Читать книгу 📗 "Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович"
К гневу Посейдона вскоре прибавилась ярость тучегонителя Зевса. Он вспорол своей молнией тучи. Из разверзшихся хлябий хлынул ливень. Казалось, стихии соревнуются друг с другом в стремлении погубить беззащитное судно. Но так как ни одна из них не хотела уступать другой, оно все еще держалось между морем и небом.
Наутро небо стало светлеть, волны успокаиваться. Справа по борту вынырнул берег, покрытый черным лесом. Кормчий искал глазами место для высадки…
И вдруг триера содрогнулась от чудовищного удара. Памфил не успел опомниться, как его швырнуло за борт. Он уже не видел погружавшейся в волны триеры и матросов, цеплявшихся за ее обломки. Он плыл к скалистому берегу, захлебываясь, теряя силы. В то мгновение, когда он уже ни на что не надеялся, ступни его ощутили каменистое дно. Скользя и спотыкаясь, глотая горькую воду, он выполз на берег и в изнеможении свалился на песок.
Когда он очнулся, весело и задорно светило солнце. Море было пустынным. Равнодушные волны выбрасывали на берег бревна и доски, покрытые зеленоватыми водорослями. На одной из них Памфил увидел изображение глаза. Это все, что осталось от судна. Памфил нетерпеливо ощупывал свои ноги и бедра, словно не веря тому, что один избежал ярости Понта. Послание Перисада украл Посейдон, но Перисад напишет новое.
Памфил встал, и, прихрамывая, побрел вдоль берега к видневшимся вдали лесистым холмам. По солнцу он легко определил направление, в котором должен был находиться Пантикапей. Но долог ли до него путь?
Памфил не догадывался, что находится в землях дружественных Палаку тавров. Он не видел глаз, давно и пристально следивших за ним.
ПРОЗРЕНИЕ
Савмак скакал, прижавшись разгоряченным лицом к конской гриве. Раздув ноздри, он вдыхал терпкий аромат выгоравшей полыни, смешанный с дорожной пылью. Это был острый и дразнящий запах детства – того становья, куда не ведет ни одна тропа. И только память еще находит к нему свои непроторенные пути.
Он, Савмак, еще ребенок, тянется к псалиям. Конь косит на него свой огромный глаз и шевелит блестящими черными губами, словно хочет что-то сказать. Но сильные руки подхватывают Савмака, и вот он на конском крупе. Отец Скилур передает ему узду.
Как же случилось, что он ее не удержал? Почему он оказался среди чужаков, отвергнутый братьями и самой степью? Сколоты считают его эллином, а эллины – сколотом. Где та невидимая грань, которую он перешагнул? Где его вина?
Вот и шатер у сломанного дерева. Савмак спешился и, приподняв полог, скользнул внутрь.
Брат повернулся. На его лице мелькнуло подобие улыбки.
– Ты услышал меня, – сказал Палак глухо.
– Да, хотя твой голос был невнятен, а ты все эти годы был глух к моим крикам.
Палак поднял руку, как бы отстраняя все, что до сих пор разделяло их.
– У нас одни боги, один отец. Ты вырос у эллинов, но у тебя душа сколота. Ты не пришел ко мне во дворец. Ты явился в шатер.
– Меня призвало горе! – сказал Савмак. – У нас не осталось ни одного города. Неаполь, Хабеи в руках эллинов. Мы, как киммерийцы, рассеяны по земле. Одичали брошенные кони и ищут под снегом корм. Женщины и дети в неволе. Они состарятся на чужбине и забудут язык отцов. Вот чего добился ты, присвоив власть, данную мне Папаем.
– Нет! – злобно воскликнул Палак. – Это все сделал твой побратим, эллин, с которым ты обменялся кровью.
– Митридат не эллин. Его отец перс. А матери он не выбирал. Он ненавидел ее и бросил в тюрьму, как только вернулся в свое царство.
– Пусть так! Но эллины его друзья. И он поставил во главе своего войска эллина Диофанта. Эллины отдали ему наше царство.
– О чем ты говоришь?
– О царстве наших отцов, о землях от Керкинитиды до Пантикапея, которые Перисад уже передал Митридату.
– Это ложь! – вспыхнул Савмак,
Палак усмехнулся.
– Если ты не веришь мне, послушай, что тебе скажет этот человек. Он должен быть тебе знаком.
Палак шагнул в угол шатра, поднял край войлока и повернул пленника, лежавшего лицом к земле.
Савмак узнал Памфила, боспорца, возвышение которого казалось всем странным.
– Это правда, Савмак, – захлебывался Памфил. – Диофант и Перисад договорились о передаче власти Митридату и отправили меня в Синопу. Но справедливые боги не захотели этого, они разбили корабль о камни и сохранили жизнь одному мне. Ты же знаешь, Савмак, что я всегда был другом скифов, тебе известно…
– Молчи, змея! – Палак толкнул пленника ногой.
– Теперь ты видишь, – обратился он к Савмаку, – кто прав?
Они шли обнявшись, как в детстве. Никто не слышал, о чем они говорили, но не прошло и месяца, как вся Таврика почувствовала силу сомкнутых братских рук.
ГОРСТЬ СОЛИ
Это был день Апи, наполненный свистом кос, ударами цепов, скрипом колес, уходивших по обод в колею. Над жнивьем поднимались столбы пыли. В тот день Апи получала первый сноп, обвитый гирляндами.
Все остальное доставалось людям, но боги не научили смертных справедливости. Те, кому принадлежала земля, брали себе девять снопов, а десятый оставляли тем, кто пахал землю, сеял зерно, охранял посевы от птиц, тем, кого называли скифами-пахарями. Они жили в сырых и зловонных ямах, прикрытых полусгнившей соломой. Зерна, полученного при дележе, едва хватало им до весны. Хорошо, что эти места были богаты дичью, а окрестные воды – рыбой, но чтобы рыба и дичь не портились, нужна соль. За нее купцы брали втридорога. И нередко пахари отправляли в соляные лиманы кого-нибудь из своих односельчан, обещая в их отсутствие обрабатывать участки и кормить семьи. Возвращение этих соленосов было праздником. В льняных одеждах, с мешками в руках, они ходили из хижины в хижину. Всюду их встречали радостные лица. В деревянные пли глиняные сосуды, в холстяные платки или просто в подставленные ладони сыпалась горсть соли.
Боспорские стражники уже привыкли к этому ритуалу. Они не обратили внимания на человека с мешком, прошедшего через посты.
Соленосом оказался Савмак. Он пришел к сколотам, чтобы поведать о беде. Чужестранцы захватили Неаполь, осквернили алтари Папая и Апи. По дворцу Скилура бродят шакалы! Недруги решили утвердиться в Пантикапее. Царь Перисад обещал им свое царство. Если не помешать их сговору, сколотам придется отдавать не только девять снопов из десяти, но и половину рыбы, какая попадает в их сети. Чужеземцы заберут сыновей, чтобы сделать их воинами и гребцами, дочерей – чтобы заставить их работать в мастерских или прислуживать богатым людям.
– Что же делать? – сколоты разводили руками.
– Горсть соли, – отвечал Савмак, высыпая белые крупицы в подставленные ладони. – В день Диониса стража Пантикапея будет пьяна, а мы узнаем друг друга по этим словам: «Горсть соли!»
ПУЧИНА
Поставив в степи под Неаполем победные трофеи, Диофант в сопровождении отряда всадников двинулся в Пантикапей. Его поредевшее войско под командованием Архелая через горы двинулось в Евпатории, где оно должно было ожидать кораблей для отправки в Синопу. Самому Архелаю он наказал прибыть на корабле в Пантикапей, чтобы присутствовать на торжественной церемонии передачи короны Митридату.
Стратег не торопился. Казалось, он наслаждался путешествием по степи. Она встретила его желтизной ковыля и синевой распростертого над ним неба. Эти два цвета – желтый и синий – казались ему цветами Скифии. И он уже представлял себе полотнище, сшитое из желтого и синего треугольников. Таким должно быть знамя союзного Митридату скифского царства.
Планы стратега шли дальше. Он видел столицей этого царства не Неаполь, а город у порогов Борисфена, там, где высятся древние могилы скифских царей. Он уже выбрал и правителя союзной Скифии. Им должен стать этот полуэллин Савмак, побратим Митридата. С его помощью нетрудно будет держать в страхе фракийцев и угрожать Риму.
На третий день пути впереди возник холм. Еще издали был виден на его вершине всадник. Силуэт его фигуры и коня резко выделялся на фоне неба. Холм оказался гробницей неведомого царя кочевавшего здесь неведомого народа, а всадник был командиром охранявшего границу Боспора отряда меотов. Вокруг холма простирались земли мирных скифов, плативших Перисаду дань зерном и поставлявших всадников для его конницы. Перисад из осторожности отправлял их в Фанагорию и другие города Азиатского Боспора. На скифской же границе он держал меотов.
