Читать книгу 📗 "Там мы стали другими - Ориндж Томми"
Блу стучит снова, стучит так сильно, что это можно принять за грубость, если бы только Эдвин не заставил ее ждать под дверью в этот день, к которому они так усердно готовились на протяжении стольких месяцев.
Блу заглядывает в телефон, проверяет время, затем просматривает электронную почту и сообщения. Там ничего интересного, и она заходит на Facebook. Все та же унылая лента новостей, которую она прочитала вчера перед сном. Никакой движухи. Старые комментарии и посты. Она нажимает кнопку возврата в меню и на секунду, всего на краткий миг, думает, что надо бы открыть свою другую ленту в Facebook. Там она может найти свежую информацию о том, что ее больше всего интересует. На той, другой ленте Facebook, она ищет настоящую связь. То место, где она всегда хотела оказаться. И она надеялась, что Facebook приведет ее туда. Но и там она не находит ничего полезного, нет никакого другого Facebook, поэтому она выключает экран и убирает телефон в карман. Она собирается снова постучать в дверь, когда перед ней появляется большое лицо Эдвина. В руках у него две кружки.
– Кофе? – предлагает он.
Дин Оксендин
Дин сидит в самодельной кабинке сторителлинга, которую соорудил для записи историй. Он направляет камеру на себя и включает запись. Он не улыбается и ничего не говорит. Он записывает свое лицо, как будто образ, узор из света и тьмы, могут обрести особый смысл по ту сторону линзы. Он пользуется камерой, которую дядя подарил ему перед смертью. Bolex. Один из любимых режиссеров Дина, Даррен Аронофски, снимал камерой Bolex свои фильмы «Пи» и «Реквием по мечте» – последний Дин назвал бы одним из своих самых любимых фильмов, хотя трудно назвать такой безумный фильм любимым. Но для Дина ценно то, что фильм эстетически богат, тогда можно наслаждаться кино как искусством, хотя это не значит, что вы уходите, довольные тем, что посмотрели фильм, но все равно не сняли бы его по-другому. Дин полагает, что такая реальность была бы по достоинству оценена его дядей. Этот немигающий взгляд в пустоту зависимости и порока – только камера может смотреть на это широко открытыми глазами.
Дин выключает камеру и закрепляет ее на штативе, направляя объектив на табурет в углу, где будет сидеть рассказчик. Он регулирует освещение, щелкая переключателем на дешевом осветительном приборе, и мягкий свет заливает пространство позади табурета, а более резкий свет выделяет зону у него за спиной. Дин будет задавать всем, кто посетит его импровизированную студию, одни и те же вопросы: почему они пришли на пау-вау, что пау-вау значит для них. Где они живут? Что значит для них быть индейцами? Ему не нужно много историй для его проекта. Ему даже не нужно показывать свой продукт в конце года, отчитываясь за полученный грант. Отчетами займется оргкомитет пау-вау. Дину важно создать документалистику. Для потомков. Возможно, когда-нибудь она ляжет в основу его большого проекта, что бы это ни было, – он пока не знает. Пока он позволяет содержанию направлять видение. И это не просто еще один способ сказать, что он ничего не придумывает по ходу дела. Дин раздвигает черные шторы кабинки и выходит навстречу пау-вау.
Опал Виола Виктория Медвежий Щит
Опал одиноко сидит на площадке «инфилда», во втором ряду скамеек. Она наблюдает оттуда, стараясь, чтобы ее не заметили внуки. Особенно Орвил. Он разволнуется, если увидит ее там.
Она уже сто лет не была на матчах «Атлетикс». Почему они перестали ходить на бейсбол? Это только кажется, будто время проскочило или промчалось мимо без тебя, если ты смотришь в другую сторону. Именно так и жила Опал. Закрывая глаза и уши на то, что все эти годы закрывала глаза и уши.
В последний раз, когда они были на стадионе, Лони только начинал ходить самостоятельно. Опал слушает звуки барабана. Она не слышала большой барабан со времен своей юности. Она оглядывает поле в поисках мальчиков. Все как в тумане. Наверное, ей следует приобрести очки. Наверное, давно надо было обзавестись очками. Она никогда никому об этом не скажет, но ей нравится, что на расстоянии картинка размыта. Она не может сказать, насколько заполнен стадион. Но уж точно не толпа, как на бейсбольном матче.
Она смотрит на небо, потом на пустующий третий ряд скамеек. Оттуда они с мальчиками смотрели игру. Она видит, как что-то пролетает над верхней кромкой стадиона. Не птица. И движение неестественное. Она щурится, пытаясь разглядеть получше.
Эдвин Блэк
Эдвин протягивает Блу кофе, который заварил для нее за несколько минут до того, как она приехала и постучала в его дверь. Органический кофе, темной обжарки, во френч-прессе. Он выбрал умеренную дозу сахара и молока. Он не улыбается и не ведет светскую беседу, пока они вместе идут к ее машине. Сегодняшний день слишком много значит для них. Бесконечные часы кропотливой работы. Все эти барабанные группы, продавцы и танцоры, которых приходилось обзванивать и уговаривать прийти, заманивая призовыми деньгами и хорошей выручкой от продаж. За этот год Эдвин сделал больше телефонных звонков, чем за всю свою жизнь. Люди на самом деле не хотели подписываться на новый пау-вау. Тем более тот, что проводится в Окленде. Если что-то пойдет не так, в следующем году им не видать пау-вау. И тогда они останутся без работы. Но теперь для Эдвина это больше, чем просто работа. Это новая жизнь. К тому же сегодня там будет его отец. Столько всего сошлось в этот день! Голова идет кругом. Или, может, Эдвин выпил слишком много кофе этим утром.
Дорога до стадиона кажется медленной и напряженной. Каждый раз, собираясь что-то сказать, он вместо этого отхлебывает кофе. Это их всего лишь вторая встреча за пределами офиса. Радио, настроенное на волну NPR [78], звучит еле слышно, так что слов не разобрать.
– На днях я начал писать рассказ, – наконец нарушает молчание Эдвин.
– О, да?
– О парне, туземце, я назову его Виктор…
– Виктор? Серьезно? – Блу изображает томный взгляд из-под полуопущенных век.
– Ладно, его зовут Фил. Хочешь послушать?
– Конечно.
– Так вот, значит, Фил живет в шикарной квартире в центре Окленда, которая досталась ему от деда. Квартира большая, с фиксированной арендной платой. Фил работает в Whole Foods. Однажды белый парень, его сослуживец – пусть будет Джон, – предлагает Филу потусоваться после работы. Они идут в бар, хорошо проводят время, и все заканчивается тем, что Джон остается ночевать у Фила. На следующий день Фил приходит домой с работы и видит, что Джон до сих пор в квартире, только с ним еще пара приятелей. Они тоже привезли с собой кучу своего барахла. Фил спрашивает Джона, что происходит, и тот говорит, мол, в квартире так много свободных комнат, места всем хватит. Филу это не нравится, но он не из тех, кто вступает в конфронтацию, поэтому проглатывает. В течение следующих недель, а потом и месяцев дом заполняется скваттерами, хипстерами, офисными задротами – короче, всякой белой швалью. Они либо живут в квартире Фила, либо просто приходят потусоваться. Фил не понимает, как он позволил ситуации выйти из-под контроля. И вот, когда он наконец набирается смелости открыть рот, вышвырнуть всех вон, на него нападает какая-то хворь. Он помнит, как кто-то стащил у него одеяло, и, когда он спросил об этом Джона, тот принес ему новое. Фил уверен, что одеяло и стало причиной его недуга. Целую неделю он прикован к постели. К тому времени, как он выходит из своей спальни, квартиру не узнать. Произошел прогресс, можно сказать. Некоторые комнаты превращены в офисы. Джон управляет каким-то стартапом из квартиры Фила. Фил говорит Джону, что тот должен уйти, все должны уйти, что он никогда не соглашался ни на что из этого. Вот тогда-то Джон и достает какие-то бумаги. Очевидно, Фил что-то подписал. Может, в горячке или во сне. Но Джон не хочет показывать ему бумаги.
