Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"

Носун Эрлао, возвращался в Чадун с товаром. Надвигались сумерки, вокруг реки было тихо и спокойно, дед и Цуйцуй в огороде прореживали ростки редьки. Вроде бы кто-то закричал, призывая лодку, и она поспешила спуститься к речке. Сбежав с холма, в лучах заходящего солнца она увидела на пристани двоих: это были Носун Эрлао и работник из его дома. Цуйцуй испугалась, словно дикий зверек, увидевший охотника, и бросилась в заросли бамбука. Однако двое, заслышав звук ее шагов, обернулись и все поняли. Они подождали еще, но так как никто не появился, рабочий снова хриплым голосом позвал паромщика.

Тот же все прекрасно слышал, но по-прежнему сидел на корточках среди ростков редьки, пересчитывая стебли и посмеиваясь в глубине души. Он видел, что Цуйцуй помчалась на зов, и знал, что она поняла, кто хочет переправиться, поэтому сидел на корточках и помалкивал. Цуйцуй еще мала, что с нее взять? Им только и остается, что драть глотку, вызывая паромщика. Крикнув пару раз, работник увидел, что никто не идет, сделал передышку и сказал Эрлао:

— Что это за игры, неужто деда болезнь свалила и осталась только Цуйцуй?

— Подождем, посмотрим, — сказал Эрлао. — С нас не убудет.

И они подождали еще немного. Тишина этого ожидания пробудила в лодочнике мысль: «Эрлао ли?» Но он боялся помешать Цуйцуй, поэтому сидел на корточках и не шевелился.

Через некоторое время с берега вновь затребовали переправы, и голос был другим — это действительно был голос Эрлао. Злится ли он? Долго ли ждал? Будет ли ссора? Лихорадочно прикидывая в уме все это, старый лодочник бежал к реке. Оба путника уже забрались в лодку, и один из них был Эрлао.

— О, Эрлао, ты вернулся! — изумленно вскричал паромщик.

Молодой человек казался очень недовольным.

— Вернулся. Что это с вашей переправой, полдня прождал — и все никого!

— Я-то думал… — старый паромщик заозирался, увидел, что поблизости нет и следа Цуйцуй, только рыжий пес выбежал из зарослей бамбука, и понял, что внучка ушла на гору, после чего сменил тон и сказал:

— Я думал, ты сам переправился.

— Переправился! — воскликнул работник. — Если вас нет на пароме, кто осмелится им править?

При этих его словах над водой пролетела птица.

— Зимородок возвращается в гнездо, вот и нам надо домой к ужину поспеть!

— Рано, рано еще на улицу Хэцзе идти, — с этими словами старый паромщик запрыгнул в лодку. «Разве ты не хотел продолжить это дело — путников перевозить!» — подумал он, потянул за канат, и лодка отчалила от берега.

— Эрлао, ты ведь устал с дороги…

Эрлао оставил слова паромщика без ответа, только бесстрастно слушал его. Лодка причалила, и молодой человек вместе с рабочим, взвалив поклажу на коромысла, скрылись за вершиной горы. Безразличие Эрлао неприятно поразило деда; он крепко сжал кулаки и погрозил вслед ушедшим двум, а потом, тихонько рыча, повел лодку обратно.

Цуйцуй убежала в бамбуковый лес, а старый паромщик еще долго не сходил с лодки. Судя по Эрлао, будущее не слишком радужно. Хоть паромщик ни словом не обмолвился о том, что «у дела есть предел», его робкие слова показались очень бестактны, Эрлао неправильно их понял, вспомнил брата и возмутился.

На третий день после возвращения Эрлао из Чжунсая пришел человек проведать, как обстоят дела, поселился на улице Хэцзе в доме Шуньшуня и стал спрашивать у того, хочет ли все еще Эрлао мельницу. Шуньшунь, в свою очередь, спросил Эрлао.

— Отец, — сказал тот, — если вам нужно, чтобы в семье было больше мельницей и больше человеком, то радуйтесь и соглашайтесь. А если решать мне, то мне подумать нужно, я скажу через несколько дней. Я все еще не решил, брать ли мне мельницу или брать паром: возможно, судьба только паром мне взять и позволит!

Явившийся на разведку человек запомнил его слова и отправился в Чжунсай доложить об исполненном поручении. Пересекая реку, он вспомнил слова Эрлао и разразился мяукающим смехом. Паромщик вступил с ним в разговор, узнал, что это житель крепости, и спросил, зачем он ездил в Чадун.

Человек из крепости тактично ответил:

— Ничего особенного, просто посидел в доме Шуньшуня.

— Без важного дела в хоромы не войдешь, раз сидел, наверняка говорил о чем-то!

— Ну да, поговорил кое о чем.

— А о чем?

Человек не ответил, но старый паромщик вновь спросил:

— Говорят, из вашей крепости собираются мельницу за дочкой отдать, в семью Шуньшуня? Это как, выгорело?

— Все удалось, — засмеялся человек из крепости. — Я спросил Шуньшуня, тот очень хочет породниться с теми, что в крепости живут. И парня спросил…

— А парень что ответил?

— А парень сказал: передо мной мельница и переправа, я сперва хотел переправу, а сейчас решил, что возьму мельницу. На пароме работать надо, не так надежно, как с мельницей. Расчетливый парень.

Этот человек был торгашом из Мичана, он тщательно взвешивал слова; он понимал, о каком пароме идет речь, но ничем этого не выдал. Увидев же, как медленно шевелятся губы старого паромщика, словно он хочет что-то сказать, тут же пресек такую возможность:

— Судьба все решает, от человека ничего не зависит. Вот бедный Далао из семьи Шуньшуня, такой видный парень был — и утонул!

Эти слова пронзили сердце паромщика, и он проглотил все оставшиеся вопросы. И когда человек из крепости высадился на берег и ушел, старый паромщик остался тоскливо стоять в своей лодке. А вспомнив о давешней холодности Эрлао, совсем загрустил.

Цуйцуй весело резвилась возле пагоды и пришла на утес, желая, чтобы дед спел ей, но дед не обратил на нее внимания. Тогда она в сердцах сбежала к берегу и там лишь увидела, насколько подавленный у него вид, но причины не поняла. При взгляде на ее радостное, загоревшее дочерна личико паромщик печально улыбнулся. На том берегу появились путники с добром на плечах, и он молча повел лодку к ним, однако же, добравшись до середины реки, громко запел. Когда люди переправились, паромщик спрыгнул на пристань и подошел к Цуйцуй, все еще нехорошо улыбаясь и потирая рукой лоб.

— Дедушка, ты что? — спросила Цуйцуй. — Перегрелся? Полежи в тенечке, а о лодке я позабочусь.

— Хорошо, ведь эта лодка тебе же и достанется.

Дед словно бы и впрямь получил солнечный удар, на сердце у него было тяжко, и хотя перед Цуйцуй он крепился, зайдя в комнату, он нашел фарфоровый осколок и несколько раз вонзил себе в плечо и в бедро, выпустив темную кровь, после чего улегся на кровать и заснул.

Цуйцуй осталась в лодке, предоставленная сама себе, со странной радостью на душе. Она подумала: «Если дедушка не будет для меня петь, то я и сама умею!»

Она пела долго, а дед лежал на кровати, смежив очи, и слушал ее песню, строфу за строфой; на душе у него было муторно. Однако он чувствовал, что эта болезнь его не свалит и завтра он снова будет на ногах. Он решил отправиться завтра в город, посмотреть, что творится на улице Хэцзе, ну и другие дела накопились.

Но на следующий день он едва поднялся с постели. Голова была тяжелая, он по-настоящему заболел. Цуйцуй, очевидно, поняла это, сварила для него котелок сильного лекарства и заставила выпить; потом пошла в огород за домом, надергала побегов чеснока и замочила их в рисовом отваре. Работая на переправе, она ухитрялась выкроить время, чтобы заглянуть в дом проведать больного, порасспросить. Дед страдал молча, хранил свою тайну. Через три дня ему полегчало. Пройдясь вокруг дома, он убедился, что кости еще крепки, и, поскольку все его мысли занимало только одно, засобирался в город на улицу Хэцзе. Цуйцуй же не понимала, откуда такая срочность и зачем идти в город непременно в этот день, и умоляла не покидать ее.

Старый паромщик потирал руки, прикидывая, стоит ли открывать причину. Глядя на ее загоревшее дочерна овальное личико и смышленые глаза, он глубоко вздохнул и сказал:

— У меня серьезное дело, мне нужно идти сегодня!

Цуйцуй невесело улыбнулась.

— Какое там дело, ведь не…