Читать книгу 📗 "Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир"

— Я даже сказал своей маме, что хочу поступить в среднюю школу Остина. Просто чтобы мы могли проводить больше времени вместе. Но, думаю, ты не чувствуешь того же. — Он пытался сдержать слезы. Иногда мне хотелось, чтобы он не плакал так чертовски много.

— Дело не в этом. Просто…

— Тебе не кажется, что было бы намного веселее, если бы мы ходили в одну школу?

Я ничего не сказал.

— Ты согласен с моей матерью, да?

— Данте…

— Ари, ничего не говори. Просто молчи. Я слишком зол на тебя сейчас.

— Мы не можем быть вместе все время.

— Ари, я сказал: — Молчи.

Пока мы шли к его дому в тишине гнева Данте, тишине, которую мне не разрешалось нарушать, я задавался вопросом, почему Данте был таким неразумным. Но я уже знал ответ. Данте, возможно, и обладал блестящим умом, но им управляли эмоции. А ещё он был чертовски упрям. И я не знал, как с этим справиться. Думаю, мне придётся этому научиться.

Мы дошли до его дома и мы оба стояли там, ничего не говоря.

Данте не попрощался, он даже не повернулся ко мне лицом. Я наблюдал, как он вошёл в свой дом и захлопнул за собой дверь.

Восемнадцать

КОГДА Я ШЁЛ ДОМОЙ, я был так смущён, как никогда раньше. Я был по уши в отношениях с Данте. Отношения. Это был очень расплывчатый термин, если он вообще существовал. Им можно описать практически всё, что угодно. То есть, и у нас с Ножкой были отношения.

Я любил Данте. Но я действительно не знал, что это значит. Куда должна привести любовь?

И, кроме того, мы начинали наш последний год в средней школе. И что потом? Я знал, что мы с Данте не собирались учиться в одном колледже. Я не очень много думал о колледже, и так же знал, что Данте думал об этом всегда. Не то чтобы мы говорили об этом… Но была одна школа, о которой он говорил, когда я с ним познакомился. Оберлин. Это было в Огайо, и, по словам Данте, это был именно тот колледж, в который он хотел бы поступить.

А я? Я знал, что не собираюсь ходить в какую-либо частную школу. Это точно. Не для меня это. Я подумал, может быть, UT ^[1]. Мама сказала, что Остин был бы хорошим местом для поступления. Думаю, мои оценки были достаточно хорошими. Не то чтобы хорошие оценки давались легко. Чёрт возьми, нет. Мне пришлось бы много работать. У меня не было гигантского мозга Данте. Я был рабочей лошадкой. А Данте был чистокровным. Как будто я что-то понимал в лошадях.

Данте был моим единственным другом. Это было сложно — быть влюблённым в своего единственного друга. И теперь от него исходил гнев, которого я не ожидал и о котором даже не подозревал. Я всегда предполагал, что в нём не было гнева. Но я ошибался. Не то чтобы гнев был такой уж плохой вещью. Ну, то есть, это может быть и плохо… О чёрт, разговаривать с самим собой было бесполезно. Я просто ходил по кругу.

Что означали — Аристотель и Данте?

Я сам себя угнетал. У меня это прекрасно получалось. Всегда был хорош в этом.

Техасский университет в Остине

Девятнадцать

ВХОДНАЯ ДВЕРЬ БЫЛА ОТКРЫТА, КОГДА я вернулся домой. Отец установил новую сетчатую дверь, но маме всё равно нравилось держать её открытой. Даже при включённом кондиционере. — Это проветривает дом. Отец всегда качал головой и бормотал: — Да, мы же пытаемся охладить весь район. Мой отец, он любил бормотать. Может быть, именно от него мне это и досталось.

Когда я вошёл в дом, то услышал два голоса. Они доносились из кухни. Я остановился и понял, что слышу голос миссис Кинтаны. Я замер. Не знаю почему. А потом услышал, как моя мама сказала:

— Мне страшно за них. Я боюсь, что мир выбьет из них порядочность. Мне страшно, и я злюсь.

— Гнев не принесёт нам ничего хорошего.

— А ты не злишься, Соледад?

— Немного. Люди не понимают гомосексуальности. Да и я сомневаюсь, что понимаю. Но ты знаешь, мне не обязательно понимать кого-то, чтобы любить его, особенно если этот кто-то — мой сын. Я психотерапевт. У меня есть клиенты-геи и друзья-геи. Всё это для меня не ново. Но это для меня в новинку, потому что сейчас мы говорим о моём сыне. И я понятия не имею, что его ждёт. Его и Ари.

Потом наступила тишина, и я услышал мамин голос.

— Ари, он и так полон сомнений в себе. А теперь ещё и это.

— Разве не все мальчики его возраста полны сомнений в себе?

— Данте, кажется, не страдает от этого.

— Просто Данте — счастливый мальчик. Он всегда был таким. Унаследовал это от своего отца. Но поверь мне, Лилли, и у него бывают свои моменты сомнений — как и у каждого мальчика.

Последовала ещё одна пауза, а затем снова полышался голос моей матери.

— Как Сэм справляется с этим?

— Со своим обычным оптимизмом. Он говорит, что всё, что нам нужно делать — это любить его.

— Что ж, он прав.

— Это всё, что мы можем сделать, верно?

— Полагаю, что так.

Наступило долгое молчание, и миссис Кинтана спросила мою маму:

— Как Джейми справляется с этим?

— Он меня удивляет. Он сказал, что Ари сильнее, чем думает. Думаю, теперь Джейми чувствует себя ближе к Ари. Он долгое время носил в себе войну. Полагаю, что он отождествляет себя с внутренними битвами Ари.

— Может быть, мы все так делаем.

Потом я услышал, как они смеются.

— Ты умная женщина, Соледад.

Я чувствовал себя глупо, стоя там и подслушивая разговор, который не предназначался для моих ушей. Чувствовал, что делаю что-то очень неправильное. Не зная что ещё делать, я выскользнул обратно из дома.

Я решил пешком вернуться к дому Данте. Может, он успокоился и больше не злился.

Я думал о своём отце и маме, миссис Кинтане и мистере Кинтане. Мне было паршиво, потому что мы с Данте заставляли их волноваться. Мы заставляли их страдать, и я ненавидел это. Но потом я подумал, что это действительно прекрасно, что наши матери могут говорить обо всём этом. Они в этом нуждались.

Когда я шёл, мимо прошли двое парней, идущих в противоположном направлении. Я знал их со школы. И когда они проходили мимо меня, один из них сказал:

— Ты избил одного из моих друзей, ублюдок. Защищал какого-то педика. Кто он, твой грёбаный парень?

Прежде чем понял, что делаю, я схватил его за воротник и повалил на землю.

— Хочешь поссориться со мной? Здорово. Я тебя обломаю. Давай, испытай меня. Ты не доживёшь и до восемнадцати, — мне очень, очень хотелось плюнуть на него. Но я этого не сделал. Просто продолжил идти. Я был рад, что Данте не было рядом, чтобы наблюдать, как я веду себя как близкий родственник кроманьонца.

В квартале от дома Данте мне пришлось остановиться и присесть на бордюр. Меня трясло. Я сидел там, пока дрожь не прекратилась. Я задумался о сигаретах. Мой отец сказал, что они помогали унять его дрожь. Мама сказала, что это миф. — И не бери в голову таких идей. Было приятно сидеть там и думать о курении. Это лучше, чем думать о том, что я мог сделать с тем парнем.

Я добрался до дома Данте, и постучал в дверь. Мистер Кинтана окрыл с книгой в руке.

— Привет, Ари.

— Здравствуйте, мистер Кинтана.

— Почему бы тебе не называть меня Сэмом? Это моё имя.

— Я знаю, что это ваше имя. Но я никогда не смог бы так вас называть.

— О да, — сказал он. — Слишком неуважительно.

— Ага, — ответил я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Данте на меня злится, — сказал я.

— Знаю.

Я не знал, что сказать. Просто пожал плечами.

— Думаю, ты не знал, что у мальчика, который тебе так нравится, вспыльчивый характер.

— Да, думаю, не знал.

— Иди наверх. Уверен, он откроет дверь, если постучишь.

Когда я начал подниматься по лестнице, то услышал голос мистера Кинтаны.

— Вам позволительно злиться друг на друга.

Я обернулся, посмотрел на него и кивнул.

Дверь Данте была открыта. Он держал в руках кусок угля и смотрел в свой альбом для рисования.