Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"

Действительно, как я уже упоминала, в Германии интеграция евреев происходила как будто наиболее органично и естественно. Даже мне, ребенку было ясно: в догитлеров-ской Германии и сами евреи ощущали себя немцами, и немцы, которых мы знали, их таковыми считали. Они отличались лишь гем, что были немецкими гражданами иудейского вероисповедания.

Кое-кто из наших знакомых в Первую мировую войну служил в немецкой армии, был награжден Железным крестом. Смешанные браки не были исключением. Многие писатели и художники еврейского происхождения принесли славу немецкой национальной культуре. И все же... Я начала понимать поговорку: еврей — это не национальность, а судьба. Судьба, не предвещающая легкой жизни.

Исторические обстоятельства заставили меня мучительно задуматься над тем, что может означать для меня и моей семьи воскрешение этих, в западноевропейской цивилизации как будто исчезающих, атавистических инстинктов. Вспомнила средние века с эпидемиями чумы, за которыми вдруг следовали еврейские погромы и убийства, так как страх и непонимание причин катастрофы, подозрения суеверных умов направлялись на чужаков, на них легче всего было свалить любую вину. И в каждом историческом периоде, чуть не в любой стране мы обнаруживаем тех, кто этот феномен использует в своей борьбе за власть, в своих манипуляциях.

Уже в Берлине в последние годы, когда мне было лет двенадцать или тринадцать (последний раз я ездила в Берлин к родителям в 1935 году), я с ужасом наблюдала, как быстро и легко нормальные, даже симпатичные люди вдруг превращались в непримиримых врагов. Краем уха слышала о причинах, происхождении, истоках этих перемен. Знала об экономическом кризисе и его последствиях, о проблемах людей, о всеобщей депрессии, на фоне которой громогласно прозвучала и была воспринята массированная антисемитская пропаганда, был сотворен образ врага. Краткая формулировка: во всем виноваты евреи. Спасут вождь и чистая нация. Как просто и ясно. Потом убедилась: без гипертрофированного образа врага не может обойтись ни одна тоталитарная власть. Для коммунистов это капиталист, для нацистов и других ультранационалистов — жид и так далее. Можно также пускать в ход сочетания: жид-капиталист, жид-комиссар. Самое печальное, что и тогда, когда тоталитаризм уничтожен или пал, ленивый человеческий разум все еще сохраняет тягу к упрощенным решениям и рисует себе образ врага, столь удобный во многих ситуациях. В те дни в мою жизнь вошли грозные проблемы, к сожалению, так и не исчезнувшие во все последующие десятилетия.

На тот момент я судорожно пыталась не потеряться в действительности, все больше напоминавшей поле боя. Мерзкие выходки коричневорубашечников на улицах Берлина, свидетелем которых и я иногда была, оказались всего лишь прелюдией. В кругу наших знакомых начали пропадать .люди. Пошел куда-то по делам — не вернулся. Или — забрали из дома. Такое происходило и с социал-демократами, и просто евреями. Ближе к городским окраинам мне приходилось видеть еврейские магазины с выбитыми стеклами, разгромленные и, конечно, разграбленные. Становилось ясно, что призывы национал-социалистов идут рука об руку с обыкновенной уголовщиной, жаждой разбоя и насилия. И вот что еще повергало в отчаяние — садистское удовольствие погромщиков от безнаказанных издевательств над слабыми, беззащитными людьми. Именно под воздействием этого в течение следующих лет я начала читать и изучать психоаналитические труды о патологиях власти. Как привыкла с малых лет, думала об увиденном и услышанном, пыталась понять, что же случается с вроде бы нормальными людьми, например, с детьми, которых, казалось бы, учили всему хорошему и доброму. И вдруг вчерашним пай-мальчикам и пай-девочкам разрешается все, их даже всячески поощряют делать то, что в западной цивилизации всегда почиталось смертным грехом и преступлением.

Пока в кармане у всех граждан Германии еще был действительный паспорт и граница была закрыта только частично, хотя были препятствия и сложности, наиболее дальновидные и рассудительные евреи с болыо в сердце просто уезжали, бросая родину и все нажитое. До лета 1939 года была возможность уехать, имея на руках визу. Зато все имущество отбиралось. В первые годы почти всем нашим знакомым везло с отъездом, если они упрямо не держались за собственность. У тех, кого сразу не арестовали, иной раз явно нс отбирали имущество, но путем грубых угроз заставляли продать свое добро за символическую сумму или официально отписать новому, арийскому владельцу. Судопроизводство на тему договоров купли-продажи того времени продолжается но сей день. Ограбленные или их наследники после войны восстановили в Западной Германии свои имущественные права, но оказалось, что юридически легче отстоять свою правоту тем, у кого все просто отняли, выпустив за границу в чем мать родила. Формальные продавцы, напротив, саморучно подписывали некий юридический документ, который, как оказалось, имел большой вес. Поди докажи теперь, что подпись получена силой и обманом! Впрочем, ничтожная сумма сделки в таких случаях говорит сама за себя.

Перед войной, когда наша семья в полном составе уже собралась в Риге, евреев из Германии официально выпускали только в исключительных случаях. Сколько разных разговоров об эмиграции я наслушалась в те годы и в пансионе фрау Бергфельд, и потом, в Риге, сколько было споров о том, надежна ли Латвия. Я хорошо понимала, какую жестокую душевную боль испытывают люди, теряя родину, землю, в которой пущены глубокие корни, которой отданы труд и талант. Пути, предстоявшие нашим друзьям и знакомым, уехавшим из Берлина, были сложны и разнообразны. Когда началась война, надо было бежать из Европы, искать убежища за океаном. Так, например, младшая сестра моего отца, тетя Женя, вышедшая замуж в Кенигсберге, в 1935 году уехала в совершенно неизвестную, чужую в смысле языка и обычаев Аргентину. Там ее муж-инженер нашел более или менее приличную работу, а самой тете Жене как камерной певице удалось стать постоянной солисткой на радио Буэнос-Айреса, а также давать уроки пения. Мой маленький кузен Генрих, которого все звали Гейни, превратился в Генри, быстро овладел испанским и английским. Закончив школу и университет в Аргентине, он переехал в США, где по сей день известен как журналист и автор публицистических книг но вопросам Южной Америки — Генри Рэймонт. Сейчас, после семидесяти лет разлуки, мы общаемся в Берлине, куда Иберо-американский институт Свободного университета часто приглашает его читать курс лекций.

КОГДА МЕНЯЕТСЯ ЕВРОПА, НУЖНО МЕНЯТЬ И ШКОЛУ

Что было делать в этих условиях моим родителям? Как уже сказано, гонения властей впрямую их не касались, поскольку они являлись гражданами другой страны, Латвии. Тем не менее жизнь стала крайне тяжелой, больше того — нестерпимой. Родители, в первую очередь отец, всегда бравший на себя ответственность за семью, очутились перед роковым выбором. Наш образ жизни — непрерывное снование между Ригой и Берлином — в сущности был по-своему стабильным, устоявшимся. Теперь перемены развивались так стремительно, что эта жизненная модель угрожающе пошатнулась и начала рушиться. Обсуждались несколько вариантов. Может быть, отправиться в Париж, где хватало друзей и знакомых, может — в Швейцарию, где у отца были деловые партнеры и куда в Женеву переехали Олианы? Может быть, за океан? Но рядом, тут же ведь была Рига, наша мирная гавань! Латвия как нейтральное государство была надежна, так нам казалось. Жуткая наивность, не так ли? Но были и другие обстоятельства. Мама ни за что ие хотела оставлять своих родителей и близких в Риге, зная, что видеться с ними тогда будет невозможно. На данный момент надо было считаться с тем, что разлука может продлиться годы и годы.

Итак, мои родители решили навсегда вернуться в родной город, в страну, гражданами которой являлись и подданством которой они дорожили. Было ясно, что деловые возможности отца здесь сильно сократятся. Это было зимой 1935/36 года. Впрочем, отец быстро восстановил отношения