между ног у нее была прокладка, впитывавшая все еще сочившуюся кровь. Отец толкал кресло и раздавал указания медсестрам, будто был их боссом.

Мама ждала у входа, они с папой помогли Фрэнки сесть на заднее сиденье новенького «кадиллака».

Дома Фрэнки сразу забралась в кровать. Мама сидела с ней и всячески пыталась ее развлечь — как будто это было возможно, — пока Фрэнки не уговорила ее пойти домой.

«Я в порядке», — повторяла она, и в конце концов мама сдалась.

Оставшись одна, Фрэнки потянулась за сумкой, которая стояла на тумбочке. Проглотила таблетку болеутоляющего и две таблетки снотворного.

Она закрыла глаза и легла. Ее уносило все дальше. Сквозь пелену, накрывшую сознание, она услышала, как скрипнула дверь.

Фрэнки не стала открывать глаза. Она стояла на краю пропасти, и последнее, что ей было нужно, — это чья-то компания.

Она чувствовала на себе мамин тревожный взгляд, но все равно не открывала глаза. Она так устала. Смертельно устала.

Последней ужасной мыслью было: «Он жив». А потом: «Все было ложью».

Глава тридцатая

Впервые за долгое время Фрэнки снова проснулась на полу. Она не понимала, почему ночные кошмары о Вьетнаме вернулись именно сейчас. Может, потому что увидела Рая. А может, новые травмы разбудили старые. Она знала только, что с ней все плохо, что бороться или притворяться больше нет сил. По крайней мере, не сейчас.

Мамины таблетки помогали притупить боль. Две белые заглушали кошмары и помогали заснуть, но утром она чувствовала себя вялой и разбитой. Тогда она принимала желтых «помощников», они взбадривали — возможно, даже слишком. Вечером ей снова приходилось пить снотворное, чтобы успокоиться и заснуть. Все это превратилось в замкнутый круг, точно приливы и отливы океана за окном.

Она перестала заходить к родителям, перестала отвечать на телефонные звонки и письма подруг. Ей не хотелось слушать их ободряющие речи — так же, как никто не хотел слушать ее отчаяние.

Чтобы себя занять, она стала брать дополнительные смены. Большинство вечеров она проводила в больнице, оттягивая возвращение домой.

Как и сегодня.

Смена давным-давно кончилась, но Фрэнки, все еще в форме, стояла у кровати Мардж, старой женщины с последней стадией рака легких — страшная фаза, когда организм начинает отказывать во всем, отвергает пищу, больной перестает двигаться. Пациентка была пугающе худой, пальцы скрючены, подбородок торчит, рот приоткрыт. Дыхание напоминало предсмертный хрип, время этой женщины было на исходе, но она упрямо цеплялась за жизнь. Фрэнки знала, что сегодня ее навещала целая толпа внуков и четверо взрослых дочерей — родным сообщили, что конец близок. Сейчас часы показывали одиннадцать двадцать, посетители давно ушли, но Мардж все держалась. На окне висели разноцветные карандашные рисунки. Запах цветов перебивал больничный антисептик.

Мардж ждала сына, который не пришел с остальными. Все это знали. Муж ворчал, а дочери закатывали глаза. Все считали, что Лестер «совсем уже потерял совесть».

Фрэнки нанесла немного бальзама на сухие, бесцветные губы Мардж.

— Все ждете Лестера, да? — спросила она.

В ответ лишь тяжелый, сдавленный хрип. Фрэнки нежно взяла руки Мардж и принялась смазывать их кремом.