Читать книгу 📗 "Молчание матерей - Мола Кармен"
После задержания Дориту и ее мужа Бениньо отвезли в полицейский участок Сан-Леонардо-де-Ягуэ. Здесь не было даже камеры для допроса, поэтому они сидели в кабинете под мигающей лампочкой. Снаружи завывал ветер, дождь никак не утихал.
— В тот день я закончила работу. Все было в порядке, женщины легли поспать, а я поехала домой. На полпути Чимита спохватился, что забыл мяч. Игрушек у него немного, и я решила вернуться на ферму. Такого кошмара я не ожидала.
Сарате и Элена молча слушали Дориту. С ребенком остался Ордуньо; они ждали соцработника. Ночевать Чимите предстояло в детском доме.
— Паночо лежал на земле. Вместо лица у него было кровавое месиво. А на крыльце лежали женщины: Серена, Исабель, Мария, Елена и Галина. Все мертвые. Им вспороли животы и… и выпотрошили. Чуть поодаль лежал еще один мужчина, его я никогда не видела, тоже мертвый. А Виолеты нигде не было. Я говорила с ней незадолго до того… Она была не такая, как остальные. Когда приехала, подружилась с Росаурой, кубинкой… Они обсуждали всякое шаманство, своих богов. Имена у этих богов странные… Но девушки друг друга понимали… А потом Росаура умерла при родах, и Виолета осталась совсем одна. Болтала иногда с Сереной, та тоже была мексиканкой, но я видела, что Виолете плохо, поэтому всегда старалась перекинуться с ней парой слов. Мне было ее жаль, такая она была потерянная…
— А остальные что, были счастливы? Трудно поверить, что женщина, которая живет в рабстве и бесконечно рожает, зная, что ее детей купят незнакомые люди, может выглядеть довольной.
У Дориты не было ни сил, ни аргументов, чтобы спорить с Эленой. По ее толстым щекам бежали слезы; она шмыгнула носом.
— Может, и не были, но кто вообще счастлив в этой жизни? А может, и были, по-своему…
Элена и Сарате холодно смотрели на нее. Они не испытывали ни капли сочувствия к женщине, хранившей в холодильнике замороженных младенцев.
— Вам удалось найти Виолету?
— Сначала я решила, что все это ее рук дело, но потом вошла в дом и… Никогда не забуду эту картину… Дети, все в крови и грязи, лежали на диване. Их выложили в ряд, по размеру… Самый маленький совсем еще зародыш, это, должно быть, Галины, она была всего на пятой неделе… а остальные…
— Вы утверждаете, что кто-то играл с ними… как с куклами?
Дорита кивнула.
— Но это же безумие. Кто способен на такое? — вмешался Сарате.
Эта картина — мертвые дети на диване — полностью завладела его воображением. Он даже представил, как тот, кто их раскладывал, подражал их голосам.
— Виолета. Она лежала на полу в луже крови.
— Живая?
— Она лежала без движения. Но потом тело свело что-то вроде судороги. Я подошла ближе и увидела рану на спине, но ребенка у нее не вырезали. Думаю, от пережитого у нее начались роды, и от схваток она очнулась. Я даже в родзал ее отвести не успела, она родила прямо там, в гостиной… Я приняла много родов, больше пятидесяти, но это был безнадежный случай. Ребенок родился мертвым.
Им больше не пришлось задавать вопросы. Дорита сама рассказала обо всем. Она спустилась в подвал за медицинскими инструментами и лекарствами и оказала Виолете первую помощь. Та говорила, не умолкая, описала мужчину, который приехал на ферму, убил матерей и вырвал из их животов детей. Дорита извлекла пулю и остановила кровотечение. У Виолеты поднялась температура, она бредила. Дорита хотела увезти ее к себе домой и там спокойно решить, как быть дальше, но Виолета отказывалась: не хотела бросать детей. Так она их называла. Она стала агрессивной. Чтобы успокоить Виолету, Дорита согласилась забрать с собой в Усеро пять детских трупиков: взяла побольше льда и сложила их в чемодан. Она не помнила, как добралась до дома; мозг кипел, как скороварка. В отеле Дорита спустилась в погреб, выкинула все из морозилки и спрятала там тела детей. Виолета не хотела с ними разлучаться, бормотала что-то бессвязное. Позже Дорита разобрала мантру, которую, не переставая, твердила девушка: «Это месть. Ийями Ошоронга хочет, чтобы я восстановила справедливость, судьба требует, чтобы все вернулось на круги своя».
— Она уснула прямо в погребе. Мы с мужем глаз не сомкнули, я все ему рассказала. Он хотел идти в полицию, даже позвонил туда, но я заставила его повесить трубку. Вы не думайте, я испугалась не того, что меня осудят за работу на Лас-Суэртес-Вьехас. Я думала о сыне, потому что он мне сын, и неважно, кто его родил. Никто не позаботится о нем так, как я. А если бы я пошла в полицию, его бы точно забрали. Так ведь в итоге и вышло: его у меня забрали.
Лампочка погасла, и несколько секунд они сидели в темноте, слушая всхлипывания Дориты. Когда свет, мигнув несколько раз, зажегся снова, Сарате пристально посмотрел на Элену — то ли с ужасом, охватившим его от этой истории, то ли с упреком. Возможно, он считал, что, желая во что бы то ни стало удочерить Михаэлу, Элена уподоблялась Дорите. Элену захлестнула волна печали: как сложно смириться с тем, что взгляд Анхеля, раньше полный любви, теперь выражал лишь ненависть. И все же, сделав над собой усилие, она продолжила допрос:
— Вы могли бы официально оформить опеку над Чимитой.
— Вы правда думаете, что Ригоберто оставил бы нас в покое? Полиция ему нипочем, Лусио мне много раз говорил, что с ним надо держать ухо востро. Да если бы я хоть намекнула кому-нибудь, чем мы занимаемся на ферме… Это смертный приговор.
— Кто такой Ригоберто?
— Хозяин всего этого. Я знаю только, что он мексиканец и ездит на черном «порше», но не всегда: новых девушек он привозил к нам в фургоне. Я сама с ним только раз словом перемолвилась, в основном с ним общался Паночо, в смысле Лусио.
Элена потянулась к ней через стол.
— Дорита, мне нужно, чтобы вы рассказали во всех подробностях, как функционировала ферма. Помимо вас и Лусио, там кто-то работал?
— Дон Рамон, гинеколог. Фамилии его я не знаю. Он приезжал, чтобы оплодотворять девушек, как только заканчивался послеродовой карантин. Еще он делал УЗИ, а я присматривала за беременными и помогала принимать роды. Постоянно на ферме жил только Лусио. Он закупал продукты и все необходимое, следил, чтобы девушки не отходили далеко от фермы, хотя некоторым иногда позволял прогуляться до деревни.
— Больше никого?
— Был еще один парень, кажется, его звали Херардо. Я его видела всего несколько раз и ни разу с ним не разговаривала. Он привозил лекарства для беременных.
— Когда мы впервые приехали к вам в отель, то показали его фотографию, верно? — В голосе Сарате звучала злость. — Вы сказали, что никогда его не видели, но вы солгали.
Дорита пристыженно отвела взгляд.
Сарате был прав. Так вот как Херардо, или Гильермо Эскартин, полицейский под прикрытием, был связан с фермой Лас-Суэртес-Вьехас: привозил лекарства, добытые в обход закона, чтобы не оставлять следов, чтобы суррогатные матери превратились в призраков.
— Знаете, к чему привело ваше решение ничего не рассказывать? К новым жертвам. Гильермо Эскартина, или Херардо, как вы его называете, убили. И Рамиро Бейро, отца мальчика в инвалидной коляске; вы знаете, о ком я… Хотите знать, что с ними сделали? Обоим вырезали внутренности и засунули внутрь по младенцу. Каждому в живот впихнули его ребенка. И зашили. — Сарате подскочил к Дорите и прокричал ей все это прямо в лицо, но та словно не слышала чудовищных подробностей. — Вас что, даже это не впечатляет?
— Это несправедливо, она не виновата, — пробормотала Дорита.
— Послушайте, — вновь заговорила Элена, — получается, на ферме было шесть беременных женщин, всех детей убили. Мы нашли двоих, еще двоих у вас в подвале, в холодильнике. Где оставшиеся два? Где Виолета?
— Она была не в себе, будто в другом мире. Не соглашалась уйти без детей, а я же не могла ее бросить. Мы поселили ее в подвале, поставили ей там кровать и, конечно, следили, чтобы она никому не попадалась на глаза. Особенно Ригоберто, когда тот приехал в Усеро. Он явился в отель и стал расспрашивать, что произошло на ферме. Я сказала, что ничего не знаю, и… мне кажется, он поверил. Через неделю я еще раз съездила на ферму, и к тому времени там все убрали. Не было ни тел, ни крови, никаких следов бойни… И я подумала, что мы можем начать с чистого листа… Ради Чимиты, ради Виолеты… Бедняжка была на волосок от смерти. Но она не могла забыть. Повторяла, что не хочет новой жизни, а хочет только одного: справедливости. Восстановить порядок вещей.
