Читать книгу 📗 "Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Хьюстон Нэнси"
Рассказывай, — говорит Субра.
«Весной 1996 года он ошеломил меня, когда всерьез отнесся к затее своего идола Тимоти Лири: тот начал при жизни готовить уход из жизни. Сначала вел переговоры о заморозке “будущего трупа” с компанией “Криокаре”. Потом решил покончить с собой в прямом эфире в Интернете (пока тело, которое он шестьдесят лет травил никотином и наркотой, не пришло в полную негодность). Кончилось тем, что ему удалось получить разрешение на отправку своего праха в космос.
— Разве это не абсурд, папа?! — орала я в трубку, пугая Тьерно, который делал домашнее задание в гостиной. В свои двенадцать лет мой сын был сверхчувствительным и впадал в панику при малейшем намеке на спор между взрослыми».
Может, виноваты ваши бесконечные ссоры с Алиуном? — спрашивает Субра.
«Не исключено, — соглашается Рена. — Тьерно спросил, зачем я кричу на дедушку, отец в тот же момент поинтересовался, почему я называю план Лири абсурдным.
— Люди много чего делают со своими телами, разве завещать тело на опыты или отдать на пир червям и стервятникам будет лучше?
— Ушам не верю, папа! — возмутилась я. — Хочешь сказать, наверху болтается флакончик с надписью «Тимоти Лири» и он рассчитывает, что инопланетяне оживят его через двадцать миллионов лет? Разве это не абсурд? SOS!
Тьерно положил мне ладошку на губы, и я сочла за лучшее заткнуться…
Сегодня, во Флоренции, я вдруг чувствую себя ужасно одинокой. В стане людей религиозных или верящих в бессмертие души есть мумии, Бах, Микеланджело и все люди, начиная с кроманьонца и до моего дорогого Азиза. На материалистической стороне только Лукреция[129], Шекспир, кучка современных нехристей и я».
Запомни это мгновение в сумраке и тишине, — шепчет Субра. — Через две тысячи лет после Рождества Христова трое живых склоняются над мертвыми, которые ушли в лучший мир за два тысячелетия до новой эры. Пусть покоятся с миром, с миром, с миром.
Рена запоминает… и мгновение истаивает. Живые распрямляются и бредут к свету и собственной смерти.
Зачем, ну зачем торопиться?
Chimera[130]
Они идут бок о бок по длинному и широкому, залитому солнцем коридору, где выставлены образцы этрусской культуры — о, несравненное изящество бронзовых статуэток, длиннолинейных фигурок, акробатов, погребальных урн! — но их мысли разбегаются. Каждый смешивает музейные богатства с содержимым собственной головы — надерганными отовсюду случайными фактами, воспоминаниями, ассоциациями, душевными переживаниями…
«Ладно уж, признаюсь, — говорит Рена Субре, — не было никакой статьи в “Gazette”. Не ее вина, что карьера Симона застопорилась. И Австралия — всего лишь фигура речи. Когда я говорю “родина”… Когда я говорю, что моя мать внезапно решила вернуться на родину…»
— Смотри, Рена! — кричит Симон.
Она оборачивается и видит выставленную в стеклянной клетке… Химеру! (Надо же, а я не заметила…) Ее называют Химерой из Ареццо, потому что нашли в окрестностях этого города — конечно, задолго до его основания. Полая отливка считается работой мастерской из северной Этрурии, V век до нашей эры (греческое влияние?). Лев злится, рычит; из его спины растет голова козы; вместо хвоста у него змея, заглатывающая рог козы.
Симон и Рена смотрят на слепленного из противоборств зверя, потрясенные его жестокой красотой.
— Прообраз фрейдовского подсознания? — говорит Симон. — Я — лев, Эго — коза и Сверх-Я — змея.
— Нам с тобой хорошо знакома эта борьба себя против себя, правда, папа? — спрашивает Рена. — Ты против тебя, и я против меня…
— Уже половина шестого, — встревает Ингрид. — Я умираю от голода.
Они идут назад: бронзовые фигурки, замотанные мумии, Хоремхеб с Хатор, широкие каменные лестницы, древние ювелирные украшения, посещение туалета и открытки — куда же без них! Рена знает — выбирать будут долго — и решает проявить интерес: итак, какие фотографии предлагают туристам?
Несмотря на принятые ею решения и советы Азиза, сама она фотографирует все реже. В присутствии отца и мачехи истощается не только эротический, но и артистический позыв: она вынуждена существовать в реальном мире и лишена того, что делает его пригодным для жизни.
Рена быстро просматривает открытки… Но… Что это?
Полихромная служанка V династии, сорок два сантиметра в высоту, коленопреклоненная, улыбающаяся, она месит тесто прямо на земле… Потрясающая сохранность!
Бабушка Азиза — она живет в алжирской деревне Шелиф — по-прежнему именно так вымешивает тесто на хлеб, стоя на коленях и чуть наклонившись вперед, как для молитвы. Азиз объяснил, что мужчины и женщины молятся раздельно, потому что в мечети правоверные должны стоять плечом к плечу, очень тесно, чтобы лукавый дух не протиснулся между ними. Ни один мужчина не захочет, чтобы к плечу его жены, матери или сестры прижимался незнакомый самец… или, не приведи Аллах, чтобы стоящие сзади пялились на их зады, когда они простираются ниц…
«Как же мы пропустили эту статуэтку? — удрученно думает Рена. — И что теперь делать? Снова бежать наверх, оставив Ингрид и отца в холле? Кто знает, когда доведется снова попасть в этот музей и доведется ли вообще?»
Но ведь тебе хочется взглянуть на эту маленькую, улыбчивую, прекрасно сохранившуюся рабыню… — шепчет Субра… — Ведь хочется?
Рена поступает, как соглашатель, — покупает открытку. Она скажет Азизу, что видела статуэтку и вспомнила о его бабушке.
«А что, собственно, такое видеть? — спрашивает она себя. — В конце концов, реальная статуэтка, отраженная на нашей сетчатке, всего лишь изображение, так что взглянуть на фотографию — тоже способ увидеть ее, так ведь?»
Субра смеется — а ты ловкачка!
Disputatio[131]
Они находят симпатичный кабачок, но единственный свободный столик находится рядом с туалетами. Люди все время ходят туда-сюда, и большинство оставляет дверь открытой. Тем не менее Рена решает продолжить разговор о бессмертии души.
Сортир против потустороннего. Низкое против Возвышенного? Ну в том-то все и дело! Размышляя над фресками Страшного Суда, Микеланджело столкнулся с той же дилеммой: «Какую форму имели тела воскресших?»
— Объясните мне, — говорит она, принимаясь за салат капрезе, — что она такое, эта ваша вера? Давай, Ингрид, расскажи… в общих чертах. Душа будет вечна, но с какого момента?
— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Когда стартует бессмертие наших душ? В момент зачатия? Рождения? Или душа изначально вечна и неуничтожима?
Ингрид не по себе от темы разговора. Она протестантка, но замуж вышла за еврея и в церковь больше не ходит, успокаивая себя некоей отвлеченной идеей насчет их согласия «в общих чертах».
Мачеха старается не смотреть на Рену, делает вид, что очень занята важным делом — мажет хлеб маслом, кладет на него ломтик мортаделлы и откусывает большой кусок. Прожевав, она говорит:
— Я знаю только, что после смерти встречусь с моим Создателем. Все очень просто.
— А… удостоены этой чести только мы, люди? — интересуется Рена. — Из всех возможных созданий, живущих на миллиардах планет, мы, и только мы, обитатели крошечного голубого шарика, висящего в центре Млечного Пути? Ты тоже считаешь, что мы наделены этой привилегией, папа?
В туалете спускают воду. Выходит старая дама. За ней тянется шлейф характерного запаха.
Симон встает, закрывает дверь и говорит:
— Вряд ли мы выбрали лучшее место для такой серьезной беседы. И смени тон, Рена.
Это замечание для вида, — комментирует Субра, — на самом деле он тобой гордится! Ты — его дочь, его ученица. Он приобщил тебя к философскому фехтованию, заострил твой ум, а теперь ты дразнишь его драгоценную половину.
— Прости, — говорит Рена. — Я всего лишь пытаюсь понять. Значит, только люди, но… начиная с какого этапа? Неандертальского? Да? Нет? А тот милый кроманьонец, которого мы давеча встретили… его душа тоже бессмертна?
