Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
— Я побольше вас всех вместе взятых работаю, слава богу, тридцать пять лет, — снисходительно оглядела директриса молодняк. — И у меня всякое было, но этот, вот увидите, никогда не привыкнет.
Когда Васька бежал в третий раз, его подобрал на дороге бригадир. Высунувшись в окно кабины, он закричал:
— Васька! Ты опять в бега?
Васька ему так обрадовался, как будто встретил земляка на чужбине. И деревню свою, когда подъезжали с бригадиром, как будто узнавал после долгой-долгой разлуки.
Потом Ваське повезло: он заболел скарлатиной и пробыл дома целых три недели, да еще недельку прихватил. Прошел ноябрь, самый тяжкий и нудный месяц, потому что тянулся без конца. Подкатился Новый год, каникулы. Васька снова болел, ангиной. Болезням он радовался, как праздникам. Дома Танька каждый день делала с ним уроки, а историю и литературу он читал вслух отцу и матери. Учителя потом спрашивали его по всем урокам сразу. Ваське это даже нравилось. Он благополучно написал все контрольные и диктанты, и в четвертях у него не было ни одной тройки. Он убедился сам и убеждал родичей, что можно учиться и не живя в интернате, и даже не бегая каждый день в школу.
В феврале было на радость Ваське всего двадцать восемь дней. Из них десять он проболел — ветрянкой. Ирина Матвеевна не знала, что и думать: за три года в школе парень не болел ничем, кроме насморка, где же он сейчас находит такую заразу?
— Это потому, — говорил батя, — что он сам ничего так не желает, как заболеть и остаться дома. Не болезнь его ищет, а он ее.
— В этом интернате всегда полно всякой заразы, — не соглашалась с отцом Татьяна. — Ведь живут вместе сорок человек. Один заболеет корью, и все тридцать девять за ним.
А Васька был рад и заразе, только бы в интернате не жить. Когда-то жил он бездумно, день за днем. Теперь считал и пересчитывал каждый денечек, а некоторые даже запоминал. Так, навсегда, наверное, ему запомнилось пятое марта. День, когда он бежал в последний раз и больше не вернулся в интернат.
В марте он обещал родителям не бегать и дожить до праздника. Но не дожил всего два дня. Как раз пятого марта они на уроке труда делали поздравительные открытки матерям: сгибали лист картона пополам, вырезали окошко, а в окошке рисовали кто что хотел красками и карандашами. Васька испортил много картонок, никак не мог выбрать рисунок. Он любил рисовать только войну — танки, бои, но это не годилось. Не цветочки же малевать, как девчонки. У соседа была хорошая картина — красный, с черной мордочкой и ушами Микки Маус. Сосед его скопировал с какой-то заграничной конфетной обертки. Васька тоже срисовал для пробы, и у его Микки Мауса получилось совсем другое выражение, чем у соседа. У того он был хитрый и пройдошливый, а у Васьки — добрый и веселый. Хорошо ли плохо, а времени больше не было переделывать. Он списал на открытку все, что было положено с доски, — поздравляю, желаю…, и стал ждать звонка, задумавшись о своем житье-бытье. Подсчитал на бумажке, сколько дней осталось до праздника, до каникул, учел и нынешние полдня. Седьмого отец за ним приедет. То ли от этих дум, то ли от другой причины голова у него стала тяжелой и налилась густым серым туманом. С такой головой не то, что уроки делать, и гулять не хочется. Только сидеть да глядеть в одну точку.
От нечего делать он тупо перечитывал слова на открытке. Слова были тусклые, безжизненные. И вдруг ему захотелось придумать и написать что-нибудь свое. Можно, конечно, «милая или дорогая мамочка», но от этой ласки стало неловко. Васька вспомнил строгое, спокойное лицо матери с редкой улыбкой. Нет, так писать нельзя. Нужные слова всплыли к нему в уши вместе со звонком, неизвестно кем подсказанные. Под гром звонка он быстро приписал на открытке: «Живи, мама, хорошо! Твой сын Василий». Это были те самые слова, которые подходили его матери, и за них не было неловко.
Пока шли уроки, еще ничего. Но как только они кончились, Васька вспомнил, что дом его далеко и идти ему сейчас некуда. И опять засосала нудная, тоскливая обида и зависть к тем, кто сейчас разойдется по домам. А тут еще поселковые некоторые стали дразнить их «приютскими», а интернат «приютом». Ваську поначалу это прозвище ошеломило. Слово-то он и раньше слышал, и думал, что приютские дети — это те, у которых нет родителей, круглые сироты. Но теперь почему-то, когда его дразнили этим словом, весь вскипал яростью и готов был броситься на обидчика с кулаками. Из-за чего, из-за чепухи. Подумаешь, какой-то дурак придумал, а другие дураки повторяют.
Все уже разбежались, опустел класс, когда и понурый Васька отправился в свой «приют». Вчера дежурил по интернату математик. Он молодой, неженатый, делать ему нечего, говорила нянька, поэтому и сидит с детьми допоздна. И уроки с ними делает, и ужинает, иногда вечером водит их в кино. Сегодня дежурит историчка. Это значит, посидит часок и побежит домой. Опять Чупров, Чуприла будет ходить по комнатам, задираться и лезть в драку. И сделать ничего не сделаешь — вон какой мордоворот, даже учителя его боятся. Скоро жениться, а он все в шестом классе сидит. При воспоминании о Чуприле Ваське стало совсем лихо. Давно уже перешли к Чуприле машинка с дверцами и Васькины наличные, и все, что было ценного у Ваньки и мальчишек из их комнаты. Чуприла или отобрал, или выиграл в карты. В интернате вовсю играли в карты, своя колода была в каждой комнате. Против карт Васька ничего не имел, но с Чуприлой никто не хотел играть, а попробуй отказаться — сразу лезет бить.
Ваське так захотелось домой, хоть криком кричи. Он послонялся еще немного по двору и понял, что не выживет до праздника три дня. Это слишком много. Если уйти сейчас, не дожидаясь обеда, то ночку он поночует дома, а завтра утром можно вернуться. Что-нибудь обязательно будет: или машина колхозная пойдет, или почта, или из магазина поедут за товаром. Правда, мамка… Но он прибежит вечером, батя уже будет дома и не даст ей драться. Когда решение было принято, веселая сила так и хлынула в него, перехлестнув тупую усталость и непонятную слабость во всем теле. Он лихо поскакал в интернат, как жеребенок-бегунок за матерью. Вдруг и солнышко выглянуло, как бы приветствуя Васькино намерение бежать.
Только он швырнул ранец под кровать, как пришла нянька и повела обедать. Чуть-чуть не успел Васька, проболтался в школе. Нянька стерегла его, то и дело заглядывала в комнату — на месте ли малый, не побежал ли опять. Пришлось смирно идти на кухню, а перед этим снять форму. Нянька очень ругалась, что весь пиджак в мелу:
— Ты че же, им доску вытираешь, Вась?
Он подумал и надел не старые штаны для улицы, а новый спортивный костюм, старший брат прислал на день рождения. Полюбовавшись белыми полосками на рукавах и потрещав перед Ванькой «молнией», он пошел обедать и снова получил выговор.
— Ты чегой-то вырядился? Мало тебе формы, и костюм новый заварзюкаешь.
Васька промолчал, но подумал, что это даже хорошо, что он переоделся: в костюме идти легче и веселее. После обеда пришлось еще немного подождать, потому что нянька все время маячила в коридоре, сгоняя на обед новую партию интернатских и продленщиков. Потом она заглянула в комнату, велела ему часок погулять и садиться за уроки.
Перед тем, как выкатиться за дверь, Васька достал открытку с Микки Маусом и спрятал ее на груди за рубашкой. Самое главное чуть не забыл — подарок матери. А может, и не вернусь теперь до праздников, лукаво сверкнула мыслишка, но Васька тут же пресек ее честным намерением вернуться завтра же. Открытку, впрочем, взял все равно. Ванька запищал ему вслед:
— Ты куда, Вась?
Ваньку стало жалко, они всегда гуляли вместе. Конечно, просто на улицу Васька его взял бы, но бежать с ним трудно — обузно, не дойдет.
Нянька отняла у него много времени, да еще пришлось дать крюк, чтобы она не увидела его в окно. У реки он влез по колено в сугроб, набрал полные ботинки снегу и пожалел, что не надел валенки, в ботинках идти легче, зато неудобно.
Солнце незаметно убралось, отработав по-зимнему недолго, и наступило сероватое зимнее предвечерье, словно смешались и на время примирились день с ночью. Да, задержался Васька, был бы теперь на полпути.
