Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
На двенадцатый день рождения я получила всего Шекспира — на двух языках, в немецком переводе и в оригинале. Английский я изучала и в школе, и дополнительно осваивала разговорную речь с учительницей англичанкой. Конечно, шекспировские тексты отличаются от современного английского языка, и все же именно они помогли мне почувствовать вкус и возможности этого языка. На немецком Шекспир был доступен в переводе поэтов-романтиков XIX века Шлегеля и Тика. Я сравнивала перевод с
оригиналом и привыкла эго делать каждый раз, когда встречалась с переводной литературой. При этом довольно скоро обнаружилось, что оригинал и перевод никогда не бывают полностью адекватными. Эго побуждало меня хотя бы на уровне чтения осваивать все новые языки, чтобы не обмануться или не быть обманутой. А то ведь итальянцы не без основания говорят: "ЬгайиНоге Ьгас1Шоге" ("переводчик — предатель").
Однажды в магазине мадам Эттиигер я взяла очень толстый том па английском — антологию, в которой были собраны лучшие образцы мировой лирики. С трудом дотащила тяжелый фолиант до дома. Уже в самом начале меня ожидал сюрприз, который ввел меня в русло совсем новых интересов. То был Гимн Эхнатона Солнцу. Мне казалось, что я весьма хорошо ориентируюсь в истории древнего Египта, прочитала не одну книгу о раскопках, у меня было прекрасное издание — фотографии гробницы Тутанхамона. Теперь я с изумлением обнаружила, что мысли, высказанные несколько тысячелетий назад, могут быть такими близкими и светлыми в наше время. Наконец, в пятнадцать лет я открыла для себя трех французских поэтов, которые сопровождают меня по сей день — Бодлера, Верлена, Рембо. Особенно близок мне Верлен. Мелодия слов — вот что, кажется, меня больше всего захватывает в поэзии.
Этот период лирического откровения связан и с моим другом детства Паулем, с нашей последней встречей в Риге в 1938 году. Павлик изучал медицину в Швейцарии и рассчитывал остаться там как врач. Он приехал к нам в гости в Ригу на каникулы. Он был молодым мужчиной, и я в свои шестнадцать уже не была ребенком, но наша дружба возобновилась так легко и быстро, как будто и не было расставания, все еще оставаясь отношениями брага и сестры. Наше немедленное взаимопонимание не в последнюю очередь возникло из совпадения литературных пристрастий. Пауль был человеком, познакомившим меня с новейшей
немецкой поэзией, первым делом со своими любимцами Рильке и Штефаном Георге. Первого из них я сразу признала своим, он навсегда вошел в мой внутренний мир и стал его частью. Павлик уехал, вскоре пути наши разошлись, началась совсем другая жизнь, полная тяжких испытаний. Друга детства я никогда больше нс видела. Буйные ветры истории замели все его следы, но на память о себе он оставил мне Рильке.
Есть еще одна книга, которая сопровождает меня со времен отрочества. Вовремя, то есть на пятнадцатый день рождения отец мне подарил сборник афоризмов и максим Ларошфуко. Томик в мягком переплете из сафьяновой кожи с золотым обрезом (из серии ВгЫгоёкерие гозе) оказался обиталищем мудреца, жизненная философия которого стала для меня источником радости и силы. Там я нашла точно и остроумно сформулированные мысли, — нечто похожее я с полным убеждением могла бы высказать сама, но никогда не сумела бы сделать эго так совершенно. Некоторые из максим Ларошфуко укрепили мои личные воззрения, принципы. Хотя бы запомнившееся на вело жизнь — "II ез1 р1и$ копогаЫе (1’Нге Ьотрё раг зез апш с/ие с!е 1еиг тё[и>г” (Большая честь быть обманутым друзьями, чем им не доверять) — во многом соответствует моему отношению к близким людям.
Уже старшеклассницей в Риге, наряду с известными и в Латвии французскими писателями, начиная с любимого автора моей мамы Пруста, я вдруг неожиданно заметила в числе заказанных книг роман еще совсем неизвестного молодого писателя с необычным, непривлекательным названием Тошнота. Книга меня захватила; кроме всего прочего, она отвечала моим критическим взглядам на мир в то время. Пришлось ждать долгие годы, пока в пятидесятые мне вновь стали доступны позднейшие литературные и философские труды теперь уже всемирно знаменитого Жана-Поля Сартра.
В последнее время часто вспоминаю еще одну книгу, которая в школьные годы меня сильно взволновала и отложилась в памяти. Речь о романе немецкого автора Франца Верфеля Сорок дней Муса-Дага, вышедшем в свет в 1933 году, после прихода Гитлера к власти. Он впервые в литературе освещает первый геноцид XX века — бесчеловечное массовое истребление армянского меньшинства в Турции в 1915—1916 гг. Число расстрелянных или иначе убитых армян превышало миллион. Роман основан на рассказах выживших армян и других свидетелей, а также на документах, которых было, правда, немного. В то время основные сведения об этом преступлении еще содержались за семью печатями, точно военная тайна. В наши дни архивные документы стали доступны, и оказалось, что отображение событий свидетелями и автором полностью отвечает истине. За сухими цифрами, известными теперь истории, в романе Верфеля раскрываются судьбы конкретных живых людей.
И в Берлине, и в Париже у родителей были знакомые армяне, славные люди, которых при чтении я невольно представляла на месте описанных в книге жертв. Этот исторический роман на меня произвел столь сильное впечатление, что некоторое время я не могла думать ни о чем другом, — в разговорах с родителями и близкими друзьями то и дело возвращалась к этой теме, изучала, насколько возможно, исторический контекст, причины равнодушия занятых войной держав, упрямой политики замалчивания истины в Турции (эта тенденция, увы, не преодолена и сегодня). Одного лишь я не могла предвидеть: что нам самим придется пережить нечто похожее в ближайшем будущем.
Время рассказать и о самых ранних моих театральных впечатлениях. Пересказы театральных сюжетов, обсуждение театральных постановок и исполнителей дома слышаны уже с малолетства. В Риге родители чаще всего посещали Оперу,
Театр русской драмы, а из постановок на латышском языке предпочитали спектакли театра Дайлес. Брать с собой в театр меня начали довольно рано, хотя бывало это не слишком часто. Вначале на музыкальные постановки, потом изредка и на серьезные спектакли для взрослых. Казалось бы, что уж там я могла понять в столь нежном возрасте... И все же нельзя недооценивать ранние художественные впечатления даже на уровне подсознания. Так, например, уже в раннем детстве мне посчастливилось видеть на сцене двух всемирно известных актеров, и каждый из них оставил неизгладимое моментальное фото в моей визуальной памяти.
Одну из постановок я видела в Берлине еще в дошкольном возрасте, даже не знаю, что за пьеса была, 1! любом случае — не предназначенная детям. Должно быть, у гувернантки был выходной, и мама, не желая оставлять меня дома одну, прихватила с собой в театр. Играл Фриц Корт-нер, известный окружающим меня взрослым по знаменитым уже тогда экспрессионистским немым фильмам. В спектакле (по всей вероятности, бульварной мелодраме) он играл обманутого женой мужа, решившего ее отравить. Помню лишь такую картину: Кортнер на глазах у публики сыплет что-то в стакан с вином, входит его жена, весь зал замирает — сейчас она выпьет отраву! Мама шепотом мне объясняет, за что он мстит, это я поняла, но затем на сцене произошло нечто странное и необъяснимое. Я видела, что обманутый господин действительно ужасно оскорблен, в нем пылает ненависть к этой женщине, но в то же время он излучает и безграничную любовь (слово "страсть" мне еще не было знакомо). И самым загадочным было то, что довольно долго Кортнер стоял спиной к зрителям. Не видя его лица, по спине я поняла, как он страдает. Позже, читая книги о Фрице Кортнере, слушая в Берлине рассказы о его легендарных ролях и постановках, я осознала, что именно это и было особенностью его актерского мастерства — всем телом,
напряжением мускулов, оставаясь как бы неподвижным, внушать сложные эмоции. В этом и я сама убедилась по некоторым фильмам.
Примерно в то же время, в возрасте шести или семи лет, в Риге меня повели в Русскую драму на Ревизора. Это пьеса, понятная на всех уровнях, — даже ребенку интересно смотреть, что получается, если одного человека путают с другим. И я смеялась от души. Хлестакова играл гастролер Михаил Чехов. Мне казалось, что он не только маленький и худенький, но и невероятно легкий. Он как бы порхал по сцене, я даже маме сказала: "Он такой легкий — ногами не касается земли".
