Читать книгу 📗 "Акбилек - Аймаутов Жусипбек"

Тут еще один малый по имени Суьгрбай уверял, что заметил, что пестрый конь Мукаша, по всему явно, провел всю ту ночь под седдом. Этот Суьгрбай особым доверием ни у кого не пользовался, но все равно… в ту же копилочку еще один довод — четвертый. И Тезекбай мулла заметил, между прочим, что Мукаш — любитель проводить ночи где угодно, но не дома. Человек он простодушный. С этим — пять. К тому же все помнили, как сын Мамьгрбая, собрав на Мукаша нужный материал, не позволил ему стать волостным, чем вызвал у претендента обиду. Так что, если это не Мукаш, то кто? «Мукаш, некому, кроме Мукаша», — так все и решили.

В поле зрения теперь у народа Мукаш. Что с ним делать? Как отомстить? Зарубят? Отдадут под суд? Или все же убьют сами? Дом сожгут и по миру пустят? Люди готовы были свершить и одно, и другое, а то и все разом. Однако не выпал случай. А случился факт, положивший конец многим планам. И факт состоял вот в чем.

Лишившийся и супруги, и дочери, Мамьгрбай с утра пораньше сидел на бугре в открытой степи и всматривался куца-то, вдруг видит, как несется к нему всадник со стороны соседнего аула, с развевающимися по ветру ушами зимней шапки, встал, поприветствовал с седла. А как поздоровались, так сразу и Доложил.

— Бай, слышали, что этой ночью произошло?

— Нет.

— Ойбай, такое творится

— Что, сердечный ты мой?

Благодаря Господу теперь вздохнем полной грудью…

Что-то с Мукашем?

Нет, ойбай…

Так говори!

Красные перехватали всех белых в горах.

Как? А где Акбилек?

Об Акбилек ничего не известно… Так сказать, всех поголовно схватили.

Так это… как узнали? От кого?

Приезжали с аула Туркулака. Там остановился отряд красных, и Мукаш заманил белых туда, и красные их там всех повязали. До того белые растерялись, что и не дернулись даже. Эти собаки против баб только сильны, а как прижмут самих, так сами — никто.

И как Мукашу уцается обманывать всех?

Нашел лазеечку, он же плут, известный авантюрист…

Так значит, он снова с красными снюхался…

Еще как! Теперь его снова ждет большое место.

Это-то и задумывал подонок. Святые, ай, что с Акбилек стало, а? О ней ты ничего не узнал…

Мамырбай коряво встал и, с трудом передвигая ноги, двинулся домой. И, торопя людей, отправил пятерых конных на поиски Акбилек.

Пусть эти всадники объезжают аулы, расспрашивают встречных в степи, а мы пока расскажем новости об Акбилек.

Стесненная и перепуганная, как джейранчик, Акбилек с полными слез глазами все думала и думала о матери, об ауле, отказываясь даже от крошки хлеба, застыв и скорчившись от голода, желая одного лишь — умереть, однако мотылек души все еще трепыхался в ее груди, не желал отлетать. Какую же капельку нектара крылатая душа выискала в этой поганой жизни, удиви­тельно!

Человек живуч — смерть переживет, что ему неволя да застенки, ко всему привыкает, ему и на войне жизнь. Даже приговоренный к казни человек пьет, ест, видит сладкие сны, и жизнь его не утомляет. Не думаю, что есть на свете существо более живучее, чем человек.

Какой бы ни была Акбилек омертвелой, но и она постепенно сжилась со своей участью.

Прелесть бытия ли, страх ли, инстинкт самосохранения или страстность мужчины… как бы там ни было, велит Черноус: «Целуй», — Акбилек прикасается к его лицу губами, «Смейся», — скажет и видит растянутый в улыбке рот, просит: «Поговори», — и она бормочет заученные и непонятные для нее русские слова: «Люблю тебя».

Почти месяц Черноус не отходил ни на шаг от Акбилек. Так и бродил с ней по зеленым горным лугам, по лесу, то ведя ее под ручку, то обнимая за талию, то вплетая ей в волосы сорванные цветочки и собирая для нее сладкие ягоды. Вел ее к родникам на покрытых кустар­ником склонах, снимал с нее сапожки и мыл ее ножки и целовал их, щекоча ей пятки черными усами. А если Акбилек уставала, нес ее, устраивая ее голову на сгибе одной руки, а под коленями утвердив другую. Сам поил ее чаем, кормил со своей ладони, сам взбивал и стелил постель в самом отдаленном месте жилища и, устроив ее с собой под серой шинелью, так те сно прижимал ее к себе и так жадно и долго впивался в ее губы, лаская все ее тело, что сердце Акбилек поднималось к горлу, пульс учащался горячо, сгорая, она закрывала глаза и, забыв саму себя, слабела и открывалась ему…

Что было затем, и не помнила сама… Словно оказывалась в другом мире.

Готовность Черноуса убить любого, кто прикоснется к его кызымке, преклонение перед ней, доходящее до щенячьей радости лизать ей ноги, утомительное нежелание отойти от нее даже на шаг, взгляд, наполненный топящей нежностью, слова, вроде как стихов, были не­понятны Акбилек. Разве так измываются или унижают? Или он действительно влюблен в нее?

Если не так, то, может быть, его поведение можно, наверное, объяснить лишь только тем, что он давно не видел женщин? Додумать дальше она была не в состоянии, особенно если помнить, что, как бы ни близок к ней был Черноус, все в нем — от запаха до жеста — оставалось для нее чужим. Они были настолько разными, насколько отличаются друг от друга земля и небо, но когда их тела сливались, все отличия вроде как исчезали. Время от времени Акбилек, считая, что мужчина не должен так пресмыкаться, пыталась найти оправдание его коленопреклонению перед ней и находила, надо сказать. Он — мужчина, муж ее, но ведь неправоверный! Не так сидит, не так молится, не так говорит, пьет водку, ест свинину, воняет табачным дымом. И как она позволяет его грешной груди прижиматься к ее белым грудям?!

В сумеречный час одного дня сидения в ущелье русские, возбужденно переговариваясь, принялись собираться куда-то: чистили и заряжали винтовки, осматривали упряжь, седлали коней. Как раз в это время Акбилек возвращалась с Черноусом с прогулки по ле сной чаще. Она сразу поспешила скрыться в лачуге, свернулась там на солдатской подстилке и, вздохнув, вспомнила аул, прижимаясь лицом к решетке коша. Сквозь прореху кошмы было видно, как Черноус направился к толпе русских, деловито и споро собирающихся в путь, и заговорил с ними. Вернулся он нахмуренным, со сжатыми губами, осмотрел затвор своей винтовки, вогнал в нее патрон, стал собирать свою одежду, поднял свое седло… А когда Акбилек подняла голову и посмотрела ему в лицо с немым вопросом: «Ты куда?» — тревожно бросил на нее взгляд. И хотя длился он лишь мгновение, был он настолько тяжел, что Черноус тут же опустил глаза, смутился. Через какое-то время он вышел и вернулся уже с толмачом. Тог перевел его слова:

— Мы уходим воевать. А ты что делать станешь?

Акбилек изумленно уставилась на него, не зная, что и ответить. А когда прозвучал вопрос:

Где бы ты хотела быть? — Акбилек уронила голову, пожала плечами и плачущим голоском:

А вы не отвезете меня обратно в аул?..

Черноус отрицательно качнул головой и спросил:

Хочешь поехать с нами?

— На войну?

— На войну, — произнес Черноус и положил ей на плечо руку.

Акбилек замотала головой:

Тогда оставьте меня здесь.

А ночью не будет тебе страшно?

Если и будет, то все равно… останусь… а вы вернетесь? — вырвалось у нее.

Это невозможно, — ответил Черноус дрогнувшим голосом.

Как только смолк разговор, вошли еще трое русских. По их мимике и резкости голосов Акбилек поняла, что над ней нависла самая ужасная угроза. Черноус сердился на них, прищурив глаза, говорил сквозь зубы и заставил их смертельно побледнеть, русские задергали шеями — принялись оттягивать пальцами воротники, словно как от удушья.

Акбилек догадалась, что он им ответил: «Не отдам вам на растерзание», — и с благодарностью уставилась на Черноуса. После ухода тех русских Черноус сел и резким поворотом головы велел и толмачу выйти вон. Какое-то время он сидел, опустив лицо вниз и растирая ладонью капли пота на лбу, затем, тряхнув рукой, вскочил и протянул ее к Акбилек, словно просил: «Пойдем». Она тут же поднялась.

Черноус взяв Акбилек за руку, вывел ее из коша и повел вправо, в сторону кустарника вокруг родника.