Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
самосознания предрассудки и недоверие к меньшинствам возможно понемногу искоренить. Ведь, скажем, в кругах музыкантов, спортсменов, также и медиков уже заметны изменения. Основа — общая работа, интересы, культура. Правовое государство, общность гражданского сознания, — эти слова были мне хорошо знакомы. Об этом говорили, к этому стремились до ульманисовского путча и ликвидации парламентарной демократии. Потом психологическая атмосфера изменилась. Здоровое, заслуживающее всяческого уважения чувство национального достоинства все больше накачивалось до самовлюбленного, заносчивого ультранационализма.
В Риге среди гостей нашего дома я вспоминаю двух художников — Лудольфа Либерта и Сигизмунда Видберга. Чудесным образом у меня до наших дней сохранилась тарелка с росписью Видберга, которую из нашей более поздней квартиры не унесли мародеры и грабители, так как она была с трещиной. Либерт обычно приходил один, потому что у его супруги, оперной певицы Аманды Либерт-Ребане, с мамой были весьма прохладные отношения. Довольно часто гостили у нас Юрий Юровский и Екатерина Бунчук из театра Русской драмы — в то время они считались парой. На режиссера Юровского многие смотрели как на белую ворону, он был одним из представителей русской культуры в Риге, в достаточной степени интегрированных в латышских художественных кругах.
Мама глубоко презирала межнациональные предрассудки, духовную узость, от которой еврейская среда также отнюдь не была свободна. О господи, какие только колкости в адрес других национальностей не приходилось иногда выслушивать в гостях у евреев из другой среды и с отличными от нас взглядами! Надо заметить, что ни в одном другом проживающем в Латвии национальном меньшинстве не наблюдалось, но крайней мере на мой взгляд, такого множества различий в культуре, обычаях, мировоззрении, как именно в
еврейском. Но это уже отдельный вопрос, не входящий в круг моих личных воспоминаний.
Помню еще одного интересного человека, политика, дипломата Маргера Скуениекса. Каковы бы ни были его взгляды в разные периоды, с моим отцом у него всегда были добрые отношения, полные взаимного уважения. У меня, гимназистки, вдруг проявился особый интерес к нему как к ученому и автору, когда однажды, в 1938 году, Скуениекс после долгого перерыва позвонил отцу и пришел, чтобы подарить ему свой капитальный труд — всестороннее статистическое исследование жизни Латвии. Уже тогда я изучала эту книгу с увлечением. Это труд, который по сей день помогает реально, без идеологического тумана осознать истинное общественно-экономическое положение досоветской Латвии. При советской власти я держала эту книгу, чудом сохранившуюся, уж конечно не на виду и давала читать лишь тем, кому доверяла.
ОТЕЦ И МАТЬ
«У меня была слишком большая разница в возрасте с двоюродными братьями, чтобы они могли на равных быть моими собеседниками и единомышленниками. Я росла одна среди взрослых, детские игры меня никогда особенно не прельщали, хотя в обществе сверстников я чувствовала себя хорошо, веселилась и в стороне ото всех не стояла. В куклы почти не играла. Скорее всего, они у меня были, но не оставили никаких эмоциональных замет. Мне нравились игры па сообразительность, настольные игры, когда в доме маминых родителей играла вся семья, и гости тоже. Некоторое время и стар и млад увлекались игрой в лого. Многолюдный круг родных и близких, в котором утро моей жизни прошло, как захватывающий спектакль, я .побила всем сердцем, и меня любили и баловали. И все же — это может показаться парадоксальным — и в моем детстве присутствовали суровость и невольная жестокость. Сомневаюсь, понимали ли это мои близкие. Конечно, я никогда не сомневалась в любви родных ко мне, и все же постоянной близости родителей, которую не без основания считают необходимой ребенку, мне часто недоставало — даже в Берлине, когда жили вместе. Перед сном в постели меня иногда охватывала грусть, о которой я никому не рассказывала.
В моей семье не было принято то и дело целоваться, ласкаться и обниматься. Поцелуй, объятия были сравнительно редким и значительным проявлением любви. Мне же иногда хотелось именно большей ласки и физического
тепла. Близость между мной и матерью, между мной и отцом, которая вообще была очень тесной, выражалась в основном в разговорах, понимании, поддержке. Однако порой проходили педели, даже месяцы вдали от родителей. Самыми тоскливыми были моменты, когда мать и отец уезжали из Риги или когда мне нужно было покидать Берлин. Временами казалось, что вся жизнь состоит из непрерывных расставаний. Тогда я плакала, по делать это надо было тайком, вечерами в постели. Мама терпеть не могла слез и жалоб. Я хорошо знала — это ее только раздражает. Помню, в очередной раз, когда мама снова уехала, я взяла ее подушку, прижала к себе и вдыхала знакомый запах ее духов. Это были дорогие французские духи геюгеггх, что означает "я вернусь". Скоро я
успокоилась, но все равно было грустно. Хотя с каждым следующим расставанием мне удавалось быстрее взять себя в руки и не поддаваться слабости. Я не предполагала, что скоро придет время расставания без надежды на ]е гетепз.
Таким образом, уже с малых лет мне пришлось учиться свои проблемы излагать четко, понятными словами, что, конечно, требовало и четкого мышления. Ребенку такое требование всегда владеть собой иной раз кажется очень жестоким. Утешает понимание того, что именно это для меня стало ни с чем не сравнимой наукой.
В глазах других я была избалованным ребенком, ни в чем не знающим отказа. Но нет, я не была избалована в смысле прихотей и распущенности. Я была более свободной и более уважаемой личностью, чем мои сверстники, но я сама устанавливала границы, привыкла не жалеть себя и не ждать жалости от других. А это в детстве совсем нелегко.
Один из принципов мамы гласил, что в жизни совсем немного вещей, к которым следует относиться совершенно серьезно. А именно — смерть и любовь и все, что связано с ними. Наверно, поэтому она с таким драматизмом реагировала на болезни близких. Странно, но через тридцать с лишним лег
я именно эти слова слышала из уст великой актрисы, как ее кредо. Это была Анна Маньяни, с которой мне удалось побеседовать после спектакля во время ее гастролей в Ленинграде. Действительно, мама всегда превращалась в настоящего анге-ла-хранителя, заботилась даже чрезмерно, целиком отдавая свое внимание тем, кому "посчастливилось" захворать. Иногда я мечтала заболеть, так как в таких случаях мама все отметала 1! сторону, ничего другого для нее не существовало, она сидела возле моей постели, иногда даже поспешно приехав в Ригу, сама ухаживала и развлекала меня. Когда я ничем не болела, надо было обходиться гувернанткой.
Мама была непревзойденной сиделкой, то был ее особый дар. Отец болел довольно редко, но каждый раз тяжело. Однажды в Берлине он был буквально на рубеже жизни и смерти, ему грозила тяжелая инвалидность. Запущенное острое воспаление оболочки мозга. Мать потребовала, чтобы он поправлялся дома, в пансионе фрау Бергфельд, а не в больнице. Медсестра будет помогать ей — главной сиделке. Не отходя от постели больного ни днями, ни ночами, которые проводила там же, сидя в кресле, она старалась все делать сама. Ничто так не прибавляет жизненных сил больному, считала она, как возможность в любое время суток, открыв глаза, видеть перед собой нарядную и улыбающуюся жену. Вот почему она и в этот раз, и в других подобных случаях болезни надевала красивое, голубое с белым платье, напоминающее форму медсестры, Ей удавалось всегда быть свежей, благоуханной и сияющей. Мамин расчет оправдался, это признал и главный лечащий врач отца, знаменитый профессор Зауэрбрух, который с большим сомнением, нехотя разрешил оставить больного дома. После успешного выздоровления отца он не скупился на комплименты: главная заслуга в этом — самоотверженная забота прекрасной супруги.
