Читать книгу 📗 "Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло"
— Как… банк? — засмеялся старший Цветов, вызывая на откровенность Сергея.
— Куда как здоров банк, братец мой дорогой…
— Здоров, говоришь? — Герман повел головой сокрушенно. — Не до жиру, быть бы живу?..
— Не до жиру!..
В иное время, пожалуй, можно было и продолжить разговор, но сейчас нет настроения, да и банковские служащие, наскоро одолев нехитрую трапезу, возвращались в залг неожиданно прозрев. По тому, как они раскланивались с Германом, можно было подумать, что, утолив голод, они обрели способность видеть.
Но, прежде чем направиться к выходу, старший Цветов остановился у секретера со створчатым верхом, приподнятым в эту минуту.
— Как с завтрашней поездкой? — спросил Герман старика со шкиперской бородкой, обильно седой и давно не стриженной. — Колики в почках поутихли?
Старик взлохматил бороду, отчего она стала в два раза больше:
— Эту ночь не спал, да уж как–нибудь…
— А может быть, вице–директора снарядить?
— Нет, сам!
Герман переступил с ноги на ногу, казалось, он только теперь понял, что решение за ним.
— Ну, сам так сам…
Они пошли к выходу, торопясь. И то надо торопиться: в далеких Сокольниках немалое торжество, Лари–син день. Но до Сокольников вон какие длинные версты, еще успеешь себя приготовить ко встрече с сестрой, придав соответствующий вид и своему лицу, и своим мыслям.
— Ты рассмотрел этого старика среброкудрого, Сергей?
— Как мог, а что?
— Старикан — уникум! — произнес Цветов–старший едва слышно, впрочем, толстое стекло, отсекшее пассажиров от водителя, позволяло тем, кто расположился на заднем сиденье, и посумерничать, не опасаясь, что их беседа будет услышана. — Отыскал тайные пути к штольне, куда было упрятано энное количество презренного металла…
— Отыскал… в смысле помог вернуть? Старший Цветов не торопился ответить.
— Убежден, поможет.
— Ну что ж, хорошо, коли убежден…
Они были на сокольнической просеке без малого в семь и, едва открыв входную дверь, возрадовались, услышав запах праздничного пирога. Да, этот пирог, по нынешним ненастным временам невиданно пышный, был помещен посреди стола, как бы возглашая: в доме Цветовых праздник! Хрустальный графин с высокой шестигранной пробкой был полон наливки тончайшего рубинового оттенка, быть может, вишня, а возможно, слива или смородина.
Братья, немало смущаясь, извлекли из коробка, оклеенного бархатом, серебряную стрельчатую брошь, осиянную сапфировым зернышком, торжественно–хлопотливо прикрепили ее к кармашку блузы, которую по случаю праздника надела Лариса. Сестра могла только догадываться, каких трудов стоило братьям добыть белую стрелу.
Был произнесен тост, что, к удивлению братьев, вызвало у сестры приступ необъяснимой печали. В ответ на поздравления из ее неожиданно повлажневших глаз выпали слезы едва ли не такой величины, как зерно сапфира в ее броши.
— Да ты что? — изумился Герман. — Радоваться надо!
— А чего мне радоваться? — вздохнула она.
— А почему бы тебе не радоваться? — в голосе Германа было недоумение.
— А чему я должна радоваться? — перешла она на крик. — Чему?
— Когда пьешь, надо закусывать, Лариса! — засмеялся Герман и, взяв нож, принялся резать пирог. — Все мы плохо ели сегодня, надо закусывать! — Он взял свой кусок пирога и не без аппетита стал его уминать, всем своим видом показывая, что остальные должны делать то же. — Хорош пирог!..
Вернулась от соседей няня и принесла в кульке, сложенном из куска газеты, соль.
— Садись, няня, вот твоя рюмка, вот пирог, ешь… Но она отодвинула рюмку кончиком своего покалеченного пальца, уперев недоуменные глаза в Ларису.
— Ты что?
Они посидели молча, каждый погруженный в свои мысли, только было слышно, как уминает пирог Герман.
— Ты помнишь наш разговор, Сергей, той ночью? — произнесла Лариса, обращаясь к младшему брату и напрочь игнорируя всех остальных. — Ты помнишь то, что я тебе сказала? — она горячо дышала, была возбуждена. — Ты думаешь, что я сказала это из трусости, да? — она смеялась, а глаза ее были полны слез. — Ты думаешь, что я делаю из этого тайну? Так вот, я готова повторить это, сейчас повторить!
Герман оторвался на секунду от пирога.
— Ну повтори, это даже интересно…
— Для тебя повторю, специально для тебя, — укорила она Германа.
— Слушаю, повтори, — произнес он нетерпеливо, однако остаток пирога из рук не выпустил.
Новый вздох вырвался из ее груди, она никак не могла собраться с силами.
— Все люди, все разделены на таких, как мы с тобой, Герман, только на таких! — возгласила она, возгласила нетерпеливо, боясь, не дай бог, что он ее перебьет. — Первые — бессребреники и, как все бессребреники, лишены корысти, им ничего не надо!.. Вторые- люди тщеславные… Одним словом, одни у подножия горы, другие на ее пике!..
— Значит, ты мне уготовила пик, а сама осталась у подножия?
— Именно, и не хочу ничего иного!..
— Но что ты все–таки хочешь?..
И вновь, как это было несколько минут назад, сле–зины, одна крупнее другой, покатились по ее щекам, прочертив бороздки, лицо было напудренным, и бороздки казались синими.
— Отпусти меня с Сергеем!.. Герман засмеялся.
— Погоди, чего это тебе взбрело в голову?
— А то, что все это не по мне!.. Не по моим сла–бым силам, понимаешь?
— Погоди, погоди, что именно не по твоим слабым силам?
— Россия… все, что в ней происходит и еще произойдет! Ты внял: все, что в ней произойдет! Не по моим силам, понимаешь, не по моим!..
— Вот это и есть корысть… Понимаешь, корысть… вот это!..
Она зарыла пальцы в обильные свои лохмы, взъерошила их.
Тебе больше всех надо, а я довольствуюсь малым. Вы тут все погибнете, а я не хочу погибать… Не хочу, понимаешь?
— И это тоже корысть… Она заплакала в голос.
— Ты говоришь со мной, как господин!.. Кто тебе дал право? Завтра ты сдавишь мне шею железной скобой и продашь на невольничьем рынке!.. Кто тебе дал право? Кто?
— Ты говоришь глупости, Ларка, постыдись!.. Нет охоты с тобой говорить, просто охоты нет… избавь меня, не хочу…
Он встал, пошел в соседнюю комнату.
— А ты что в рот воды набрал?.. — взъярилась она, глядя на Сергея. — Ты согласен с ним?..
Цветов–младший опустил голову. Все как–то пошло кувырком.
— Не я ли тут виноват, Лара?.. Она ожила.
— Ты!.. Ты поощрил его своим молчанием… Сказал бы ты слово, как брат, как… мужчина, в конце концов, он не позволил бы себе так… Ты виноват!
Встал и Сергей.
— Прости меня, что так получилось… — Он пошел на отцовскую половину. — Я очень устал, я, пожалуй, лягу… — произнес он, задержавшись в дверях. — Прости меня… — он вошел в комнату и погасил свет. Минутой позже он подумал, что свет можно было и не гасить, ей наверняка показалось, что этим самым он сознательно обрывал разговор, хотя он ведь не хотел этого.
Сергей проснулся за полночь, входная дверь вздрагивала от ударов кулака. Потом послышались смятенные причитания Насти: «Вот ведь нечистый вас навязал, когда это кончится?» И вслед за этим донеслись размеренно твердые шаги Германа, сходящего по лестнице, не иначе все происходящее не было для него неожиданностью. Потом по окнам шарахнул свет автомобильных фар и медленно источился, видно, машина развернулась и ушла. Все понятно, автомобиль приходил за Германом.
Утром он не застал дома ни брата, ни сестры, да и няня была в растрепанных чувствах.
— Вот так завсегда, — пожаловалась она, собирая нехитрый завтрак. — Явятся ночью и бултых, как в прорубь… — она покачала головой, точно все остальное уже говорила не Сергею, а себе. — Креста на них нет! — она продолжала покачивать головой. — Я ему говорю: «Ночью пуля летит шибче, сложишь голову свою горемычную не за понюх…» — она подняла маленькие свои кулаки, грозя незримому недругу. — Была бы родительница, остановила, да где ей?.. Веришь, Серега, иной раз пошла бы пехом в ту далекую Самару, да дороги не знаю!.. Пошла бы и тебя поволокла! Как туда путь держать? Через Оку–реку или Волгу–реку? Как ей там лежать, сиротинушке? — в минуту трудную няня вспоминала их родительницу. Мать, закончившая свой земной путь в поездке на хлебную самарскую сторону, была там же предана земле. — Да что там матушка? Был бы родитель жив, и он остановил, несмотря, что смирный! — она зажмурилась что было силы, лицо точно сжалось, стало с кулачок. — Ох, был бы родитель… — она открыла глаза не сразу, а открыв, взглянула на Сергея с суровой укоризной. — Не надумал сходить на могилку к родителю? Может, вдвоем оно оборотистее…
Только сейчас он заметил, как она принарядилась — и блузу сатиновую надела и валяные сапоги в калошах достала из сундука — определенно загадала побывать на могиле, которая и ей была дорога…
