Читать книгу 📗 "Акбилек - Аймаутов Жусипбек"

Акбилек оглядела небо — нет, не появилась на небесах вызываемая ею грозная туча; взглянула вниз — земля как земля, даже не вздрогнула; ударила в конские бока пятками в надежде, что он понесет, споткнется, — вредный конь и не думал с ног валиться, как шагал себе спокойно в ряд с другими лошадьми, так и продолжал идти. Акбилек взглянула на близких дядек. А дядьки на нее и не думают глазеть, смотрят вперед, легонько подгоняя лошадей камчами, стремена под подошвами сапог у них лишь поскрипывают: «Когда наконец с нас сой­дут?»

Акбилек решилась посмотреть, что там впереди. Взглянула — вот и аул. Увидела родные строения — слезы навернулись. Вон завидевшие их издалека женщины заспешили к ее родному дому. Вон и собаки с отцовского подворья забрехали. Вон даже телочки-соседки потянули в ее сторону, мыча, мордочки. Вот и до нее донеслись бабьи стенания.

Израненной душе вроде как и легче стало среди звуков запричитавшего хора, захотелось с ними зарыдать, сиявшее солнце скрылось за пеленой слез. Как в тумане, надвинулись на нее седовласые люди, старушки поддержали за локти, целовали ее в лоб и повели куда-то, а там поставили перед огромным-огромным человеком. Отцом. Акбилек плачет и плачет…

Бедняжка Акбилек! Кому как ни тебе заливаться слезами? Лишилась ты мамы, носившей тебя в чреве своем и вскормившей тебя терпеливо, как аруана своего верблюжонка! Потеряла ключик к завтрашнему, казалось бы, неминуемому счастью, опрокинулся и откатился прочь от тебя золотой котел, разлилось золотое масло. Юное девичье сердце перестало биться — обуглилось. Ве сенний бутон твой, не успев распуститься, завял, стал трухой. Светлая душа твоя покрыта пеплом. Плачь, исцелись слезкой! Смой слезами тоску! Море наплачь! Пусть штормит то море! Пусть вздымаются соленые волны! Пусть обидевшие тебя канут в них, и каждая капля в наплаканном тобой море пусть станет им ядом. Пусть все, кто ими любим и кто любит их, в вечном трауре стонут, как ты.

Часть вторая. РАНА

Винтовочная пуля вырывает целый кусок мяса — кулак вместится. Не залечишь, запустишь рану, прощайся быстренько, схлопотал такую вот пулю, человече, спасенья нет.

Свинец разворотил плечо Бекболата, да так, что рана зияла пещерой. «Пулю надо вытащить… Жвачка травяная — от тысяч травм да ран…» — лезли все с советами, пока приехавший из города телеграфист не заявил: «Не покажете врачу, умрет». Решили везти на лечение. В городе нашли сына Мамырбая, больше и некого. Толеген, почти родственник, принялся бегать по всяким городским конторам и добыл направление в больницу.

Бекболат отлежал в больнице где-то около двадцати дней. Видать, врачи отменно его лечили, через пару недель рука ожила, рана стала затягиваться. Со временем вроде как и прижился в больнице, и хотя царила кругом одна скука, стал привыкать к ее серым простыням, невыносимой вони испражнений, к растительной еде, несмотря на то, что жуть, как пучило от нее живот.

Настал день, когда доктора наконец разрешили ему самому сходить по надобности, Бекболат вышел наружу.

По двору передвигались туда-сюда, переговариваясь, светловолосые матушки, одетые во все белое, с белыми опять же повязками на руках, несут какие-то бутылочки, полотенца, чайники, тазы. С матушками, совершая обход больницы и отдавая какие-то указания, общался по-русски врач с тонко закрученными усами и гладко прилизанными, как телочкой, волосами, тоже в белой хрустящей одежде. И больничные стеньг, и потолок, и полы гладкие, словно рубанок по ним прошелся; выметено, чисто кругом — комару не за что зацепиться. Видя весь этот порядок да к тому же чувствовавший себя день ото дня лучше, Бекболат думал: «Как тут больному не поправиться? Никак нельзя иначе».

На ногах Бекболата ничего приличного — ободранные башмаки, одет в желтый халат с брезентовым воротником, голова повязана белым платком, тащится, подрагивая, как продрогшая в воде мышь, мимо доктора.

Врач спросил: «Куца собрался?» — впился в него глазами и, видимо, вспомнив, что сам разрешил больному встать, произнес: «Ладно, шагай дальше», — и подмигнул ему.

Ковыляния по больничному коридору и больничному двору, видать, чуть укрепили коленные суставы Бекболата, и тело все вроде окрепло.

Бекболат, приоткрыв ворота, выбрался на улицу. Век бы не видеть больничные углы и ветхую постель, пропитанную невыносимым запахом лекарств, перед глазами — сверкающий всеми красками день, воздух — звенит, а лишь взглянул на голубое небо, так словно заново родился, сам лицом посветлел и мысли прояснились, повеселел, взял да и двинулся в родные места. Так захотелось увидеть поскорее своих. А если о делах сердечных, вспомнилась Акбилек. «Я вот свет божий увидел, поправился. А какие страдания терпит она? Выплакивает в неволе глаза? Или убили ее русские? Или обнимает русского? Или они все разом…» — спешил и встал, как на краю крутого бездонного обрыва, все тело охватил зуд, на верхушке сердца словно оборвалась нежная жилка. Как стала рана чуть затягиваться, эти мысли не покидали его ни днем ни ночью, и чувствовал он под собой пропасть, и сердце сотни, тысячу раз разрывалось, но в этот раз сердцебиение как-то по-иному ощущалось. Вновь он мысленно видел Акбилек, но в бескрайней степи, наполненной вольным и беспечным течением живого мира, мимо реальности виделась она ему цветущим стебельком.

В больнице Бекболата два-три раза навестил Толеген, обходительный, складный парень. Придет и спросит сочувственно: «Как рана? Как себя чувствуешь? Как аппетит?» — вел разговор только об этом. Толеген как-никак — родной брат Акбилек, что смущало Бекболата и мешало ему спросить о ней. А тот сам не заговаривал о сестренке. Пытаясь окольными вопросами выведать хотя бы что-то, Бекболат расспрашивал его о том, что люди нынче говорят, но Толеген отвечал просто: «Да в общем все как прежде… Ничего такого особого не слышно…» — и об Акбилек ни словечка. «Ну что за тип, неужто так и не съездил, не проведал отца? Ведь мать убили его родную, сестренку похитили, должна же и у него душа болеть. Или такой он на самом деле? Очерствел, что ли, здесь в городе? Какой прок от такого сына бедному отцу?» — думал Бекболат, глядя на него, но как бы ни беспокоили его эти мысли, не стал ни в чем его упрекать. А тот поговорит еще с лечащими врачами, заглянет на прощание и уйдет опять. Была, мол, се стренка, да вся вышла. «Что ему нужно от меня? Что он тогда ходит?» — ломал себе голову Бекболат, так и не поняв, что это за человек такой, этот Толеген. Эта его скрытность заводила Бекболата в тупик и вьгзьгвата неясные опасения.

Теперь вставшему Бекболату особенно нетерпелось как можно быстрее узнать все, что случилось с Акбилек… У кого и как? Встретится ли какой-нибудь казах? Вчера с постели показалось, что в коридоре прошел казах, мелькнул в проеме двери и исчез. «Интересно, кто такой? Как он зде сь очутился? Впрочем, разве нет в природе казахов, заходящих к докторам?» — и, опираясь на стеньг, побрел следом, миновал угол… Добрел до задней двери больницы… а там на ступеньках сидят двое в лисьих треухах и беседуют о чем-то. Наткнувшись на них, Бекболат обрадовался:

— Ассалаумалейкум!

Казахи повернули головы и бросили на него острые взгляды. Один из них, как и положено казаху, ответил на приветствие. Другой же, обутый в русские сапоги и одетый в отлично сшитый чапан смугляк — тот еще подарочек! — сверкнул задиристыми глазами и оттопырил губу. Над гладеньким, как луковица, лицом нависает аккуратный черный мат ахай. Бекболат поздоровался еще раз. Тот нехотя ответил на приветствие, словно говоря: «Тебя-то кто звал?» С появлением Бекболата казахи замолчали. Но скоро, думаю, им самим стало неудобно: обладатель сапог спросил имя у Бекболата. Услышав, как его зовут, парень заговорил приветливей:

— А, так это вы тот самый Бекболат? Присаживайтесь, — и подвинулся, приглашая сесть. — Вы ведь тот, кого недавно подстрелили?

Бекболат спросил:

— А вас я знаю?