Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
— Да ты что? Даже моя бабка его уже не застала, но меня таскала все время к Анике, пойдет помолиться имени возьмет. Он уж лет пятьсот, наверное, как помер.
После батиного рассказа Ваське стало намного все яснее. А то талдычут — святой, святой, а что такое святой, сами не знают. Осенью он напросился с матерью к Аникиной келье. Народу и правда было много. Васька бросал в озеро монетки и слушал, как старушки, окружив келью, поют божественные молитвы. Сильно пахло ладаном, как на похоронах, и казалось, что это запах бабкиных тянучих, безжизненных и постных песен.
С тех пор он ходил туда еще несколько раз, а когда начал бегать из интерната, проходил мимо днем. Днем она стояла тихая, мирная, как банька. И самого Анику он никогда не боялся. А чего бояться, он никому никогда не делал худого, только помогал.
Правда, были и такие случаи. Один охотник, пьяный, наверное, дурак был… Подохла у него собака, он ее взял и бросил в озеро и тут же ослеп. Полгода он молился Анике, чтобы тот его простил. А собаку достал и закопал. Ну постепенно, помаленьку прозрел… А одна старуха пришла просить издалека, километров за тридцать, за своего мужа. Муж у нее в тайге пропал, ушел и не вернулся. И обещала она Анике, если мужа вернет, шубу овечью. Муж пришел из лесу, а она шубу то ли пожалела, то ли просто задержалась, и вдруг сильно-сильно захворала. Как только ей чуть полегчало, бабка тут же шубу в охапку и пошла Анике долг отдавать, и с тех пор стала поправляться.
Васька пытался вспомнить случаи, когда Аника кого-нибудь покарал без дела или напугал, но ничего не вспомнил, не было такого. Аника только помогал. Но почему-то при воспоминании о келье, которую предстояло пройти по пути, Васька очень помрачнел, и настроение у него резко пало.
Половина пути, та, что прошел бодро, была короткой и незаметной. Зато другая половина, ночная, вдруг, как резиновая, растянулась неизвестно куда. Дорога молочно белела далеко впереди. Он считал ее кусками — вот до той сосны или до тех елочек, сгрудившихся в кучку. Но и за той сосной и елками не было видно ни одного огонька, а все также пусто и длинно тянулась дорога и не было ей конца. Все тяжелее становились ноги, а голова туманилась от жара. Похоже, он заболел. А если заболел, тут же мелькнула мысль, то завтра в школу ему не ехать. За поворотом сосны выстроились густо с двух сторон — сизые, могучие и мрачные, как разбойники. Они пропускали Ваську мимо, зловеще помалкивая: иди-иди, голубь, да голову побереги. И тут ему стало так страшно! От страха он весь одеревенел и не чуял рук и ног, но ноги сами по себе, послушно бежали и бежали, несли его к дому. Дома давно зажгли свет. Отец сидит на своей скамеечке, а вокруг коробки с патронами, шпульками ниток, инструментом. Что-то он делает? Стучит молотком, набивает патроны, а может быть, сеть вяжет. Батя умеет даже сети вязать. А нитки толстые, капроновые, присылает невестка. Они ругаются с маманей из-за этих ниток, потому что маманя без спросу вяжет из них круглые половики. Батя поет за работой, мурлычет что-то тихое и очень сердечное. Нет ни слов, ни музыки, а песня есть. Мать у стола вяжет носки. Она всю зиму что-то вяжет, то машинально, задумавшись, то на минутку сердито вглядываясь в петлю — не ошиблась ли спица. Танька бегает по подружкам. Нету там, на кухоньке, Васьки, а место его только там и нигде больше. Вот отец с матерью разом подняли головы, не могут они не чувствовать, что он уже близко, что он бежит домой.
Васька вдруг всей душою ощутил, как хорошо, тепло и уютно сейчас у них на кухне, дома, и слезы, заполнив до краев глаза, перелились через край и побежали, щекоча, по щекам. Он давно не плакал, но стыдиться здесь было некого, никто не видел его слез. Слезы быстро иссякли, и ему стало немного легче, и некоторое время он шагал по этой проклятой, заколдованной дороге без страха.
Но вот далеко впереди за пригорком дорога резко вильнула в сторону. Васька это место узнал, и громко ухнуло его сердце. Прямо за поворотом, среди елочек, стоит она, Аникина келья. Маленькая, черная, сейчас в темноте она виделась ему сжавшимся в комок, готовым к скачку зверем. Уже не страх, а настоящий ужас обуял Ваську. Если бы можно было обойти, он бы сделал какой угодно крюк. Он побрел медленнее, размышляя, что же ему делать. Выход был только один — сразу за поворотом он зажмурит глаза и кинется изо всех сил. Главное — не смотреть на нее, тогда не будет страшно.
Вот спуск с небольшого пригорочка, потом поворот. Еще несколько шагов, и он ее увидит. Васька старался думать о том, что почти дошел, от кельи до дому два километра. Значит, десять он уже отмахал, осталось всего ничего. Но отвлечь себя от страха не удавалось. Вот уже в груди наступила какая-то настороженная тишина, и от Васьки осталось одно только сердце, которое забилось бойко-бойко. Не гляди, сказал он себе, и все-таки мельком глянул и увидел черную копну среди снега. Злодейски блеснуло маленькое оконце. Дорога была залита мутным кисельным светом, а туда, к избушке, как будто сбежалась вся черная темнота. Ваське уже слышалось, как скрипнула дверь и хрустнул снег под чьей-то ногой. Его так кинуло мимо, что засвистел в ушах ветер.
Когда он бежать больше не мог и пошел шагом, избушка осталась далеко позади, но страх еще долго шел рядом с ним. Он постоял всего минутку, чтобы отдышаться. В нем словно стог снега прополыхал. Но тишина была такая жуткая, что он через силу двинулся дальше, только бы слышать легкий скрип своих шагов.
Чего, спрашивается, он так боится, ругал себя Васька, спиной все еще чуя это страшное место. Просто потому, что ночью — оправдывался он. Их семье Аника не сделал ничего плохого, только помогал. Чуть что, мать бежала к нему просить. В первый раз он вернул Пальму…
Васька вспомнил Пальму и невольно улыбнулся. Вот если бы она сейчас бежала с ним по дороге, ничего бы он не боялся! А если он через часок дойдет до дому, она выйдет встречать его за ворота. Кто бы ни прошел мимо дома, она выходит проверять. А на ночь батя заберет ее в дом, постелет у порога старый мешок. Когда батя уезжает, мать не пускает собаку в дом, и тогда Пальма ночует в хлеву вместе с коровой.
А ведь два года назад Пальма пропала, и, если бы не Аника, не видать бы им ее вовек.
Такое бывало иногда — хороших собак крали, а Пальма была не собака, а чистое золото. Отец ходил как потерянный, хотя потерянным он никогда не бывал, а всегда был при себе и ничем не расстраивался. Вечером тихо-тихо было в доме, не разговаривали, а думали все об одном и том же. Не лежала у порога Пальма, уютно положив голову на лапы и укрывшись хвостом-опахалом. Отец за работой то и дело поглядывал на нее и даже разговаривал с нею:
— Ну что, Пальма?
Она тут же вскидывала голову, внимательно прядала ухом: слушаю тебя, чего ты хочешь мне сказать? У них с хозяином были какие-то свои дела, и понимали они друг друга с полувзгляда.
— О-о-ох! — громко в тишине вздыхал отец, и у Васьки сердце замирало от этого вздоха, так жалко было батю.
Мать вздыхала коротко и сердито. Теперь-то и она не раз вспомянет Пальму. А раньше ни за что не соглашалась пускать ее на ночь в дом. И только когда все разом на нее накинулись, разрешила Пальме в сильные морозы и в непогоду спать у порога. Теперь не будет больше ни связок пестрых шкурок на стене, ни зайца в сметане к обеду, ни разноцветных глухариных перьев у Васьки. Он их давно копил и то и дело менял на всякие полезные вещи.
А новую собаку надо покупать и дорого платить, и неизвестно еще, какая она будет. Да и никто не хотел новую, так все привыкли к Пальме. Ни у кого в деревне не было такой собаки. У всех соседей обыкновенные лайки, черные с белым, как их поросенок. А на Пальме не было ни одного черного пятна. Она была вся такая светлая, цвета поджаренной пенки с топленого молока, и среди деревенских собак, злых и брехливых без дела, выглядела королевой. Она и сама это знала, всегда держалась с достоинством, никогда не лезла ни в какие собачьи свары и драки, не бегала, высунув язык, по деревне, а старалась все больше быть при доме. Подойдет к калитке кто-нибудь из своих, домашних, она тут же выходит навстречу и виляет своим пышным хвостом-кренделем (кому — радостно, а хозяйке — чуть благожелательно), так что хвост надолго приходит в движение и лениво колыхается.
