Читать книгу 📗 "Свои-чужие - Пэтчетт Энн"
Когда весь датский фарфор, принадлежавший актрисе, вернулся в горки со стеклянными дверцами, цинковые столешницы были протерты, а мусор вынесен, Франни остановилась взглянуть на плоды своих славных трудов. Гости обеспечили ей три дня тяжкой работы, но к такому она привыкла. Не готовить, конечно, а наполнять бокалы и вытряхивать пепельницы, расставлять тарелки и молча внимать разговорам. Завтра воскресенье, а в воскресенье все закончится. Франни была горда собой: она держалась молодцом. Лео наверняка ей благодарен за столь доброе отношение к его друзьям.
После похмельного завтрака, к которому все заказали яйца, и все — в разном виде, Лео объявил, что ему нужно работать. Он сложил в холщовую продуктовую сумку блокнот, ручки, бутылку виски и два томика Чехова (Эрик убедил его написать предисловие к новому изданию, хотя, разумеется, не раньше, чем Лео закончит собственный роман) и ушел через лужайку в однокомнатный домик на задах участка. Было очевидно, что домик, где стояли маленький письменный стол, узкая койка, мягчайшее кресло, оттоманка и торшер, был выстроен вовсе не для того, чтобы писать (вот Лео и не писал), а чтобы скрываться там от мотыльков, роем слетавшихся на благодатный огонь актрисиного дома.
— Хорошо, что он работает, — сказал Эрик Франни.
Он держал кофейную чашку обеими руками, печально глядя вслед Лео — так женщина на берегу смотрит в точку на горизонте, где скрылся корабль китобоев.
— Нам нужно его поощрять, следить, чтобы он не бросал. Нельзя, чтобы он снова утратил творческий импульс.
Франни не стала упоминать, что никакого импульса нет, потому что нет книги. Она гадала, что Лео сказал Эрику.
— Он будет, будет работать, — туманно ответила она, — как только все уляжется и стихнет.
Прилично ли спросить, на каком автобусе они собираются возвращаться в город? Она взглянула на Эрика, на его седые, длинные, вьющиеся волосы, на очки, поднятые на лоб.
— Дайте мне знать насчет автобуса, — сказала она. — Я вас отвезу. В воскресенье бывает очередь, если слишком задержаться.
Марисоль покачала головой:
— Мне хватило пятницы. Про воскресенье и подумать страшно.
Она посмотрела на мужа:
— Когда ты возвращаешься?
Эрик откинул голову назад, словно пытался продумать поездку.
— Во вторник? Наверное, во вторник. Нужно будет все проверить и уточнить.
Марисоль кивнула и вытащила из газеты вкладку «Мода».
— Что ж, у меня лишний день. Я приехала на день позже тебя.
На кухню пришел Джонас в зеленых купальных трусах и футболке.
— Можно мне пока кофе? — спросил он, щурясь на утреннее солнце. — Схожу поплаваю.
Франни многое могла бы сказать, но именно в это мгновение ее отвлекли трусы писателя. Прямо-таки поразили.
— А где вы взяли это?
Джонас глянул на себя.
— Это? Не помню. В REI?
В футболке, на ярком свету он выглядел лет на двадцать.
— Они ваши? Вы их с собой привезли?
Теперь все смотрели на нее.
— Привез, — сказал он. Оттянул ткань двумя пальцами. — Что не так?
— Так вы с вещами?
Он понял, к чему клонит хозяйка, и выставил против нее никуда не годную защиту:
— Меня укачивает в машине. И я не люблю ездить по ночам. Астрид сказала, что дом большой.
Когда они приехали, Франни была в супермаркете. Она не видела, что он прибыл с чемоданом. Раз он не собирается уезжать, нужно будет сменить ему постельное белье. Зазвонил телефон, и Джонас, демонстрируя независимость, сам налил себе кофе и вышел через заднюю дверь.
— Я хочу поговорить с отцом, — произнес голос в телефонной трубке.
— Ариэль?
Ответа не последовало. Ясно было и так: у Лео двое сыновей и дочка, которая одна с ним по-прежнему разговаривает, так что, если звонит женщина и просит отца, это может быть только Ариэль.
— Минутку, — сказала Франни. — Он на заднем дворе. Я его позову.
Эрик взглядом спросил у нее, по какому поводу звонит Ариэль, но Франни не обратила на него внимания. Прошла по влажной траве под вишневыми деревьями, мимо бассейна, где Джонас уже лежал без футболки на трамплине, поставив в головах чашку кофе. Подойдя к двери домика, Франни не стала стучать.
— Ариэль звонит, — сказала она.
Лео раскинулся на кровати с томиком Чехова в руках. Он поднял глаза на Франни и улыбнулся:
— Не скажешь ей, что я работаю? Передай, что я перезвоню.
— И не подумаю, — ответила Франни.
— Я с ней сейчас не могу разговаривать.
— Ну, я тоже не могу, так что будь добр сам пойти в кухню и повесить трубку.
Она вышла из домика и отправилась на задний двор. Отыскала в изгороди знакомый лаз и выбралась наружу — через соседский двор, по их подъездной дорожке, и на улицу. Шлепанцы били ее по пяткам. Сейчас она очень хотела велосипед, шляпу и немного денег, и в то же время ничего на свете не хотела, кроме как просто побыть одной. Франни не могла отделаться от мысли, что все эти неприятности и неудобства устроила себе сама. Если бы она не пустила свою жизнь на самотек, никто бы не просил ее сварить капучино, и, если бы она не пустила свою жизнь на самотек, она бы с радостью варила капучино, потому что это не было бы ее работой. Она бы варила кофе по доброте душевной. Она бы просто наслаждалась своей добротой, и она бы не спрашивала себя постоянно — неужели она всего лишь смазливая официанточка? На пороге тридцати лет Франни хотела понять, как стать чем-то бóльшим, чем муза, и крепко помнила слова отца, сказанные при их последней встрече в Лос-Анджелесе: «Быть любовницей — это не работа».
Ее отец не читал «Свои-чужие»; зато читала сестра.
— Прямой клеветы там нет, — сказала Кэролайн Франни. — Он замел следы.
— Я рада, что ты не пишешь обзоры для «Таймс».
— Скажу по-другому: мне книга не понравилась, но я не стану подавать на него в суд.
— Тебя в книге, считай, и нет.
Кэролайн рассмеялась:
— Может, оттого она меня и раздражает. В любом случае, если бы я собиралась судиться, я бы подала коллективный иск, от всей семьи.
— Что ж, — сказала Франни, — только так нас теперь и можно было бы собрать вместе.
Забавно, как же теперь Франни не хватало Кэролайн. Друг дружку они, пока росли, ненавидели лютой ненавистью, однако тогда, в детстве, в их отношения закралась странная привязанность. В конце концов, семейная история у Франни и Кэролайн была одна на двоих. Кэролайн занималась патентным правом в Кремниевой долине. Сложнее этого для юриста нет ничего. Она была замужем за инженером-программистом по фамилии Уортон. Все обращались к нему только по фамилии, потому что имя у него было стариковское — Юджин. Франни считала, что Уортон смягчил сестру. С ним Кэролайн научилась смеяться. Франни не помнила, чтобы в детстве ее сестра хоть над чем-то смеялась, по крайней мере при Франни. У Кэролайн и Уортона рос малыш по имени Ник.
В тот семестр, когда Лео преподавал в Стэнфорде, Франни проводила с Кэролайн много времени. Сестра по-прежнему изводила ее разговорами о возвращении на юридический, и Франни верила: изводит — значит, любит.
— Поверь, — говорила Кэролайн. — Я знаю, что учеба — это тоска. Я даже знаю, что работа юриста — тоска. Но рано или поздно тебе придется чем-то заняться. Если ты думаешь, что где-то тебя ждет идеальная работа, то и в восемьдесят лет будешь читать объявления в разделе «требуется».
— Так обычно уговаривают выйти замуж хоть за черта, лишь бы в девках не остаться.
— Ну почему обязательно за черта? Как ты не поймешь? Получишь степень по праву — и пожалуйста, иди бороться с дискриминацией на рынке жилья или в издательство устройся, составляй контракты для писателей.
Франни улыбнулась и покачала головой.
— Я разберусь, — сказала она тогда сестре.
Но она не разобралась и теперь шла по Амагансетту куда глаза глядят, только бы подальше от любимого и его друзей. Разглядывала витрины, а когда увидела на скамейке газету, села и прочла ее от и до. Солнце светило так ласково, в воздухе словно мед был разлит, и Франни почти простила своих загостившихся гостей. Она сидела на скамейке до тех пор, пока не уверилась, что время готовить ланч давно миновало. Прошла мимо ресторана, который они с Лео любили, в надежде, что вдруг увидит его там. В конце концов решила вернуться. Больше ничего не оставалось. Она собиралась незаметно прокрасться к себе в комнату, но ее заметили с боковой веранды и замахали ей.
