Читать книгу 📗 "По следам исчезнувших. Дилогия (СИ) - Обухова Лена"

– Нет!

Впервые за весь допрос Павел явным образом проявил какие‑то эмоции. В его глазах полыхнул нешуточный гнев.

– Не смей ее сюда приплетать! Она просто подозревала меня, с самого начала полагала, что я приехал с дурными намерениями, а в тот момент решила, что меня надо остановить.

– Олеся поэтому стреляла в тебя?

– Она хотела меня отговорить и угрожала пистолетом. Выстрелила, когда я решил его забрать, но промахнулась. А второй раз выстрел произошел, когда мы боролись за револьвер.

– И что произошло дальше?

– Дальше? – Павел обессиленно уронил голову на подушку.

Он сидел только благодаря специальной кровати, его силы явно были на исходе, но он все же не просил прервать допрос.

– Дальше я сказал, что собираюсь убить еще только Дашу. Заодно напомнил все, что та ей сделала. Что она нам  сделала. И велел возвращаться в дом. Олеся вернулась. Я дошел с ней до ворот и вырубил на столбе электричество. Потом прошел через строящийся участок… Ты его наверняка видел: как раз над ним уличный фонарь не горит. Там и забор не до конца сделан. Только с парадной стороны закончен, но там калитка не запирается, а со стороны леса – пары секций не хватает. Вот я через этот участок перешел на свою лесную тропу и вернулся к дому через заднюю калитку. Ключи от нее у меня были. Зашел в сарай, там меня ждали куртка Валеры и лыжная маска. Потом зашел в дом через дверь на террасу – я заранее открыл замок – и застрелил Григория. Ты в этот момент как раз пошел свет включать, и на выстрел сразу только Олеся и прибежала.

– Получается, ты ее обманул? Обещал убить Дарью, а убил Гришу.

– Получается, так, – хмыкнул Павел. – Но Гриша тоже должен был умереть. Он всю жизнь Марку в рот смотрел. И сына тому же научил. В итоге выросло то, что выросло.

– Как пистолет оказался снова у Олеси?

– Я отдал. Для убийства Даши он не был мне нужен, а Олеся не стала бы в меня стрелять, это я уже понял. Она только сказала: «Ты убил его». А я ей ответил: «Нет, это ты его убила». И показал на револьвер в ее руке. Я‑то в перчатках все делал, на оружии были только ее отпечатки. Олеся к тому моменту впала в какое‑то странное состояние, совсем запуталась… И, кажется, действительно поверила мне. А дальше ты и так все знаешь… Мне оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы убить Дашку. Я подозревал, что ты все‑таки пойдешь за помощью, но не учел, что вернешься, когда не увидишь моей машины на перекрестке. Мне чуть‑чуть времени не хватило. Все потому, что Дарья оказалась даже большей дрянью, чем я думал: спасая себя, подставила Веронику. И я потерял время…

Насчет Дарьи Морозов не мог с ним поспорить. Даже чувствовал некоторую неловкость из‑за того, что сам не увидел этого в ней. Он чувствовал искусственность, подозревал маску, но даже не предполагал, что именно скрывается под этой маской.

Похоже, хоть он и прожил уже немало лет, в женщинах разбираться так и не научился. Возможно, потому что почти всю сознательную жизнь прожил с одной женой, и она была совсем другой.

Несколько дней спустя, дожидаясь в небольшом кафе Веронику, Морозов все еще думал о том же – о своем неумении разбираться в женщинах. Она почти не опоздала, просто он пришел намного раньше. И все же, впорхнув в помещение кофейни и заметив его за одним из столиков, Вероника виновато улыбнулась. В ее небрежно заколотых волосах играло солнце, – первые дни года выдались на редкость погожими, хоть и холодными, – и вся она выглядела до того спокойной и умиротворенной, словно ей не предстояло в ближайшие дни похоронить мужа. Не говоря уже о похоронах пары друзей.

Вероника была очень рада его видеть, но сегодня эта радость Морозова не вдохновила. Напротив, отозвалась в груди то ли тянущей, то ли давящей болью. Впрочем, боль эта появилась еще той ночью, когда ему пришлось в мороз пробежаться по зимнему лесу, обгоняя смерть.

Вероника заказала себе капучино, а он пил ромашковый чай. Знал, что кофеин – плохой компаньон, когда в груди уже несколько дней так давит. Пока ей несли заказ, Морозов успел в общих чертах рассказать все то, что поведал на допросах Павел. Она хмурилась, слушая, а когда он закончил, тихо заметила:

– Наверное, это ужасно, но я его понимаю. Узнать такое… Понять, что вся жизнь могла пойти иначе…

Морозов вздохнул. В конце допроса Павел сказал ему почти то же самое.

– Знаешь, а ведь у меня могло все быть, – грустно заметил он, глядя в больничный потолок. – Как у тебя. Любимая жена, сын… Но я испугался тогда. Своих чувств к Олесе. Я ведь до нее не относился к женщинам серьезно, а тут… Мой мир словно с ног на голову перевернуло. И я испугался этого. А тут Дашка… Я самому себе хотел доказать, что остался прежним. А доказал обратное. Мне было так мерзко и так стыдно перед Олесей, что я просто сбежал. Потом узнал, что она сразу вышла замуж за другого, родила сына. И убедил себя, что она меня не любила никогда, а я все правильно сделал.

Замолчав, Павел перевел взгляд на Морозова, и тому даже померещилось, что его глаза поблескивают от слез.

– Вот скажи мне, мент, каким идиотом надо было быть, чтобы ни разу не заподозрить, что это мой сын? Я ведь, когда вернулся в эту компанию, когда женился на Даше, стал часто видеть Кирилла. На всяких там общих сборищах с детьми. Смотрел на него и думал: какой классный пацан, мог бы быть моим. Но мне ни разу не пришло в голову просто посчитать и проверить… Да черт с ним! Хотя бы спросить у Олеси! Особенно когда Никитин ушел… Можно же было подумать! Я жил с женщиной, которая шутки ради разрушила самые серьезные отношения в моей жизни. Я растил чужих дочерей. А мог бы жить с любимой женой и родным сыном. И тогда ничего этого не случилось бы!

Морозов много чего мог сказать на этот счет, но промолчал. Даже не стал напоминать, что он не мент.

– А теперь его ждет обвинение в трех убийствах, покушении на убийство и похищении, – сказал он Веронике.

Та помрачнела еще сильнее и осторожно уточнила:

– А что Олеся? Получается, она была с ним заодно?

– Нет, не была. Во всяком случае, в своих показаниях Павел уверенно настаивает на этом.

– Зачем же она привезла с собой револьвер?

– Собиралась убить себя, – нарочито будничным тоном сообщил Морозов. – У нее был свой план… мести. Ближе к полуночи она собиралась показать вам видео, сказать, что вы все уроды и вырастили уродов, а потом застрелиться.

– Господи, какой кошмар… – выдохнула Вероника, пряча лицо в ладонях. – Но почему же она ничего не сказала, раз подозревала Павла? Про это видео и про его отцовство…

Морозов тихо хмыкнул. Он тоже задал Олесе этот вопрос, когда говорил с ней. И та не стала отпираться:

– Я с самого начала поняла, зачем он приехал. Мы обсуждали это, когда увидели ту запись. У него была своя версия наказания, у меня своя. Когда он перестал говорить о своем варианте, я решила, что он отказался от этой затеи, но той ночью, когда он приехал, я поняла, что это не так. А молчала я… Молчала потому, что в глубине души хотела, чтобы он это сделал. Моя попытка остановить его на самом деле была попыткой спровоцировать. Я думала, он отнимет у меня оружие и застрелит, чтобы я не мешала.

– Вы так хотели умереть? – тихо спросил у нее Морозов. Разговор с Олесей давался ему куда тяжелее, чем допрос Павла. – Поэтому не пошли с записью ко мне или к кому‑то еще, чтобы сделать все по закону?

– Дело не в том, что я хотела умереть, – призналась она после долгого молчания. – Дело в том, что я хотела наказать главного виновника того, что случилось с Кириллом. Понимаете, эти люди… Злотники, Столяровы, Демины… Даша… Да, они вырастили маленьких чудовищ. Но сколько их таких в этом мире? Рисующихся, унижающих других, лишь бы возвыситься самим, провоцирующих, подстрекающих… И я, и вы, полагаю, встречали десятки подобных людей. И каждый из нас по‑своему им противостоял. Надеяться, что Кириллу они на жизненном пути не попадутся, было глупо с моей стороны. Надо было готовить его к такой встрече. Закалять его характер. Учить не вестись на подобные провокации, не искать способы заслужить чье‑то одобрение. Вообще не зависеть от чужого одобрения! А я не научила…