Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"
Когда Цяосю повзрослела, двоюродный дядя, который видел печальную участь ее матери и вырастил ребенка — тот самый писарь при штабе, — решил отдать ее в наложницы хозяину усадьбы, командиру отряда самообороны. Так у нее будет и дом, и защитник, решил дядя. Первая супруга командира была слаба здоровьем и бесплодна, поэтому Цяосю, родив детей, вполне могла бы со временем превратиться из наложницы в жену. И командир Мань, и его супруга были согласны. Только старая госпожа, много повидавшая на своем веку горького, советовала не торопиться. Не зная ничего о прошлом своей семьи, Цяосю не хотела становиться наложницей, к тому же она была слишком молода. Дело поэтому на время отложили.
Цяосю часто приходила в штаб к дяде, чтобы чинить его одежду, с посыльным Дуншэном [100] она тоже была хорошо знакома. Его мать, бедная добропорядочная пожилая женщина по фамилии Ян, всегда хвалила Цяосю в присутствии дяди. Дуншэн вмешивался в разговор, чтобы напомнить ей: «Ма, мне еще нет и четырнадцати». «Четырнадцать в этом году, пятнадцать в следующем — вот ты уже и взрослый!» Они затевали перед писарем небольшую перепалку, которую посторонним было трудно понять. Но только не писарю: он-то знал, что и матери, и сыну нравилась Цяосю.
Побег Цяосю, как и мой приезд, остались в деревне почти незамеченными. Всё шло по-старому, как установлено обычаем; все большие и малые дела, вошедшие в привычку, продолжали совершаться так же, как прежде.
Мать Дуншэна в деревне все называли тетушка Ян. Муж, умерший десять лет назад, оставил ей только крошечный домик и участок земли размером с ладонь. Она жила в бедности, но слыла женщиной честной и доброй, про таких обычно говорят: «человек старой закалки». Она верила в богов, доверяла людям и считала, что множество дел в этом мире следовало бы препоручить высшим силам — просто и необременительно. Человек должен решать вопросы, которые богам не под силу. Нет такой беды, с которой люди не могли бы справиться, но, если уж не смогли, не зазорно и к богам обратиться. Как и другие деревенские жители, работавшие на земле, она делала что могла, а в остальном полагалась на судьбу. Тетушка Ян была женщиной простой и темной, но ее жизнь воплощала собой то, что образованные люди именуют Дао [101].
Дуншэн рос под боком у матери. Он ухаживал за буйволами, косил сено, собирал грибы — занимался делами, которыми заполнена жизнь молодых людей в деревне. Он вырос сильным и здоровым, смекалистым и умным. Проведя в начальной школе всего год, он овладел уставным письмом кайшу, а у старого писаря научился некоторым приемам составления официальных бумаг. Платили посыльному немного, но зато ему не нужно было беспокоиться об одежде, питании и жилье. Дуншэн ежемесячно получал корзину просеянного зерна и мизерное жалованье. Зерно он относил домой, и оно сильно облегчало жизнь его матери. Жалованье в деревне кроме него получали всего четыре человека: командир отряда, старый писарь да два школьных учителя. Всем им платили какие-то гроши, но ополченцы из двухсот пятидесяти дворов села были добровольцами, вознаграждения им не полагалось. Так что положение Дуншэна было завидным, другие деревенские парни почли бы за счастье оказаться на его месте. Помимо жалованья и довольствия работа приносила и другие выгоды: освобождение от призыва и относительную свободу от постоянных поборов. Распоряжения о сборе средств, которые исходили то от военных, то от гражданских чиновников из города, распространялись на всех, кроме находящихся на государственной службе.
Взять хотя бы командира отряда по прозвищу Вездепоспел, который занимался устройством всех сельских дел. Всякий раз, как он посылал человека с гонгом и созывал деревенских старейшин в храм Царя лекарств на сход, он заявлял, что дружба дружбой, а служба службой, что богатые семьи возьмут основные расходы на себя, что он со своей мельницей и маслобойней и присутствующие тут владельцы винокурен и мелочных лавок готовы заплатить львиную долю. И тут же, помрачнев, жаловался, что торговля идет плохо и частенько приходиться влезать в долги. Однако каждый раз, отправляясь в город, он привозил оттуда очередную западную диковину: то новую фетровую шляпу, то иностранную авторучку. Подписывая документы, местные в большинстве рисовали крестик или оставляли отпечаток пальца, очень немногие ставили печать, а командир лез в нагрудный карман суньятсеновки [102], вытаскивал авторучку — гладкое и блестящее маленькое чудо — и на глазах у изумленных односельчан выводил с ее помощью свое имя. Но больше всего поражала цена. Дороже, чем буйвол! Если это называется бедностью, кто отказался бы быть бедняком? Пять-шесть раз в год командир верхом на белом муле отправлялся в уездный город, и Дуншэн сопровождал его, так что считался в деревне человеком бывалым и повидавшим мир. Матери и сыну удалось снискать уважение односельчан — многие небогатые землевладельцы с дочерьми двенадцати-тринадцати лет желали заполучить Дуншэна в зятья, полагая, что он поможет их семьям крепче встать на ноги.
Деревня находилась в пятидесяти ли от уездного центра и в трех ли от большой дороги. Стратегической важности она не представляла, и войска здесь никогда не размещались. Два источника, не иссякающие уже много лет, круглый год снабжали водой заливные рисовые поля. Террасы со всех сторон были окружены горами, на склонах которых росли тунговые и лаковые деревья, чайные кусты, бамбук. Деревенские правила запрещали беспорядочно вырубать лес, красть воду, отводя общий ручей к себе на участок, или оспаривать право на нее. Здесь так долго царил покой, что успели буквально для всего выработать правила, — это был особый мирок, непохожий на другие, постепенно приходившие в упадок деревни. Освященные веками традиции позволили некоторым семьям разбогатеть, и они утвердились в роли правителей и властителей здешних мест. Другие из поколения в поколение отстаивали право на аренду или нанимались в сезонные работники. Различия между двумя группами были очевидны, но разрыв не столь уж велик: и те и другие тянулись к земле, жили трудом своих рук, и никто не пребывал в праздности.
Однако на фоне перемен, происходивших в большом мире, неравенство порождало необузданных одиночек, которые становились сельскими бунтарями. В том, как они появлялись и формировались, прослеживались определенные закономерности. С детства они были непослушными озорниками, которые нарушали правила при любой возможности: рубили на удочки чужой бамбук, лазили в чужие сады за мандаринами и помело; выпускали воду из чужих рисовых чеков, чтобы тайком ловить рыбу; забирали дичь из не ими поставленных силков. С малых лет узнав, как легко жить, не работая, они, и повзрослев, не упускали случая обмануть. Такой образ жизни казался им романтичным. Из крестьян-тружеников они неизбежно превращались в гуляк и бездельников. Жизнь в деревне шла свои чередом по заведенному некогда порядку — таким героям негде было развернуться и проявить себя. Они могли лишь открывать небольшие сельские магазины, зарабатывать шулерством на игре в кости да заниматься ростовщичеством.
Они много знали о жизни деревни — знали, у кого сила и власть, знали, кто попал в затруднительное положение, знали, как выманить деньги у богатой вдовы без наследников. Постоянного дохода у них не было, и в поле они не работали. Зная, когда и где в округе проходят ярмарки, они шли туда и везде играли на деньги. В каждом селе на сорок ли вокруг у них были дружки, с которыми можно было весело проводить время и которые были готовы выручить их из неприятностей. Когда продавался скот, они были тут как тут, «помогая» заключить сделку, — чтобы потом потребовать комиссию, которой как раз хватало на выпивку. Когда в деревне устраивали представления пекинской оперы, они непременно участвовали в торжествах. Знакомый глава труппы в начале и конце празднества приглашал их на банкеты с обильным — ешь не хочу — угощением; их чествовали на церемонии открытия, называя имена, чтобы они внесли свое пожертвование в маленьком красном конверте вместе с другими благотворителями. Начинающим актерам в амплуа даньцзяо — юношам, играющим женские роли, — приходилось общаться с этими молодыми людьми и поддерживать с ними хорошие отношения, в противном случае их могли забросать камнями и освистать при появлении на сцене. Но если эти гуляки попадали в беду — наносили обиду местному воротиле или теряли лицо, столкнувшись с серьезными затруднениями, им приходилось как кораблю, который меняет пристань в непогоду, — бежать из родного дома, прихватив лишь узелок с пожитками. В большинстве они, следуя примеру Сюэ Жэньгуя, записывались в армию, и след их терялся, что вполне естественно, — рано или поздно они становились пушечным мясом.
