Читать книгу 📗 "Не упусти - Лено Катрина"

Короткие мягкие, как перышко, волоски на затылке встали дыбом, кожа на руках покрылась мурашками, дыхание перехватило где-то посередине горла, и оно упрямо отказывалось вырываться.

Что-то происходило, но ей не удавалось этого уловить, что-то совсем тихое, странное, опасное и страшное. Это заставило ее взяться за кухонный нож, который лежал в сушилке.

Поворот. И никого.

Хотя, если быть более точным, ничего. Вот только что-то там точно было.

Там что-то было и одновременно ничего не было. Пока Сорока присматривалась, оно будто становилось более осязаемым.

Нечто невозможное обретало форму. Что-то, для чего у нее не было слов. Что-то, что и было, и не было, так же, как и сарай. Она больше не боялась существа перед собой, потому что оно явно было из Близи, а Близь была резкой, пылающей частью ее самой, Близь не могла причинить ей боли и никогда не сможет. Сорока вздохнула с облегчением и прижала нож к груди.

Ты сейчас выколешь себе глаз.

Как описать этот звук?

Когда оно заговорило, слова словно пронзили душу Сороки и зашептали ей на ухо, каким-то образом отражаясь от каждого угла кухни. Слова наполняли ее, хотя она не могла сказать, был этот голос женским или мужским. Что-то между двумя полярностями, прямо посередине. Это напомнило ей собственный голос во время внутреннего монолога. Так же, как и сейчас: «Боже мой, боже мой, боже мой».

Она положила нож на стойку, понимая, что это было обоснованное предупреждение – ее рука слишком сильно дрожала, чтобы держать что-то настолько острое.

А потом… Как это описать? Тут уже чуть сложнее.

Нечто перед ней имело форму и не имело, имело тело и было прозрачным, стояло и плыло, было одновременно и твердым, и эфемерным, неуловимым и двусмысленным. И чем больше Сорока пыталась сосредоточиться, тем труднее становилось видеть. Оно имело почти человеческую форму. Почти звериную. Было похоже на все, но не было ничем.

– Ты на мне дырку прожжешь, если будешь и дальше так пялиться, – сказало оно.

Именно так Сорока и подумала. А оно повторило.

– Да, мне ведь совсем не обидно.

А потом она поняла, что оно может читать ее мысли.

А потом поняла, что оно, скорее всего, и было ее мыслями. И…

– Ты и права, и не права. Да еще и ведешь себя грубо. Ну скажи уже что-нибудь.

И Сорока сказала:

– Привет.

Существо перед ней продемонстрировало улыбку с миллионом зубов, темную, как зимняя ночь, с острым блестящим языком, каким звери пробуют на вкус окружающий воздух.

И оно сказало:

– Приятно наконец-то с тобой познакомиться.

Шесть – золота ждать

И существо, и сорока не двигались целую минуту.

Не двигаться минуту – это очень долго.

Сами попробуйте. Встаньте. Вы в постели? В кафе? На поезде, в самолете?

Встаньте, посмотрите на часы и не двигайтесь шестьдесят секунд.

И пока вы не двигаетесь, представьте, что стоите на темной кухне, в микроволновке позади вас подгорает замороженный обед, а вы вдруг начинаете жалеть, что отложили кухонный нож. В конце концов, внезапно появляется желание позвонить Клэр, внезапно начинаешь желать кучу вещей, ни одна из которых, скорее всего, сейчас бы не помогла, потому что делать их надо было вместо того, чтобы вернуться в пустой дом на Пайн‐стрит и налить себе стакан водки с лимонадом.

Сороку медленно покидало чувство безопасности и уверенность в том, что это существо, это «оно» не может причинить ей вред, потому что явно пришло из Близкого, а Близкий придумала сама Сорока, создала ее собственным умом, из ее плоти и крови. Собственный разум может тебя ранить. Она это знала. А значит, могло и оно.

– Может, перестанешь меня так называть?

– А как мне тебя называть? – спросила Сорока, понимая, как странно стоять на собственной кухне и разговаривать с существом, которое, скорее всего, было ненастоящим, но казалось настолько настоящим, что делало менее реальным все остальное. Холодильник – смешная выдуманная вещь. Столешницы – как вообще можно считать их твердыми? Единственной настоящей вещью во всем мире была эта тень, стоявшая перед ней, и, возможно еще, сама Сорока (хотя это не точно).

– Придумай что-нибудь толковое, что-то достойное.

Тут имя с такой внезапной силой прыгнуло ей на язык, что чуть не сбило с ног. Существо засмеялось (потому что оно умеет читать ее мысли, помните? Потому что оно и было ее мыслями, если помните).

– Здешний. Мне нравится. Чувствуется направление.

– Ты можешь прекратить? Перестань отвечать мне, пока я ничего не сказала!

– Прости. Но ты сама меня таким сделала. Ты записала меня в свой блокнотик. Как там было? Ах, да… «И будет тот, кто знает меня так, как я себя, и кто желает мне только счастья, и кто никогда меня не предаст». В общем, друг на всю жизнь к твоим услугам.

– Но ты не… В смысле ты…

– Надо было описывать конкретного человека, раз это тебя так волнует. Но ты этого не сделала, и вот я здесь – ни то ни се. В общем, как ты меня и описала.

Как бы в подтверждение своих слов, оно лениво превратилось в нечто похожее на собаку, потом – во что-то вроде гиганта, а затем – в подобие волка.

– Так удобнее будет сожрать твоих врагов, моя дорогая.

– Что? Я не хочу, чтобы ты кого-нибудь сожрал!

– Фу, как скучно.

Оно снова превратилось в подобие человека. Но не в человека. Словно инопланетянину описали, как выглядит человек, и у того почти получилось его изобразить. Почти. Зубы слишком большие, глаза слишком близко поставлены, уши слишком острые, кожа слишком бледная.

– Ты из Близкого?

– Ну конечно. Это – самое прекрасное место в мире. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты создала его таким законченным, пусть и не смогла сделать таким же меня.

– Но я пишу о Близком уже полгода. Почему мне потребовалось так много времени, чтобы ее найти?

Она ждала жертвоприношения. Ждала, пока ты будешь к этому готова.

– Жертвоприношения?

– Жертву, обещание, испытание, слезу.

– Слезу? Мою слезу?

Ночь, когда Энн-Мэри отвезли в больницу. Ночь, когда та чуть не допилась до смерти. Сорока плакала над блокнотом, и одна-единственная слеза размыла слово «МЕНЯ».

– Для грустной девушки ты не так часто плачешь. А жаль, правда. Мне понравилось, когда ты плакала. От тебя пахло дождем.

– Ты какое-то жуткое, ты это знаешь?

– Это потому что ты какая-то жуткая, Сорока. Ты это знала?

Она знала и впустила это слово к себе в сердце – жуткая. Открыла для него крошечную дверцу, чтобы оно вползло и растворилось в крови. Почувствовала, как слово качается в такт с сердечным ритмом, с ритмом тела.

– Близкий существует, – прошептала она.

– Конечно. Ты же там была.

– И я могу вернуться?

– Когда захочешь. Дверь всегда открыта для тебя.

Она выглянула в кухонное окно, и в этот момент в сарае зажегся свет. Сорока обнаружила, что может включать и выключать там свет силой мысли. Она могла открывать и закрывать дверной проем. Она была создательницей и правительницей целого мира.

– Не позволяй ему забраться тебе в голову.

Она покраснела. Здешний затрясся, как от смеха.

– До сих пор не пойму – как мои слезы со всем этим связаны?

– Ты создала мой дом из печали. Оторвала его от себя и превратила в деревья, траву, дома и холмы.

– Твое отчаяние создало Близкий. Оно снедало тебя так глубоко и так долго, что твоя печаль отрастила конечности и ушла от тебя. Ты сдвинула горы, Сорока Льюис, и это ты только начала.

Маргарет не могла отрицать, что ей понравилось, как это звучало. Ей понравился звук голоса, то, как он приятно раздавался эхом на маленькой кухне, как отскочил от шкафов и стен. Она сама показалась себе больше, чем была на самом деле, когда сказала: