Читать книгу 📗 "Там мы стали другими - Ориндж Томми"
– Что такое? – спросила она.
– Ничего, ба, – ответил Лутер.
– Не надо мне этих «ничего» и «ба», – выговорила она.
– Правда ничего, – подхватил Орвил.
– Ложитесь спать, – строго сказала она. Мальчики побаиваются Опал, как она всегда боялась своей мамы. Что-то пугало в ее немногословности и прямолинейности. Может, она и чересчур придирчива, как и ее мама. Но она должна подготовить их к миру, созданному для того, чтобы коренные народы не жили, а умирали, сжимались, исчезали. Она должна сильнее толкать их вперед, потому что им, индейцам, добиться успеха сложнее, чем другим. Она должна помочь мальчикам, потому что сама не смогла сделать ничего больше, чем исчезнуть. Она не миндальничает с ними, потому что верит, что жизнь обязательно достанет. Подкрадется сзади и разнесет на мелкие неузнаваемые кусочки. Надо подходить ко всему прагматично, не высовываться и упрямо двигаться к цели. Только смерть ускользает от тяжелой работы и упорства. И памяти. Но чаще всего нет ни времени, ни веской причины оглядываться назад. Оставить воспоминания в покое – и они побледнеют, скукожатся, превратятся в конспект. Опал предпочитала не ворошить память. Вот почему эти чертовы паучьи лапки засели в голове. Они заставляют ее оглянуться назад.
Опал вытащила три паучьи лапки из своей ноги в воскресенье днем, прежде чем они с Джеки сбежали из дома – от человека, с кем жили после того, как их мама покинула этот мир. Незадолго до этого к Опал пришла ее первая «лунная кровь». И менструальная кровь, и паучьи лапки вызвали у нее одинаковый стыд. Что-то сидело в ней и вдруг вышло наружу, и это выглядело таким неестественным, таким гротескным и в то же время волшебным, что единственным доступным чувством, которое она испытала в обоих случаях, оказался стыд, неизменно требующий скрытности. Тайны кроются в недомолвках, точно так же, как стыд кроется в тайне. Она могла бы рассказать Джеки и о лапках, и о кровотечении. Но Джеки была беременна, больше не кровоточила, в ней прорастало тельце, которое они договорились сохранить – ребенок, которого она отдаст на усыновление, когда придет время. Но и лапки, и кровь, как выяснилось, означали гораздо больше.
Мужчина, с которым их оставила мама, этот Рональд, повел их на одну из своих церемоний, сказав, что только так они смогут исцелиться от потери матери. В это время Джеки тайно становилась матерью. А Опал втайне становилась женщиной.
Но Рональд стал по ночам бродить возле их комнаты. Потом стоял в дверях – маячил на пороге тенью, подсвеченной сзади. По дороге домой с ритуального сеанса она вспомнила, как Рональд что-то говорил им о церемонии сновидения. Опал это не понравилось. Она взяла себе за правило держать в постели бейсбольную биту, которую нашла в шкафу их спальни, когда они переехали к Рональду, и отныне засыпала в обнимку с этой штуковиной, как когда-то с плюшевым мишкой Два Башмака. Но, если Два Башмака располагали лишь к разговорам и объятиям, бита с именной надписью «Стори» взывала к действию.
Джеки всегда спала крепко до самого утра. Однажды ночью Рональд подошел к краю ее кровати – матраса на полу. Опал лежала на матрасе напротив сестры. Когда она увидела, что Рональд тянет Джеки за лодыжки, ей даже не пришлось думать дважды. Никогда раньше она не размахивала битой, но знала ее вес и технику удара. Рональд стоял на коленях, готовый притянуть Джеки к себе. Опал поднялась так тихо, как только смогла, и, медленно вдохнув, высоко подняла биту за спиной. А потом со всей силы опустила на голову Рональда. Раздался глубокий, приглушенный треск, и Рональд рухнул на Джеки – она проснулась и увидела сестру, стоявшую над ними с битой. Девочки спешно упаковали свои багажные сумки и спустились вниз. Проходя через гостиную, они увидели на экране телевизора «голову индейца» – ту самую тестовую таблицу, что видели тысячу раз до этого. Но Опал словно увидела ее впервые. Ей показалось, что индеец поворачивается к ней. И говорит: «Вперед». Звук его голоса с призывом «Вперед» затянулся и превратился в тестовый сигнал, доносившийся из телевизора. Джеки схватила Опал за руку и вывела ее из дома. Опал все еще держала биту в руке.
Сбежав от Рональда, они отправились в приют, куда их всегда водила мама, когда они нуждались в помощи или оставались без крыши над головой. Там они встретились с социальным работником, и та спросила, где они жили все это время, но не допытывалась, когда они промолчали.
Опал целый год носила на себе груз возможной смерти Рональда. Она боялась вернуться и проверить. Опал пугало то, что ее не беспокоит его смерть. Что она убила его. Она не хотела идти и выяснять, жив ли он. Но в то же время ей не хотелось становиться убийцей. Пусть лучше останется гипотетически мертвым. Как будто его больше нет.
Спустя год Джеки ушла из жизни Опал. Неизвестно куда. В последний раз Опал видела сестру, когда Джеки арестовали непонятно за что. Потеря Джеки, сгинувшей в системе, стала для Опал просто еще одной потерей в череде многих. Но потом она встретилась с индейцем, своим сверстником, и нашла в нем родственную душу. Он не был странным или мутным, а может, и был, но не более, чем сама Опал. К тому же он никогда не рассказывал о том, откуда приехал и что с ним случилось. Они оба предпочитали эти недомолвки, как солдаты, вернувшиеся с войны, вплоть до того дня, когда Опал и Лукас вместе болтались возле Индейского центра в ожидании, пока соберется народ на общую трапезу. Лукас говорил о том, как ненавидит «Макдоналдс».
– Но это так вкусно, – возразила Опал.
– Это не настоящая еда, – сказал Лукас, вышагивая взад и вперед по тротуару.
– Как же не настоящая, если я могу ее прожевать и увидеть, как она выходит потом из меня, – продолжала спорить Опал.
– Фу, как грубо. – Лукас поморщился.
– Если бы ты не сказал такое, то и не нарвался бы на грубость. Девушкам непозволительно говорить о пукашках и какашках, сквернословить и…
– С таким же успехом я мог бы проглотить монетки и выкакать их, но от этого они не станут едой, – не сдавался Лукас.
– Кто тебе сказал, что она ненастоящая? – спросила Опал.
– У меня в рюкзаке с месяц провалялась половинка чизбургера, про которую я совсем забыл. Когда я нашел ее, она выглядела и пахла точно так же, как раньше. А настоящая еда портится, – объяснил Лукас.
– Вяленая говядина не портится, – заметила Опал.
– Ладно, Рональд, – сказал Лукас.
– Что ты сказал? – Опал почувствовала, как жгучая печаль поднимается от шеи, подкатывая к глазам.
– Я назвал тебя Рональдом, – сказал Лукас и остановился. – Ну, как Рональд Макдоналд. – Он положил руку на плечо Опал и слегка наклонил голову, чтобы попытаться поймать ее взгляд. Опал отдернула плечо. Ее лицо побледнело.
– Что такое? Извини, блин. Я шучу. Если хочешь знать, что самое смешное, – я все-таки доел тот чизбургер, ясно? – сказал Лукас. Опал прошла внутрь и села на складной стул. Лукас последовал за ней и придвинул стул, устраиваясь рядом. После недолгих уговоров Опал рассказала Лукасу все. Он был первым, кому она рассказала не только про Рональда, но и про свою маму, про остров, про то, как они жили до этого. Лукас убедил ее в том, что, если она не узнает о судьбе Рональда, рано или поздно это ее доконает.
– Он как тот чизбургер в моем рюкзаке, пока я его не съел, – добавил Лукас. Опал рассмеялась так, как не смеялась уже очень давно. Через неделю они уже ехали на автобусе к дому Рональда.
Они прождали два часа, наблюдая за домом Рональда, спрятавшись за почтовым ящиком на другой стороне улицы. Тот почтовый ящик стал единственной преградой между тем, чтобы узнать и не узнать, увидеть его и не увидеть, между ней и остальной частью ее жизни. Она не хотела жить дальше, она хотела, чтобы время остановилось, чтобы Лукас все так же был рядом.
Опал похолодела, когда Рональд подъехал к дому на своем пикапе. Увидев, как Рональд поднимается по лестнице в тот дом, Опал не знала, чего ей хочется – заплакать от облегчения, немедленно убежать или догнать его, повалить на землю и прикончить голыми руками раз и навсегда. Из всего, что могло прийти ей в голову, пришло лишь слово, которое она слышала от своей мамы. Шайеннское слово: «Вехо». Паук, обманщик и белый человек. Опал всегда задавалась вопросом, был ли Рональд белым. Он вел себя как индеец, но выглядел таким же белым, как любой белый человек.
