Читать книгу 📗 "Щука - Макгоуэн Энтони"

Незаметно проскочить к себе и переодеться не удалось — отец заметил меня из кухни. Он только что пришёл с ночной смены в больнице. После работы от него всегда как-то по-чудному пахнет. Больницей. Дезинфицирующими средствами, потом и ещё чем-то. Иногда ему приходится возить на каталке умерших пациентов, и я подозреваю, что это что-то — запах покойников.

Отец строго посмотрел на меня, но сам при этом чуть не рассмеялся.

— И как это тебя угораздило? — спросил он.

Какое-то время назад — когда он не мог найти работу и от него ушла наша мама — отец был немного не в себе. В ту пору он вообще бы не заметил, что я промок, или, наоборот, поднял бы страшный крик. Но сейчас дела шли получше. У него появилась подружка по имени Дженни. Она симпатичная и к тому же помогла ему устроиться на работу. Денег у нас от этого много не стало, но зато теперь мы с Кенни каждый день одевались в чистое и нормально обедали, а на кухне у нас всегда стояла жестяная коробка с печеньем, и ничего, что с ломаным, которое отец покупал по дешёвке на рынке в Лидсе.

— Он плавал спасать Тину от гигантских щук! — сказал Кенни прежде, чем я успел что-нибудь придумать.

Отец сначала улыбнулся и сделал большие глаза, а потом строго посмотрел на меня и спросил:

— И глубоко ты заплыл?

— Да я даже и не плавал никуда, — сказал я. — Так, зашёл по пояс.

— Пап, Ники всё врёт, — снова влез Кенни. — Он жутко смелый. Зашёл туда, где ему с головкой, и поплыл.

Кенни хотел как лучше, пытался меня похвалить. Но, честное слово, лучше бы ему было помолчать.

Отец подошёл и положил руку мне на затылок. Руки у него были большие, сильные, загрубевшие от работы. Их мощь чувствовалась сразу — даже когда он старался быть нежным.

— Посмотри на меня, Ники, — сказал он. Я послушно посмотрел в его серовато-голубые глаза. — Это очень опасно. С детьми там уже случались неприятности. Несколько человек чуть не утонули.

— Я знаю, пап.

— На дне пруда валяется много всякого, за что можно зацепиться. А ты ведь у нас не Марк Спитц, правда?

— Кто? — переспросил я.

— Был такой знаменитый пловец, когда ты ещё на свет не родился, — ответил отец. — Взял семь золотых медалей на одной Олимпиаде. Как потом этот тип из Австралии, которого ещё Торпедой называли…

— Да, пап, я — не он.

— Поэтому пообещай, — сказал отец.

— Что пообещать?

— Что больше не будешь плавать в Беконном пруду.

— А я и не плавал, — сказал я. — Я спасал Тину.

— Ничего бы с ней не сделалось, — сказал отец. — Собака, она всегда выкрутится. И не надо, пожалуйста, умничать. Пообещай, и всё.

Его рука на затылке потяжелела. Было не больно — отец никогда не делал нам с Кенни больно, — но она меня здорово придавила. Как что-то большое и важное, чему невозможно противиться.

Не подумайте плохого — ничего угрожающего в этом не было. На меня всей своей тяжестью легла любовь, а от неё мне не нужна защита.

— Пап, я не буду, — сказал я. — Не буду плавать.

— Пообещай.

— Честное слово, не буду.

— Ладно. А сейчас живо переодеваться. А то от тебя лягушачьим дерьмом несёт.

Мы с Кенни рассмеялись, а вслед за нами и отец.

— Там много воды нагрелось, хватит помыться, — сказал отец, и я послушно пошёл в ванную.

9

Пока я отмокал в горячей ванне, в голове сложился план. Сначала я решил пойти на пруд ночью или рано утром, сплавать к мертвецу и снять с него «Ролекс». Ничего приятного такой заплыв не обещал, но без лезущей на меня Тины он был мне вполне по силам.

Но отец же взял с меня слово. Я подумал об этом даже с некоторым облегчением. Я боялся того, что таилось под водой, боялся, что оно схватит меня и утянет на дно. Теперь я боялся не только гигантских щук, но и призрака Мика Боуэна.

Так что пришлось изобретать другой способ достать часы. Проще всего было бы сплавать за ними на лодке, но лодки у меня не было.

И тут меня осенило: у нас был надувной матрас. Родители купили его, когда ездили с нами в отпуск в Испанию. Я был тогда ещё совсем маленьким, но отлично помню то лето. Было всё время жарко, и на небе ни облачка. И мы были все вместе: мама, отец, Кенни и я.

Но чего уж там об этом вспоминать. Мамы с нами давно нет, но есть Дженни, и она хорошая. Даже лучше, чем просто хорошая.

Ладно, сейчас важнее всего, что надувной матрас плавает, а значит, на нём можно доплыть до мертвеца и снять с него часы.

После ванны я оделся во всё чистое (Дженни добавляла в стиральную машину средство, от которого одежда становилась мягкая и как бы пушистая) и пошёл в сарай. Он был забит всяким барахлом: коробками с нашими детскими игрушками, пачками старых журналов и мотками проводов, которые вряд ли вообще когда-нибудь что-нибудь к чему-то присоединяли.

Матрас хранился на полке в глубине сарая. Маленькими мы с Кенни часто надували его в саду и прыгали на нём, как на батуте. Кенни так и называл его: наш батут.

Последний раз мы доставали эту штуку тыщу лет назад.

На полке было полно пылищи, в ней валялись высохшие мушиные и осиные трупики и несколько предметов, которых мне не хотелось видеть: фотографии, ключи от другого дома и письма.

Вообще, думать о неприятных вещах иногда бывает полезно. Подумаешь о них и этим даже что-то вроде исправишь. Но есть вещи, думать о которых совсем нельзя.

Короче, я стащил с полки надувной матрас, чуть не задохнувшись от пыли, паутины и оживлённых фотоснимками воспоминаний.

Матрас был с одной стороны синий, а с другой — красный. Трубка, через которую его надо надувать, заросла грязью. Я протёр её пальцами, но в результате только их перепачкал. Тогда я поплевал на трубочку и вытер её о джинсы. Потом я принялся в неё дуть и дул, кажется, целую вечность, пока кусок сине-красного пластика не начал наконец набухать.

Но тут у меня за спиной раздался радостный возглас:

— Ты надуваешь батут?

Это был Кенни.

Стоило, конечно, запереть дурацкую дверь сарая.

— Нет, Кенни, — ответил я. — Просто решил… ну это…

А потом, сам не знаю почему, всё ему рассказал.

Может, так на меня подействовали печальные старые предметы, которые попались мне на глаза, и печальные старые мысли, которые пришли мне в голову. После них разумнее было бы взять старый отцовский молоток и треснуть им себе по голове. Но я живой человек и поэтому из всех возможных вариантов вечно выбираю самый кретинский.

— Понимаешь, Кенни, когда я плавал за Тиной, я кое-что заметил там в пруду…

— Щуку? — перебил меня Кенни. — Утку? Или…

Дай ему волю, он так целых полчаса выкрикивал бы первые приходящие в голову слова, но я его сразу остановил:

— Нет, Кенни. Я увидел в воде мёртвого человека.

— Мёртвого человека… — повторил за мной Кенни. Его лицо казалось жёлтым в свете свисавшей с потолка голой лампочки.

А в следующий миг его прорвало — один за другим с невероятной скоростью посыпались вопросы: «Откуда ты узнал, что он мёртвый?», «От чего он умер?», «Он утонул?», «Его закусали щуки?», «Как его зовут?»

— Не знаю, — сказал я, разом ответив на все его вопросы. А потом, как дурак (почему, собственно, как?), взял да и всё выложил: — Ну, то есть я, может, и знаю, кто это. Потому что я видел его часы. Золотой «Ролекс». Они стоят дороже, чем наш дом. И я подумал, что можно забрать часы, продать, а деньги отдать отцу. И мы больше не будем бедными, отец сможет купить всякие нужные вещи, и мы все вместе сможем поехать отдыхать.

В глубине души я видел в этой затее ещё один плюс, но запретил себе о нём думать. Он заключался в том, что, если отец разбогатеет, к нам может вернуться мама. А запретил я себе об этом думать, потому что боялся предать Дженни, которая была к нам очень добра.