Читать книгу 📗 "Рядом со Сталиным - Бережков Валентин Михайлович"
— Могу я быть уверен, что ты не подведешь?
— Да, папа, я обещал и сдержу слово.
Здесь я полагаю уместным привести выдержку из рассказа Андрея о событиях августа 1983 года, написанного им спустя 8 лет для «Вашингтон пост мэгэзин» (номер от 27 октября 1991 г.). Добравшись к ночи на машине до Нью-Йорка, он заблудился, очень испугался и решил вернуться домой.
«В моей голове путались мысли. Что я делаю? Я никого не знаю в этой стране. Что со мной будет? Найду ли я здесь работу? Где я буду жить? Я всегда жил с моими родителями. Они всегда мне помогали. Я никогда не был один в своей жизни. Мои родители — я так люблю их! Наши споры — они все такие глупые. В моей душе я люблю своих родителей больше всего на свете. Только сейчас, когда я остался один, я это ясно понимаю. Я без них не смогу жить. Почему я прежде всего не подумал о них? И что с ними случится? Они вернутся в Россию опозоренные. Все будут клеймить их. А как они будут жить без меня? Они тоже любят меня. Мой отец так много работает. Он старался облегчить мою жизнь. Он пытался помочь своей стране. Его лекции в Америке — это струйка света во мраке советской пропаганды. Он любит свою работу. Это его жизнь. А я все ему испорчу. Моя мама — что бы она ни говорила, как бы она меня ни ругала, как бы мы с ней ни спорили — она моя мама., Почему я не подумал обо всем этом раньше…
Я должен вернуться».
Эту выдержку я привел как свидетельство того, что еще до моих уговоров Андрей в глубине души жалел о своем опрометчивом поступке и для себя решил, что вернется с нами в Москву.
На совещании с высшими руководителями посольства мы подробно обсудили, какие шаги следует предпринять. Я предложил немедленно провести в жилом комплексе посольства пресс-конференцию с участием Андрея, который заявит, что намерен вместе с родителями вернуться домой. Это сразу разрядит атмосферу. Вслед за этим Лера с Андреем вылетят в Москву, а я останусь дожидаться смены. Главное — решить это дело как можно быстрей, пока не развернулась кампания в прессе.
Но мои коллеги меня не поддержали: «А если Андрей передумает и скажет, что хочет остаться в Америке, что тогда?» Я тщетно пытался их убедить, что этого не следует опасаться. Они решили перестраховаться и запросили Москву.
Очень некстати оказалось отсутствие посла Добрынина. Он, думаю, решил бы это дело на месте. Запрос же Москвы перенес нашу семейную проблему в сферу межгосударственных отношений двух сверхдержав, уже и без того втянутых в омут «холодной войны».
В итоге был упущен момент, когда незамедлительный отъезд Андрея мог закрыть инцидент. Ответ Москвы затянулся на несколько дней, а тем временем пропагандистская кампания вокруг письма Андрея развернулась в полную силу.
Над жилым посольским комплексом круглосуточно кружил вертолет, освещая сильным прожектором всю территорию. У ворот толпились журналисты и многочисленная публика. Напротив ворот был развернут огромный транспарант «Свободу Андрею». Через мегафоны выкрикивали это же требование. Теленовости начинали программу «делом Андрея». Советник президента Эдвин Мис объявил, что по распоряжению Рейгана закрыты границы США — мера беспрецедентная в истории страны. По вечерам все телеканалы передавали дискуссии солидных юристов, рассуждавших о том, какая кара ждет Андрея, если Америка позволит вывести его в Советский Союз. Держа в руках уголовный кодекс СССР, советолог Дмитрий Саймес, недавно переселившийся из Москвы в Вашингтон, утверждал, что не только Андрей, но вся семья Бережковых будет отправлена в сибирские лагеря.
И все это изо дня в день видел и слышал Андрей. Мне приходилось вновь и вновь его спрашивать, не поколебался ли он в своем решении вернуться домой. Но он держался крепко, говоря:
— Будь что будет, но я сдержу слово…
Я успокаивал его, уверяя, что ничего страшного не произойдет, хотя понимал, что не исключены всякие неприятности. Надо сказать, что американская кампания запугивания возымела действие на ряд сотрудников посольства. Кое-кто рекомендовал нам, вернувшись в Москву, сменить фамилию, переехать в провинциальный городок и вообще постараться никому не попадаться на глаза…
Через несколько дней госдепартамент, «по поручению президента», официально уведомил посольство, что иммиграционные власти США настаивают, чтобы Андрей был передан им для выяснения его намерений. Заявление представителя посольства о том, что Андрей хочет вернуться с родителями домой, не возымело действия. Власти решительно требовали его выдачи.
Наконец Москва согласилась на проведение пресс-конференции. После этого с госдепартаментом была достигнута договоренность, что, если Андрей подтвердит свое намерение вернуться на Родину, наша семья сможет сразу же покинуть США.
И вот в клубе посольства — множество журналистов. Среди них мой приятель Лесли Гэлб. Тут же представители советских газет, радио и телевидения. Проводит пресс-конференцию советник посольства Виктор Исаков. Андрей держался хорошо. На вопросы отвечал четко и коротко. Несколько раз повторил, что возвращается в Москву вместе с родителями.
Сразу же после пресс-конференции в сопровождении Олега Соколова и резидента КГБ, а так же двух помощников госсекретаря США и полицейского эскорта на мотоциклах мы направились в международный аэропорт им. Даллеса. По всему маршруту нам был дан зеленый свет. То и дело звучали пронзительные полицейские сирены.
Все балконы здания аэропорта заполнили журналисты, фото— и телерепортеры. Они явно ждали какой-то сенсации. Ждал нас уже полтора часа перед взлетной полосой и «Боинг–747» авиалинии TWA, летящий в Париж. Но мы не сразу попали на его борт.
После того как посольские коллеги с нами распрощались, помощник госсекретаря Ричард Бэрт провел нас с Андреем в красиво обставленную комнату, где находились три незнакомых джентльмена довольно мрачного вида. Нас пригласили сесть за стол напротив них. Задавал вопросы один. Двое других делали записи. Возможно, то были парапсихологи. Им, видимо, поручили проверить, не находится ли Андрей под воздействием каких-то препаратов и принял ли он сознательно решение покинуть США. Может, власти полагали, что столь торжественные, чуть ли не «президентские», проводы вскружат голову Андрею и он в последний момент вновь захочет остаться в Америке. Но и тут Андрей держался стойко, и вскоре нас препроводили в самолет.
Билеты нам и сопровождавшему нас до Москвы советскому вице-консулу были зарегистрированы в первом классе. Я опасался, как бы другие пассажиры из-за длительной задержки самолета не встретили нас враждебно. Но когда наша группа появилась в салоне, раздались дружные аплодисменты. Среди пассажиров было немало иностранцев, и они, как, впрочем, и большинство американцев, нам сочувствовали и симпатизировали: все-таки мы вышли победителями и добились возврата в лоно семьи. Приятным и весьма существенным был знак симпатии от капитана «боинга»: бутылка шампанского и банка черной икры.
Едва наш самолет поднялся в воздух, как мы с Андреем вновь попали в плотное кольцо журналистов. Оказалось, что и тут их было больше дюжины. На просьбы оставить нас в покое никто не обращал внимания. Андрея донимали вопросами, слепили вспышками фотоаппаратов. Наконец, сжалившись над нами, капитан корабля поручил стюардессам отгородить наши места пледами, словно ширмой.
В Париже мы должны были пересесть в самолет «Аэрофлота», летевшего прямым рейсом в Москву. Однако добраться до него в аэровокзале Бурже было не так-то просто. Тут тоже нас ждала толпа репортеров. Меня с Андреем пытались разъединить, и мы оказались далеко от Леры, которую сбили с ног. Она упала, и никто даже не помог ей подняться. Все устремились за Андреем, чтобы в последний момент оторвать его от семьи. Со всех сторон транспаранты: «Андрей, ты еще в Свободном Мире. Выбирай: Свобода или Сибирь». Никто не думал о родителях…
Добравшись до полупустого нашего самолета, Андрей расположился на трех сиденьях и проспал до Москвы.
В Шереметьеве, где также не обошлось без иностранных репортеров, нас встретили мой сын Сергей и наши друзья. Они благополучно доставили нас в нашу квартиру на Фрунзенской набережной. Еще некоторое время на Западе вокруг нашей семьи бушевали страсти, но вскоре внимание мировой прессы отвлекла гибель южнокорейского самолета KAL–007.
