Читать книгу 📗 "Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард"

— Ведь это опять вы, не правда ли? Из «Рундшау»?

Я сказал, что перезвоню позже. Потом еще раз задался вопросом, не проще ли будет позвонить Флору. Но мне казалось, что, выбери я этот путь, я бы поступил неправильно — лениво как-то, уклончиво и в чем-то несправедливо, и я не стал этого делать.

Возмущение, овладевшее мной, когда я немногим позже вдруг обнаружил его сидящим у реки, — на моем любимом месте, ноги скрещены по-турецки, — было вызвано, скорее всего, условным рефлексом и продолжалось недолго. С недавнего времени и так стало ясно, что это место, многие годы известное исключительно мне, наконец-то было открыто и другими. Меня бы, в принципе, могло возмутить: вот как, оказывается, выглядит его «работа на выезде»; однако подобной реакции у меня не возникло, напротив, я даже обрадовался, что повстречал его здесь. Лучше всего, конечно, обсудить дело с глазу на глаз, а здесь — на фоне гула воды, у реки, по-прежнему шумной, несмотря на долгое, жаркое лето, — можно было не беспокоиться, что кто-нибудь нас подслушает. Да и как знать: может, он сумел бы как-нибудь вывернуться, если бы говорил по телефону, к тому же из офиса. Но даже в сложившихся обстоятельствах было, по-видимому, нелегкой задачей подвигнуть его на разговор. Я спрашивал себя, каким образом он сюда добрался, потому что на дороге не видно было оставленной машины. Он поигрывал своим мобильником — старым кнопочным телефоном, перекидывал его в руках; ненадолго он прервался, задержал мобильник в ладони, посмотрел в него и, похоже, прочитал какое-то сообщение, затем подбросил его в воздух, поймал и опять стал перекидывать из руки в руку. Хотя я приближался сбоку и давно должен был очутиться в поле его зрения, он не обращал на меня внимания. Я окликнул его, только когда находился за несколько шагов.

— Эй, Бехам! — позвал я.

Он тут же обернулся, и по лицу я заметил, что он тоже был мне рад.

— Привет, — сказал он.

— Мы почему-то постоянно пересекаемся, — сказал я.

Он поднялся ловко, как гимнаст, даже без помощи рук. Узел галстука был ослаблен, рубашка на груди расстегнута. Я вспомнил, как его прошибло потом несколько дней тому назад. Мы смотрели друг другу в глаза.

— Раньше я часто здесь бывал, — сказал я, обводя взглядом окрестности, как бы желая очертить это «здесь».

— Да, верно, — ответил он довольно-таки невпопад, ведь знать о том он не мог.

Я подошел на шаг ближе к берегу и почувствовал, насколько над водой воздух прохладнее. Вспомнив о камне, подобранном по дороге, я с размаху запустил его далеко по течению. В пасмурный день вода выглядела бесцветной, к ней словно подмешивался серый цвет туч, так что камень мгновенно исчез из виду, и даже всплеска не было слышно.

— Я сегодня звонил в администрацию. Хотел побеседовать с тобой, — сказал я.

— Точно, — сказал он.

Он рассмеялся, подошел ближе и взял меня за локоть.

— Вы, газетчики! Ну вы и проныры!

Какую бы роль он ни пытался разыграть, я всегда находил его игру нелепой, неловкой, провальной. Притом я никогда не считал, будто он начисто лишен индивидуальности; он просто ловчил, как какой-нибудь политик, выставляя наружу только то, чего от него в данный момент ожидали. Я отстранил его руку.

Ну да, между ним и Флором возникла одна маленькая проблема, я ведь и сам в курсе, не правда ли? И он признает, что вел себя, пожалуй, не вполне корректно, не во всем согласно букве закона, но теперь это дело прошлое. В понедельник разрешение будет доставлено, причем доставлено им самим, Бехамом, собственноручно. Ему, однако, сдается, что я ему не верю? У меня, видать, профессиональная болезнь? Хочу убедиться собственными глазами? В таком случае мне лучше отправиться с ним.

— Зачем?

— Ну, давайте! Я хотел сказать, давай. Поедем туда вместе!

Я не понимал, зачем мне ехать с ним вместе. Если то, что он сейчас сказал, было правдой (да и какие увертки он мог бы теперь измыслить?), значит, все улажено. Впрочем, и без того все было улажено; заверенное всеми необходимыми подписями разрешение на строительство лежало в администрации, на определенной полке, и даже то, что одна из подписей была поддельная, по сути ничего не меняло. Собственно, Бехаму достаточно было позвонить Флору и сообщить, что разрешение есть. Или отправить ему официальную бумагу по почте. Может быть, предложить ему именно так и сделать? Но Бехаму, вероятно, опять захотелось разыграть роль, сообразил я. Кроме того, если я с ним не поеду, Гемма так и не узнает, что мирная развязка (или капитуляция, не признаваемая таковой) достигнута моими усилиями. А мне не хотелось выглядеть в ее глазах кем-то, кто обманул ее или использовал.

— Когда?

— Полвосьмого. Я за тобой заеду. Или тебе это слишком поздно? Ты ведь обычно выезжаешь раньше?

Он спросил без всякой задней мысли, а я вдруг сам почувствовал себя дураком, застигнутым врасплох. Просто оттого, что ему, как и всем прочим, это было совершенно безразлично. А я-то — неужели я мог вообразить, что никто не узнает, куда я езжу каждый день? Этот все примечавший тип — сколько еще всякого разного ему обо мне известно? Я вспомнил, как Гемма однажды сказала, что он их выслеживает.

— Бехам, — сказал я, — у тебя только БМВ или есть еще другая машина?

Он нахмурил брови, словно вопрос испортил ему настроение.

— Только БМВ, — сказал он. — А что? Я не ответил.

— Ты не хочешь со мной ехать?

— Ладно, съезжу, — сказал я. — Но на своей машине. Я заеду за тобой.

— Ты знаешь, где я живу?

Да он чуть ли не смеется. Чему он радуется? Он все еще поигрывал своим мобильником. Но, может быть, меня смутило вовсе не его поведение, а мое собственное внезапное воспоминание? До того момента мне и в голову не приходило, я никак не связывал тот эпизод с Бехамом. Действительно, лет двадцать пять, если не больше, прошло с тех пор, как я, пьяный в стельку, с трудом пробирался по его дому, отыскивая комнату — как там ее звали? — короче, его дочери. Расположение комнат она мне сама описала часом или двумя ранее, что-то около полуночи, мы тогда еще были на празднике. Пощечину, полученную потом от тетушки, я тоже забыл. Я-то думал, она не заметит моего позднего возвращения, но на следующее утро она залепила мне пощечину — и велела топать в душ, чтобы смыть эти «потаскушные духи». Сейчас все это встало передо мной настолько ясно, что мне впервые сделалось стыдно за то старое приключение.

— Да, — ответил я. — Знаю.

— Тогда до понедельника.

Он опять схватил меня за локоть и сжал его, и на этот раз я не отдернул руку.

— Как обстоит дело с ветряками? — спросил я.

— А как ему обстоять?

— Вы же именно для этого отобрали у него землю.

— На эти штуковины уходит много времени и работы, — произнес он, и по лицу скользнула ухмылка.

— Никаких ветряков там не будет, — сказал я. Он отступил на шаг и слегка вскинул руки, как будто защищался или желал утихомирить собеседника. Он словно хотел сказать: ах, да кто его знает, что будет…

— Вы могли бы просто вернуть ему этот холм.

— Это проблематично.

— Он очень привязан к своему холму, — не отступал я.

Бехам пожал плечами.

— Печально, конечно, — ответил он.

— Об этом можно было бы написать небольшую статейку, — сказал я.

— О чем, собственно?

— О необычайно дорогостоящей экспертизе, приведшей к столь необычайным результатам. Получился бы неплохой эпизод для портрета-репортажа об общине.

— Не лучше ли журналисту писать о таких вещах, в которых он хоть что-то смыслит?

Не получив ответа, он бросил на меня почти сочувственный взор.

— В политике всегда много несовпадающих интересов, — неопределенно заметил он. — Но если желаешь знать, могу тебя заверить, что я и сам не знаю, кто первый додумался до идеи поставить ветряки. Во всяком случае, не я. Мне эти штуковины не нравятся. А об экспертном заключении позаботился сам бургомистр, лично.

Я смотрел на него и размышлял.

— Ты ее любишь? — спросил я.