Читать книгу 📗 "No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Пельисер Франсиско Мероньо"

Сев, я понимаю, что вложил в этот полет не только свою волю, но и волю, и опыт наших старших летчиков, механиков, оружейников, мотористов, солдат — нашу общую волю к победе. С разных сторон летного поля к самолету сбегаются мои друзья. На их лицах я вижу радость и слезы недавней тревоги за мою судьбу. Допустимое время пребывания в воздухе уже давно истекло, и никто не ожидал моего возвращения. Мы подсчитываем потери врага и наши собственные: у нас не вернулась только одна машина. К всеобщей радости, через некоторое время позвонил и пропавший летчик, Фернандес Моралес, — и по телефону сообщил свое местонахождение. Он выпрыгнул с парашютом и благополучно приземлился.

В это время на аэродроме шумно, пыльно, дымно. На дороге, идущей параллельно взлетной полосе, сильный северный ветер поднимает клубы пыли, затрудняющие движение машин. Земля испещрена воронками от бомб разного калибра, и местное население, оказывая нам помощь, усердно засыпает их, таская землю за несколько сотен метров. Когда мы все собираемся в помещении штаба, результаты боя еще не известны. У дверей стоят командиры двух эскадрилий: Клаудин и Сарауса. От сильной усталости у них красные воспаленные глаза, цвета спелой земляники.

— А, это ты? — удивленным тоном спрашивает меня Сарауса. — У тебя еще осталось что-нибудь во фляге, а то у меня все давно кончилось? А то что-то ужасно горло дерет.

В это время из помещения выходит Браво.

— Пойдемте со мной, я вам покажу свой самолет!

Петляя между воронок, мы подходим к его самолету.

— Смотрите! Как вам это нравится?

По моему телу пронеслась легкая дрожь: так сильно была изрешечена пулями его машина.

— Видели что-либо подобное раньше? В меня всадили тридцать пуль. Вместе с выходными отверстиями — всего шестьдесят дырок!

— Главное, что ни одна пуля не задела тебя. Если хоть одна долбанула бы тебя в макушку, ты бы сейчас так не болтал! — как всегда, с насмешкой говорит Сарауса.

— Да, это так, лейтенант Браво! — говорит Клаудин дружески начальственным тоном, кладя ему руку на плечо. —А ты понимаешь, почему это произошло?

— Я слишком увлекся преследованием трех «Мессершмиттов»!

— Значит, вот так: бей, да смотри в оба!

Несколько минут все молча смотрят на самолет,

каждый думает о чем-то своем. Порывы ветра становятся все сильнее и сильнее, мороз крепчает. Мы пытаемся укрыться под обрывом высохшей реки, садимся на голые холодные камни и закуриваем в ожидании, пока приведут в порядок взлетную полосу, чтобы снова подняться в воздух.

В сведения об исходе боя, собранные среди пилотов, сразу трудно поверить: сбито семь вражеских самолетов — шесть «Мессершмиттов-109» и один «Юнкерс». Немного позже выясняется, что на нашей территории найдены обломки еще двух вражеских самолетов. Это почти невероятная победа над врагом!

Впервые «Мессершмитты» в таком количестве вступили в бой с нашей авиацией. На этот раз высота и количество были не в нашу пользу, и, кроме того, мы вынуждены были воевать на горизонтальных виражах, на которых возможности наших самолетов ниже, чем у «мессеров»¹⁸.

Наша победа — горькая пилюля не только для врага, но и для некоторых высокопоставленных чинов нашего командования, восхвалявших немецкие машины. В считаные минуты эти мифы были развеяны и навсегда похоронены вместе с фашистскими самолетами.

По случаю нашей победы командование решило устроить банкет, забыв только об одном — пригласить летчиков, сотворивших ее. Лишь Сарауса и Клаудин присутствовали там, символически представляя эскадрилью. А мы, пилоты, в это время были заняты ликвидацией последствий бомбардировки селения. Стокилограммовая бомба попала в наш дом, пробила два этажа и зарылась в землю, угрожая взорваться каждую минуту. Рискуя жизнями, мы целый день занимались ее извлечением и легли очень поздно.

Я долго не могу заснуть. Холодный ветер, словно отшельник, блуждает по комнате, проникая сквозь щели в дверях и окнах, а его завывания и свист похожи на шальные пули, от которых тонкая дрожь пробегает по всему телу. Вскоре в комнате становится очень тихо, многие засыпают, осыпая во сне врага разными ругательствами. В этот момент с банкета возвращаются Сарауса и Клаудин. Вдруг Сарауса достает пистолет и начинает стрелять по до сих пор висящим на стенах портретам сеньоров.

— Кабронес! Сволочи!¹⁹ — вскрикивает Клаудин.

Я не понимаю, кого сейчас ругает Клаудин: сеньоров на портретах, фашистов или тех, кто устроил банкет...

Заснуть мне удается только под утро. А на рассвете, когда сон особенно сладок и кажется, что ты вот только заснул, нас будит дежурный офицер. Приходится сделать большое усилие, чтобы разомкнуть веки. Гурьбой мы направляемся к источнику, но он замерз. Несколько лошадей тоже пришли к источнику, чтобы напиться воды. В прозрачном чистом льду отражаются их большие грустные глаза. Женщины с мулами, груженными пустыми ведрами, тоже выстроились в очередь за водой...

НАД ТЕРУЭЛЕМ

По дороге на аэродром мы открываем в машине все окна, чтобы свежий морозный воздух выдул из нас сонливость. Я почти уверен, что после бессонной ночи кто-нибудь сегодня заснет во время полета. Поглубже усевшись в теплые сиденья, мы тихо наблюдаем привычный вид селения: редкие маленькие домики со старыми прохудившимися красными крышами и заборами, напоминающими зубы старика. Через небольшую булыжную площадь, где играют оборванные мальчишки, их деды, одетые в протертые на коленях и локтях одежды арагонских крестьян, ведут за веревочный повод ослов. Девушки вкрадчиво всматриваются в нас из-за задернутых занавесок, а парни, работающие в поле, приветствуют, поднимая вверх серпы

и другие орудия крестьянского труда. Чувствуется близость фронта. На лицах людей печаль, хотя эти забытые богом места, наверное, радость никогда и не посещала.

Подъезжая к аэродрому, мы видим, что механики и оружейники уже давно на ногах — готовят самолеты к нашему приезду. Их труд неимоверно тяжел. Мы рискуем своими жизнями два-три часа в день, а они — все двадцать четыре. Утренний ветер доносит до нас звуки нескольких выстрелов. Это условный сигнал часового, который оповещает нас о приближении вражеской авиации. Мы тут же выпрыгиваем из машин и стремглав несемся к самолетам. Пушистый свежий снег набивается в наши ботинки, и от ощущения холода мы сразу же окончательно просыпаемся.

Поспешно забравшись в кабины, мы заводим моторы с четверти оборота — через короткое время все готово к полету. Но тревога оказывается ложной — просто неопытный часовой ошибся. И все же через пять минут наша эскадрилья поднимается в воздух, чтобы прикрыть «Наташ» и «чатос», задача которых — обстреливать передовые позиции врага. Именно их и принял молодой часовой за самолеты противника. Вскоре мы оставляем позади 1-ю, 2-ю и 3-ю эскадрильи «Наташ», которыми командуют Салуэнья, Валентин Пелайо, и Вильямар. Немного выше их — две эскадрильи «чатос»: 1 -й командует Дуарте, а 2-й — Моркильяс. Мы набираем высоту в пять тысяч метров и снижаем скорость, образуя непреодолимую преграду для вражеских самолетов.

С этой высоты невозможно рассмотреть сражающихся внизу людей. Видны лишь руины разрушенного бомбежкой и артиллерийскими снарядами Теруэля. Однако после первых же выстрелов вражеских зениток мы несем потери: сбиты два бомбардировщика из

эскадрильи «Наташ». Охваченные пламенем, они тяжело врезаются в землю. Их летчики не успевают выпрыгнуть с парашютами, и мы теряем четырех боевых товарищей. На несколько секунд наши сердца сжимаются от боли, но вскоре мы берем себя в руки и восстанавливаем боевое построение. Ободренные успехом, вражеские артиллеристы многократно усиливают свой напор. Даже не верится, каким чудом остальным самолетам удается пройти сквозь этот ад! Ведь даже мы, истребители, вынуждены менять высоту и направление полета, чтобы не стать легкой мишенью для вражеских батарей.

Наконец мы добираемся до цели, находящейся на развилке двух дорог к северу от Теруэля. Поравнявшись с целью, бомбардировщики поочередно сбрасывают свои тяжелые бомбы. Столбы пыли и дыма от первых бомб показывают расположение цели другим бомбардировщикам. Сделав свою работу, те, прикрываемые двумя истребительными эскадрильями, на максимальной скорости устремляются обратно на аэродром. Две другие эскадрильи остаются охранять «чатос», которые со всей ненавистью бросаются атаковать траншеи и ходы сообщения противника, осыпая их раскаленным свинцом.