Читать книгу 📗 "Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард"

Войдя в дом, я стал звонить Инес на мобильник. Я не нажимал на отбой, пока не включился автоответчик. По понедельникам у нее занятия в школе начинались, вроде бы, только в девять. Или что-то изменилось? Я ходил по кухне туда и сюда, а через несколько минут снова ей позвонил. На этот раз трубку взяли, и я, не дожидаясь, пока она скажет хоть слово, выдавил из себя:

— На ночном столике я видел бутылку. Бутылку джина, Инес.

— Кто это? — откликнулся звонкий, ровный голос девочки.

— О, — сказал я, — прости, пожалуйста. Я думал, что разговариваю с твоей мамой.

— Мамы нет, — прервала она меня. — Она ушла.

— Попробую позже еще разок.

Она уже положила трубку, мобильник молчал. Я тоже нажал отбой. Отчего ребенок, спрашивал я себя, в этот час еще не в школе? И что за громкий звук наподобие сирены успел я расслышать в трубке?

Первая половина дня прошла, и я это воспринял как чудо. Минуты тянулись нескончаемо долго, будто не хотели выпускать меня на свободу, будто настоящее должно было закаменеть в вечность. Пускай никто не мешал мне делать все, что заблагорассудится, но на душе было примерно так, как у арестанта в начале отбывания срока. Около полудня раздался звонок в дверь, и, хоть сердце у меня замерло, я почувствовал облегчение. Напряжение, от которого я буквально разрывался на части, вдруг спало. Они не будут меня забирать, конечно нет. Только «зададут несколько вопросов», как это обычно говорится в фильмах. Даже если меня кто-нибудь видел и полиция уже в курсе, в конечном счете мне нечего опасаться. Однако у дверей стояла не полиция, а всего-навсего Паркер.

— Что такое? — спросил он, увидев меня. — С тобой что-то не то?

— Ничего особенного, — сказал я, взглядом изучая улицу за его спиной.

— Можно войти?

Через несколько домов от меня соседи выставили на улицу синий контейнер с бумагой, как всегда на день раньше положенного. В остальном улица была пуста.

— Ну да, — сказал я, — пожалуйста.

Мы прошли в гостиную. Паркер вздохнул, сел и откинулся на спинку кресла. Я тоже сел, но сразу же встал.

— Выпьешь со мной чего-нибудь?

— Не рановато ли?

Я только плечами пожал.

— Давай, — сказал он. — Почему бы и нет.

Он вытащил из кармана пиджака кожаный портсигар — новехонький, в прошлый раз у него этого портсигара точно не было — и положил на стеклянный столик.

— Коньяку?

— Можно я закурю?

— Пожалуйста.

— Хорошо, тогда коньяку. Но только глоток, не больше.

Я вышел в кухню, взял бутылку и две коньячных рюмки и вернулся в гостиную. Паркер медленно разогревал сигару своей зажигалкой, не поднося огонек к кончику. Запах был тяжелый, сладковатый; в прошлый раз он меня раздражал, хоть мы и сидели на воздухе, зато сейчас показался приятным, мне даже захотелось самому закурить. Я спрашивал себя, куда задевал пепельницу после тогдашнего визита Паркера, но никак не мог вспомнить. Я достал из застекленного шкафчика фарфоровую розетку, обтер ее рукавом и поставил перед ним.

— Пепельница, — сказал я.

— Где твоя кошка?

Я до половины наполнил рюмки, одну протянул ему, и сам уселся в кресло.

— Это был кот. Его сбило машиной.

— Сочувствую.

Мы чокнулись и выпили, затем Паркер отставил рюмку в сторону и закурил свою сигару. Он пару раз глубоко затянулся, убедился, что табак горит, кивнул, а потом уже делал затяжки только через минуту-другую.

В алкоголе было дело или в чем другом, но на меня снизошло умиротворенное состояние. Спокойная беседа меня отвлекла, и так проходил час за часом. Я рассказал, что нашел новое место работы, и мы заговорили о Берлине. Я был там всего несколько раз, зато Паркер отлично его знал. Жить он там никогда не жил, но много бывал наездами, потому что его отец, англичанин, часто посещал этот город по делам службы. Паркер знал Берлин еще со времен Восточного блока; он пересказывал мне разные захватывающие истории; слушая их, я иногда впадал в сомнение, все ли тут правда, и вместе с тем я был убежден: именно так все и должно было быть, ведь Паркер был слишком серьезным по натуре, чтобы просто так чего-то наплести. Позже я предложил поужинать вместе; у меня еще оставалось говяжье филе, картошка и фасоль. Втайне я надеялся, что он согласится и даже у меня заночует. События сегодняшнего утра отодвинулись настолько, что казались уже нереальными, завтра я все забуду, как дурной сон. На то время, пока здесь был Паркер, воцарилась иная, устойчивая реальность. Но вместо того, чтобы как-то отреагировать на мое предложение, он сказал, что у него вышло курево. Я ответил, что на автозаправке наверняка можно что-нибудь купить.

— Вопрос только, что именно! — воскликнул он.

В соседнем поселке есть табачная лавка, сказал я. Могу туда позвонить и узнать, какие у них есть сигары. Нужна какая-то определенная марка? Он сделал отрицательный жест и наклонился вперед.

— Как думаешь, не смог бы ты и меня туда пристроить?

— Куда?

— В тот журнал. Чертовски хотелось бы опять что-нибудь такое замутить.

Так, словно он знал, что мне нечего на это ответить, или словно смутившись, что вообще спросил, он внезапно поднялся. Я остался сидеть. Он подошел к окну и стал смотреть в сад. Разговор, еще минуту назад оживленный, прервался.

— Как поживает твой роман?

— Закончен.

— Ты его опубликуешь? Я бы с интересом прочел.

Я видел испарину, образовавшуюся на стекле от его дыхания. Прошла минута, прежде чем он снова заговорил.

— В итоге получилась небольшая повесть.

— Разве ж это принципиально, — сказал я.

— Я ведь на самом деле много чего повидал на своем веку, и не только в Берлине. Не странно ли, что все уложилось в какие-то двадцать страниц?

Теперь я тоже встал.

— Я долго над ними корпел.

Он отошел от окна и стряхнул пепел с лацкана пиджака. Пепел посыпался на ковер.

— Извини, Ян, — сказал он.

— Ничего, — опять сказал я.

— Пожалуй, поеду потихоньку.

Он двинулся к дверям, я за ним. В прихожей было темно; свет уже неделю не включался, а я все еще не поменял лампочку. Дойдя до висевшей на стене фотографии, где я был запечатлен вместе с родителями, возможно даже именно из-за этой фотографии, он вдруг о чем-то вспомнил. Он остановился, обернулся ко мне вполоборота и бросил через плечо:

— А с той бедняжкой, какая трагедия! Кошмар!

Почему я первым делом подумал о дочери Инес? Потому, что она подошла к телефону? Но вспомнил я не о том, как она подошла к телефону, а о другом — как она однажды сидела в тележке для покупок.

— С какой бедняжкой? О ком ты?

— О той учительнице. Ведь это трагедия. Такой конец.

— Что значит…

Я замолчал. Я чувствовал, что бледнею. Но было еще и другое ощущение: будто из меня тоже улетучивается жизнь.

— Ты что, совсем с людьми не общаешься? — пробормотал он, открывая дверь. — И даже «Рундшау» не читаешь? Об этом сегодня дали большую статью.

— Нет.

«Что случилось?» — хотел вымолвить я, но не смог. И разве это было так важно? Разве я и без того не знал все, что мне нужно было знать? Паркер больше не смотрел на меня. Мы опять помолчали. Он выудил из кармана ключи, повертел в руках, нажатием кнопки открыл машину. Было еще светло, но уличные фонари уже зажглись. Я спрашивал себя, о чем я думаю; я и сам того не знал.

— Говорят, она была неизлечимо больна. Хоть от этого, конечно, не легче.

Паркер дышал тяжело, будто с напрягом. Возможно, он почувствовал, что сообщил мне дурную весть. Притом он сам ровно ничего не знал, и вся эта история не могла значить для него больше, чем любая другая подобная новость, а таких сообщений он за свою жизнь написал множество, как и я.

— В таком случае ты, наверно, не слышал и о том, что будет с детьми?

Я не был готов к такому известию, оно сразило меня сильнее, чем я мог ожидать. Когда сознание немного прояснилось, я спросил себя, не следует ли незамедлительно отправиться в полицию. Разумеется, следовало бы. И я бы, пожалуй, туда отправился, только все откладывал да откладывал.