Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
В эти моменты я чувствовала всю глубину настоящих отношений между моими родителями, не всегда заметную в обыденной жизни.
Будучи замужней женщиной, мать не раз получала серьезные предложения развестись и стать женой другого — более богатого, знаменитого, титулованного. Но в этом смысле отец мог быть абсолютно спокоен — он знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах его не променяют ни на кого другого. Что бы ни случилось — флирт, более серьезное увлечение, — главное не подлежало сомнению.
Однажды, когда мне было пятнадцать лет, мы с мамой некоторое время провели в новой гостинице Кемери. Не помню, какие процедуры были ей назначены, но главной оказалась светская жизнь в шикарном ресторане и баре. И для меня нашлись там кавалеры — троица молодых шведов. Как-то вечером я нечаянно застала мать в весьма недвусмысленной ситуации с одним из многолетних друзей дома. Позже у нас состоялся откровенный разговор двух взрослых женщин. Мать пояснила мне свое представление о верности и неделимой любви, которое никак не соответствовало общепринятому. Она говорила: настоящий муж — это на всю жизнь, почти как отец или брат, часть ее самой. Независимо от того, что временами может случиться по причине разных импульсов и прихотей. Супруг — всегда на первом месте. Настоящая верность, по ее мнению, в первую очередь верность человеку, а не мужчине в узком эротическом смысле. Она процитировала мне стихотворение английского поэта Эрнеста Доусона {Етез1 Ооттоп): "I каее Ьееп /айк/'и11 1кее, Су нага! гп ту /азкгоп". ("Я верен был тебе, Синара! На свой манер".) Люди разные, и природа их любви и верности различна, но верность человеку, избранному на всю жизнь, должна быть непоколебимой... Не скажу, что в дальнейшем я всегда придерживалась этой версии, моя натура иная, но тот разговор я никогда не забывала.
В скудные годы, когда родителям приходилось переживать финансовые трудности, я снова убеждалась в том, как мама отличалась от других знакомых мне рижских дам, которые даже кратковременное отсутствие денег воспринимали,
как тяжкий удар судьбы. Она принимала случившееся без паники и ударом уж никак не считала. Нетрудно презирать деньги, когда их полным-полно, но она от этих взглядов не отступала и в моменты трудностей. В памяти остался яркий эпизод детства. Это было в 1931 году, во время великой депрессии, когда отец по-настоящему разорился. Средства растаяли, даже гувернантка была уволена. Из Берлина родители приехали в Ригу зализывать рапы, как посмеивалась мама. Снимали три маленькие меблированные комнатки у одной дамы на улице Антоиияс. Обедать отправлялись к родителям мамы тут же за углом, на Элизабетес. Вспоминаю, как мать, смеясь и с комичным пафосом изображая мелодраму в стиле немого кино, открывала шкаф и чемоданы и швыряла на кровать все, что было ценного, — манто из соболей и горностая, норковую шубу, чернобурок, вытряхивала из бархатных коробочек драгоценности, чтобы отец отнес их в ломбард. Единственное, с чем она никогда не расставалась, был знаменитый зеленый изумруд. Ей, как настоящей женщине, нравились украшения, но она никогда к ним серьезно не привязывалась. Они были всего лишь оправой, которая может быть или не быть, потому что она в любой роли или костюме была в себе уверена. Оба родителя уже с малолетства давали мне понять: настоящей ценностью является то, что никто не может отнять — сердце, ум, знания, юмор, в конце концов и сама красота, пока ты молод и здоров, и, конечно, любовь во всех ее проявлениях.
В это трудное время мы с мамой собирались куда-то ехать поездом. Стояли в Риге на вокзале у вагона второго класса, ждали начала посадки. Подбежала одна дама с возгласом: "Ева Рувимовна! Ева Рувимовна!" С трудом отдышавшись, она выпалила: "Вы едете во втором классе?!" Молниеносный ответ моей мамы: "Где еду я, там всегда первый класс!" Процитирую и более поздний разговор с одной дамой, желавшей маму уязвить: "Знаете ли вы, что вашу дочь видели в дурном обществе?" — "Там, где моя
дочь, всегда хорошее общество!" — отчеканила и на этот раз мама.
Вскоре мы смогли покинуть улицу Антонине. Родители вернулись в Берлин. Я осталась у дедушки с бабушкой.
И тогда, когда родители навсегда оставили гитлеровскую Германию, зимой 1935/1936 года был весьма короткий скудный период, уже в Рижской квартире на улице Видус 9. Там у нас была прислуга из Латгалии, Маня, миловидная, жизнерадостная блондинка, находчивая и смышленая. Рассказывая о том, в какой нищете живет дома ее многодетная семья, она не скрывала, что решила жить иначе. К моей маме она сильно привязалась, брала с нее пример, как одеваться и вести себя, и маме тоже нравилось заниматься образованием Мани. Мамины знакомые дамы, приходившие на кофе или сыграть партию в карты, смеялись, что Ева даже домработницу сотворила по своему образу и подобию. Маня все же не забывала и своих родственников, старалась им помочь. Мама позволила 1$ Манимой девичьей поселиться ее племяннице Жене, которая в городе хотела выучиться на портниху, сама же Маня часто ночевала у жениха. Девушка оказалась одаренной, с прирожденным вкусом, и мамины советы ей шли па пользу. Именно в это время мама не могла позволить себе заказывать дорогие модели, но журналы мод из Парижа у нас были, и мама сама для себя рисовала оригинальные наряды. Женю очень скоро выучили. На кухне стояла подаренная ей швейная машинка, и она пошила несколько блистательных нарядов, насчет которых у маминых завистниц не возникло и тени сомнения, что они прямо из Парижа. Мы поддерживали эту версию и радовались успеху мистификации.
Меня лично очень долго одежда, и где уж там элегантная, особо не интересовала. Однако тогдашнюю рижскую моду для юных девушек — сплошные оборки и кружева — я терпеть не могла. Только в вопросах цвета я могла быть капризной, даже неуступчивой. Я на полном серьезе
воспринимала удачное сочетание цветов или их несовместимость как переживание физического порядка.
Еще в раннем детстве, до школы, у меня произошла незабываемая стычка с французской гувернанткой — строгой кальвинисткой. Однажды утром она протянула мне розовую рубашку, салатового цвета трусики и велела мне их надеть. Я брезгливо отказалась. Гувернантка остолбенела, не понимая причины. Детские капризы надо было пресечь на корню. Она категорически требовала, чтобы я напялила на себя предложенные вещи. От сочетания розового и зеленого мне стало физически нехорошо. Я сказала, что от такого белья возьму и заболею. "Никто же этого не увидит", — гувернантка окончательно потеряла терпение. Я ответила: "Но я-то знаю, что на мне надето, я кожей чувствую цвет". Пришлось обратиться в высшую инстанцию. Мама поняла сразу. Стараясь не задеть гувернантку, она тактично пояснила, что в вопросах личного гардероба надо учитывать вкус ребенка. Гувернантка была возмущена настолько, что хотела даже отказаться от места. Однако у меня в памяти этот случай остался доказательством того, насколько уже в детстве в семье меня уважали, как человека с правом на свое мнение.
Хотя практически я рядом с матерью проводила не так уж много времени, именно она в моей жизни была человеком, оказавшим самое глубокое влияние. В части разума и образования большая часть импульсов исходила от отца. Мать преимущественно была точкой отсчета в вопросах характера и восприятия жизни. Осознаю также значение наследия рода Дуловых, воспитания и условий жизни, и все же маму я любила даже не только как мать, она мне просто нравилась, я восторгалась ею. Мне нравилось, какая она, кто она, но уже тогда я начала сомневаться, нравится ли мне, как она живет. Для себя я уготовила будущее другого типа, более самостоятельное, деятельное, независимое. В то время я не сомневалась, что человек — хозяин своей судьбы,
кузнец своего счастья, и все пыталась разглядеть в будущем свой путь.
Когда я вспоминаю раздумья тех времен, планы, подготовку к взрослой жизни, которая представлялась мне солнечной и захватывающей, приходит на ум кадр из старого, виденного в школьные годы кинофильма. Фильм назывался Кавалькада, естественно, черно-белый. Палуба корабля, огромного океанского лайнера, вокруг звездная ночь и мирные просторы океана, у борта — молодая пара, зритель уже знает, что эго новобрачные. Счастливые, они строят планы на будущее. Движение камеры, и в кадре — висящий поблизости спасательный круг с названием корабля: ТИапгс. В то время окружающий мир казался устойчивым, опора у нас под ногами — надежной, как палуба океанского великана. По ледяные глыбы уже приближались. Жизнь, а все точь-в-точь как в кино...
