Читать книгу 📗 "Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард"

— Вечерняя прогулка?

— Ты что, меня преследуешь?

Она сперва ускорила шаг, но тут же остановилась. Казалось, она была рада меня видеть — или просто почувствовала облегчение, оттого что в притормозившей машине оказался знакомый?

— У тебя опять машина сломалась?

— Нет, — сказала она, — мне просто хотелось проверить, куда ведет эта дорожка. Ведь там больше нет домов?

— Нет. Асфальт продолжается еще метров двести, а там — раз и кончился. Но кто их знает, может, соберутся строить дальше.

Она рассмеялась.

— От них можно всякого ожидать.

— Подвезти тебя домой?

— Хорошо.

Она села в машину, и только теперь я заметил, что она была босиком. «Мустанг» тронулся с места, и я учуял запах джина, а еще — слабый привкус лимона. Вскоре я почувствовал, что она смотрит на меня сбоку.

— В чем дело?

— Думаешь, это хорошая мысль?

— О чем ты?

Мы проехали мимо сине-белого дорожного знака с названием нашего поселка. У трактира все так же стоял фургон маляров. Я разглядел, что номер на нем был польский.

— Я спрашиваю, ты уверен, что это хорошая идея?

Мы миновали деревню, и при повороте в район новостроек я взглянул на Инес.

— Я довезу тебя до дому, только и всего.

Я уже злился на себя за то, что притормозил.

Фонари отбрасывали на дорогу желтый свет, но дома оставались темными; нигде не видно было даже синеватого мерцания телевизоров. Я остановился, выключил передачу.

— Вот мы и приехали.

На двери машины включилась подсветка. Кузнечики пиликали так громко, что их концерт был слышен даже при включенном зажигании. Она опять вздохнула, как тогда, на реке, и хотела взять меня за руку, но я ее вовремя убрал.

— Ты ведь сам притормозил, — сказала она, и в этих словах прозвучала досада или упрек, причины которых мне были неведомы. — Я бы тебя даже не заметила. И тогда, на парковке, я бы на тебя и внимания не обратила, мне безразлично, чье там шикарное авто. Ты за мной гоняешься — и вдобавок создаешь видимость, будто это мне от тебя что-то нужно?

— Я? Гоняюсь за тобой?

Я расхохотался над этим нелепым обвинением.

— И я от тебя, вроде бы, не убегаю.

Загорелые бедра Инес поблескивали в слабом свете уличного фонаря, почти заслоненного высоким тисом, и не то чтобы эти бедра мне не нравились, но было в ней что-то такое, для чего я не мог подыскать подходящего слова. Было в ней что-то не то — именно это мне и не нравилось.

— У тебя мозги не в порядке, — сказал я.

— Как тебе нравится, так и думай. — Она открыла дверцу, вышла из машины и направилась к калитке. Дойдя до нее, опять обернулась. — Но если хочешь, пошли.

Чувствовалось, она не лукавит, мое поведение выглядело в ее глазах именно так, как она говорила, и притом ей было совершенно все равно, отправимся мы сейчас в постель или я уеду домой, — и меня вдруг потянуло к ней до того сильно, что я вышел из машины. Ладно, сказал я себе, один-единственный раз.

Но одним-единственным разом дело не ограничилось, наверно, это я не хотел, чтобы так все кончилось. И поскольку история на том не завершилась, непредвиденно наступил конец моему тихому существованию, в последнее время совсем лишенному событий.

2

Жара наконец отступила, и время от времени, чаще по ночам, по нескольку часов лил дождь, так что мне больше не приходилось поливать цветы в саду и на могиле тетушки, а бочка для воды, давно пустовавшая, стала постепенно наполняться. С окрестностей смыло пыльную желтизну, и они понемногу зазеленели.

Вопреки ожиданиям, бывать у Инес мне нравилось. Мы встречались нерегулярно, от случая к случаю. Детей я в эти посещения вообще не видел, и все шло без лишних проблем; она не расспрашивала о моей жизни и не рассказывала о себе. Разговоры сводились исключительно к тому, чего я предпочитаю выпить. Больше мы почти ни о чем не говорили, и ее удовлетворенный вздох, когда она под конец переворачивалась на спину, сгибала одну ногу в колене и смотрела в потолок, был адресован ей самой. До сих пор меня приятно будоражила мысль о том, до чего же случайными были наши встречи, которых ни она, ни я намеренно не искали (по крайней мере, я так считал), и до чего стремительно все могло бы кончиться, и я бы тут ничего не мог поделать. Впрочем, действительно ли она не искала встреч? Не прошло и месяца, как обнаружилось, что я у нее не единственный; притом не имело значения, кто был другой или даже другие; я и не пытался это выяснить. Но когда поздней осенью я узнал, что она встречается в том числе с Флором, причем уже давно, произошло нечто, крайне меня удивившее, потому что такого со мной раньше не случалось: я почувствовал себя оскорбленным. Сначала я надеялся, что непривычное ощущение скоро исчезнет, однако я ошибался. Она что, серьезно? Она спит с этим..? — спрашивал я себя все чаще, пока не пришел к выводу, что встречи с Инес уже не доставляют мне радости, и две недели у нее не показывался.

Но наконец я опять решился отправиться к ней, послал сообщение: «Можно я заеду?», на которое она часом позже ответила: «Да. В 9». Я не мог расстаться просто так; пока еще не мог, думалось мне. Я понимал, что веду себя как влюбленный, но в то же время знал, что не влюблен. Хоть я и спрашивал себя, что она могла в нем найти, я хорошо сознавал, что по-настоящему занимало меня не это; нет, дело тут было в самом Флоре. Он чем-то меня раздражал, только я не мог понять чем. Однажды я ей намекнул — мне не нравится, что она с ним встречается, и она сразу завелась: «Что ты сказал? Что ты имеешь в виду?» Но так или иначе, мне было просто необходимо, чтобы она перестала с ним видеться. Мало сказать, что меня это беспокоило, — нет, это было просто невыносимо. Почему? Что такое со мной стряслось? Отчего я вдруг стал таким чувствительным? Ответа не находилось, но факт оставался фактом. И я, по жизни не любитель копаться в самом себе, теперь только над тем и думал, как бы добиться того, чего мне так хотелось, — и с неприятным осадком в душе вынужден был признать, что в моем самокопании нет ровно ничего забавного.

Сильные ливни в начале декабря размыли и унесли много грунта. Дороги в нашей стороне покрылись слоем светло-коричневой, красноватой грязи. А числа десятого ударил мороз. Всякая вещь, всякое растение насквозь пропитались влагой, так что с наступлением холодов все казалось не просто застывшим, но и странно отяжелевшим, будто на веки вечные прикованным к земле. Когда я проезжал по дороге, ведшей к усадьбе Флора, даже щебенка не била о днище; слышалось лишь жесткое, упрямое похрустыванье, едва возникавшее и тотчас замиравшее. Деревья по краям дороги стояли совсем голые, а клубки омелы висели на ветвях как бесцветные бумажные фонарики, всеми забытые. Кое-где виднелась осенняя вспашка, местами взошли посевы — острые, как иголки ежа, торчали из земли черновато-зеленые стебли.

Я остановился, вышел из машины и огляделся; дело было к вечеру, спускались сумерки — если это вообще можно было назвать сумерками, ведь в декабре все дни похожи на монотонные сумерки, прерываемые разве что ночью. Несколько черно-серых ворон сидели вокруг свежевысаженных вишневых деревьев, стволы которых были выбелены до нижней развилки, и ковырялись в навозе, разбросанном вокруг саженцев. Хлева стояли немые, мрачные, в жилой части дома тоже было темно. Я сунул руки в карманы — на мне были старые джинсы, шерстяной пуловер, некогда принадлежавший моему дяде, и пуховая куртка-безрукавка, а на ногах прочная обувь, — подошел к двери и дернул кольцо, подвешенное на проволоке; при первом посещении я его не заметил. Короткий толчок, затем, с запозданием, резкий, неприятный звук колокольчика — раздался и сразу замер. Мне пришлось дернуть еще раз, прежде чем дверь, еще не старая, но сильно облупившаяся, отворилась и передо мной предстала жена Флора. В прошлый визит мне не удалось рассмотреть ее лица — да и теперь на нем еще виднелись отметины респиратора. Глаза у нее были с узким разрезом, но вовсе не казались маленькими; нос, по краям которого сбегали книзу две тонкие складки, тоже был узким; только рот показался мне чересчур большим, зато изгиб губ был до того совершенен, что мой взгляд невольно к ним возвращался. Это было изумительно красивое лицо, одновременно строгое и нежное, только оно плохо гармонировало с остальным обликом: на ней был простой, к тому же сильно испачканный комбинезон, от которого дурно пахло, поверх него фартук, тоже грязный, а на голове — бейсболка козырьком назад.