Читать книгу 📗 "Охота за тенью - Ведельсбю Якоб"
Дорогой Петер!
То, о чем тебе предстоит прочитать, может показаться очередной теорией заговора в духе голливудских триллеров, но это чистая правда. С середины 80-х до начала 90-х годов существовала организация под названием «Мишн зироу», задавшаяся целью спасти Европу от медленной гибели, к которой ее толкали поток мигрантов и перенаселение.
Идеологи «Мишн зироу» были знакомы с исследовательской программой, которой покровительствовал в Южной Африке режим апартеида. Тамошние ученые работали над созданием вакцины, понижавшей способность цветного населения к деторождению, и опыты на животных уже дали положительные результаты: удалось остановить развитие внутренних половых органов у свиней, что делало невозможным дальнейшее размножение. Однако обнаружились побочные реакции в виде смертельных нарывов и инфекций.
«Мишн зироу» ставила задачу кардинальным образом уменьшить рождаемость в бедных странах, чтобы тем самым ослабить давление на европейские границы и избавить Европу от угрозы, нависшей над «our way of life» — «нашим образом жизни», как говорят в США. План был настолько же прост, насколько жесток: под видом только что разработанной вакцины против малярии ввести как можно большему числу девочек биологически активное вещество, полностью разрушающее функции матки и яичников. Вырастая, эти девочки утрачивали способность к репродукции.
Звучит чудовищно, но не забывай, Петер, что это были другие времена с другими этическими нормами. В целом ряде стран принудительно стерилизовали преступников и граждан с отклонениями в развитии, и никто не сомневался в целесообразности подобных мер. Поэтому нет, наверное, ничего удивительного в том, что идея массовой стерилизации вновь была поднята на щит. Именно ее и собиралась воплотить в жизнь организация «Мишн зироу».
Я успеваю заметить, как блокнот выскальзывает из моей руки, свет меркнет и появляется огромный орел, он парит над долиной, описывая круги вместе с ветром, почти прозрачный, если смотреть сквозь него на солнце. Он подлетает все ближе и наконец садится напротив меня на выступ скалы. У орла ее глаза, он смотрит на меня через окно кафе, и я понимаю, что между мной и событиями реальной действительности, в которые я вовлечен, существует взаимосвязь и что любой мой шаг предопределен внутренними мотивами, порожденными опытом и наследственностью, — они неотделимы друг от друга, в их власти встречи с людьми, задающие моей жизни новые русла.
Так и в тот январский день что-то заставило меня остановиться именно перед этим кафе, и через мгновение я смотрел в глаза незнакомой мне женщины. Сел напротив нее и заказал сэндвич и горячий шоколад. Я не верю в случайные совпадения. Не было никакой случайности в том, что мы вышли из кафе вместе и следующие несколько часов гуляли по копенгагенским улочкам, как и в том, что я тащил ее за собой по зеркально-замерзшей поверхности озера Пеблинге; неслучайно она спросила, не провожу ли я ее до дома, потому что боялась идти одна от станции в темноте; неслучайно она пригласила меня в свою квартиру под самой крышей, где мы двое суток занимались любовью; неслучайно переехала ко мне в Кристиансхавн и у нас появился Тао, как, впрочем, неслучайно и то, что она ушла от меня. Все неслучайно.
Я варю кофе и пью его на кухне, не садясь за стол, а в моем сознании всплывают полузабытые воспоминания о работе в редакции, возглавляемой Янусом Эвальдом. По образованию я оператор-постановщик, но у меня хорошо получались и стоп-кадры, поэтому Янус взял меня фотографом — как он сам любил повторять, первым датским папарацци на окладе. Я фотографировал знаменитостей в компрометирующих ситуациях, преимущественно не слишком одетых, а то и вовсе обнаженных — на пляже, в парках и приватной обстановке. Помимо этого, я поставлял в журнал массу фотографий голых девиц.
Недостатка в девушках не было. Они приезжали из разных местечек и городов, и их не надо было упрашивать встретиться и сбросить с себя одежду, потому что они хотели попасть на обложку, чего бы это ни стоило. Кроме того, не иссякал вечный поток любительских снимков с запечатленными на них мыслимыми и немыслимыми пороками и извращениями.
Непрекращающиеся звонки с приглашениями из ютландских секс-клубов, экстравагантные ночные вечеринки, где выбирали самую горячую «девушку месяца» или «парня года» для журнала «Плейбой». Под девизом редакции «Это чистая правда, я сам это выдумал», как блины, пеклись вымышленные истории о войнах и звездах шоу-бизнеса, байки о всякого рода несчастных случаях и порносюжеты. Все это сочинялось в состоянии более или менее серьезного подпития и скармливалось читателям без особых приправ.
Обычно день в редакции начинался с торопливых шажков секретарши — на высоких каблуках, покачивая внушительным бюстом, она разносила по столам бутылки с выпивкой. Тогда уже можно было начинать работу. Пока Янус не угодил в программу по освобождению от алкогольной зависимости «Миннесота», он выпивал полторы бутылки водки в день, не считая пива и шнапса за обедом. Я ни разу с ним не встречался с тех пор, потому что он разозлился, или, точнее говоря, пришел в бешенство, когда я ушел из журнала, заблаговременно об этом не предупредив.
Действия кофеина хватает ненадолго, и я возвращаюсь с блокнотом в постель. Однако слова путаются и сливаются… и вскоре я сижу напротив своей мамы. Вообще-то, она уже умерла. Мы говорим о жизни. Как делали это порой в последние месяцы перед ее смертью. Она не хочет, чтобы в ней видели жертву. Она сама выбрала себе мужа, родила ему детей и прошла с ним огонь, воду и медные трубы. Когда обнаружилось, что она больна, это расстроило и рассердило ее, но не лишило жизненной энергии, сильный приток которой все еще наполнял ее старое тело, и, несмотря на приключившуюся болезнь, мама не желала упускать ни секунды из оставшегося ей времени. Так чудесно открывать глаза по утрам и видеть в щелках жалюзи солнце, говорила она. Не было вдоха, выдоха, мгновения, которые были бы не в счет. Она пекла пшеничные булочки и ела их на завтрак с охлажденным маслом и домашним клубничным вареньем. Окружила заботой мужа, моего отца, и цветы на подоконниках. Когда погода позволяла, она садилась на крытой террасе и от корки до корки прочитывала газету. За обедом съедала два ломтика ржаного хлеба, а отцу давала четыре, и они пили воду, которую предварительно ставили охладиться. Мама рассказывала мне, что каждый день после обеда, ложась в кровать, она чувствует, как сон заполняет ее подобно мягкому теплому туману, уносящему прочь все неприятные мысли, и ощущение восторга разливается в теле, достигая самых потаенных его уголков. Она позволяла увлечь себя в этот упоительный мир, а потом просыпалась с чувством некоторой тяжести, ей необходимо было выпить кофе и съесть немного собственной выпечки, скажем, кусочек хорошего, свежего пирога с кабачками. Она уже предвкушала английский детективный сериал, идущий каждый день по телевизору. Затем наступало время готовить ужин — в будние дни это. как правило, был овощной суп, по воскресеньям в их меню нередко появлялась жареная курица с картошкой и зеленым салатом, политым лимонным соусом. Надо было сперва переварить телевизионные новости, потом она зарывалась в теплую постель с еженедельным журналом. Кроссворд, который надо было решить, статья о жизни королевской семьи. Она неизменно засыпала с включенным светом, просыпалась среди ночи и выключала его. Отец спал у себя в комнате.
Однажды мама сказала: «Нужна большая сила воли, чтобы быть хозяином своей жизни. Мысль о том, что счастье не вечно, не раз отбросит тебя назад, и от бессмысленности существования никуда не деться. Настанет день, когда ты оставишь тех, кого любишь больше всего на свете и рядом с кем чувствуешь себя по-настоящему счастливым. И навалится всепоглощающая тоска, над которой властна только уверенность, что вы и по ту сторону земной жизни всегда будете вместе».
Вспоминаю мгновения перед маминой смертью. Я проследил за ее взглядом, устремленным в окно, и в этот миг вдруг превратился в облако, и мы полетели бок о бок над Эресунном. Ее глаза снова обрели пронзительный блеск, давно, казалось бы, потухший, и солнце отражалось в ее улыбке, сверкнули прекрасные белоснежные зубы. Наша общность не нуждалась в словах, мы никогда не сомневались в том, что мы — одно целое.
