Читать книгу 📗 "No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Пельисер Франсиско Мероньо"
— Бедная девушка! Вот не судьба!..
Наш аэродром понемногу обживается. Снег сошел. Повсеместно уже сняли угрожающие надписи: «Заминировано». Правда, однажды взорвался штабель немецких бомб, но жертв не было. По шоссейным и особенно железным дорогам учащаются переброски войск и техники к фронту. Мы знаем, что готовятся решающие бои под Курском. На аэродроме базируются теперь еще три эскадрильи истребителей и одна — пикирующих бомбардировщиков Пе-2; всего около 50 машин. Здесь на одном аэродроме находится столько самолетов, сколько было всего к концу войны на стороне республиканской Испании. Испытываешь огромную радость при виде такого количества самолетов на поле.
Мы продолжаем патрульные полеты. Пока происходят лишь небольшие стычки с врагом, серьезных боев еще нет. Вчера вечером, когда солнце только что скрылось за горизонтом и на небе начали загораться первые звезды, был сбит еще один «Юнкерс-88». Произошло это так: в небе послышалось характерное звучание мотора фашистского самолета, и с нашего аэродрома сразу же поднялись два самолета: командира эскадрильи и мой. Вражеский самолет-разведчик идет низко и, заметив нас издалека, посылает в нашу сторону пулеметную очередь из задней турели. Ясно — чтобы запугать нас. Фашист забыл, что мы давно излечились от страха!
Мы даем ему понять, что не хотим вступать в бой и, выпустив очередь перед носом самолета противника, покачиваем крыльями, предлагая ему сесть на наш аэродром. Однако фашист не хочет воспользоваться нашим предложением и начинает отстреливаться. «Что за идиот?! Придется отправить его к праотцам!..» Фашистский самолет прорывается на запад, почти касаясь вершин высоких сосен. Мы берем его на прицел и посылаем две длинные очереди: самолет повернул нос к земле и рухнул на невспаханное поле.
Приземляемся мы почти в сумерках, и за ужином получаем по 200 граммов водки.
— Ты, кажется, испанец? — спрашивает меня командир эскадрильи «яков» капитан Гурбапов.
— Да, друг, испанец!
— Я раньше думал, что ты грузин, — ты похож на них. В моей эскадрилье тоже есть испанец, но он по-русски говорит лучше меня.
— Как испанец? — вскакивает с места Бельтран. Он все еще надеется встретить своего друга Бласа Паредеса, который тоже летает где-то на этом участке фронта. — А как его зовут?
— Да я вам его сейчас покажу. Он должен быть где-то в столовой... Антонио! Антонио! Иди сюда, здесь тоже испанские летчики!
— Урибе! — говорит подошедший к нам летчик и протягивает руку.
— Подожди, подожди! Ты не брат Висенте Урибе, министра в республиканском правительстве?
— Да, брат.
— А когда же ты стал пилотом? Мы три года воевали в Испании и каждого пилота знаем, как родного брата. Впрочем, сколько тебе лет?
— Девятнадцать!
— А!.. Ты, наверное, из тех ребятишек, которых вывезли из Испании в СССР?
— Да. Я приехал в Ленинград в 1937 году, потом был в детском доме в Ростове, а потом учился на летчика...
— Да? И много среди вас было таких, кто захотел стать летчиком?
— На курсах нас училось девять человек, и среди них был Рубен Руис Ибаррури...
— Разве сын Долорес был летчиком?
— Нет, медицинская комиссия его забраковала, и он стал артиллеристом. Может, слышали, он погиб под Сталинградом?
— Да, читали в газетах.
— А кто были остальные?
— Игнасио Агиррегоикоа, Хосе Луис Ларраньяга, Эухенио Прието, Луис Лавин, Рамон Сианка, Томас Суарес, Антонио Лекумберри и я.
— А где вы учились на курсах?
— Сначала в Москве. Все лето 1940-го и зиму 1941-го учились в аэроклубе Пролетарского района. Там мы изучали У-2, а затем по приказу Ворошилова были направлены в летное училище в Борисоглебск...
— А на каких самолетах летали потом?
— До начала войны летали на У-2, затем нас готовили к полетам на И-15. Когда приблизился фронт — это было в августе, — мы на И-16 совершали боевые вылеты. Затем школу эвакуировали в Троицк, около Челябинска. В ноябре, когда окончили курсы, мы уже летали на «яках» и Ла-5, и нас группами по 2—3 человека распределили по частям. В этом полку вместе со мной летает Эухенио Прието. Мы входили в состав 36-й авиационно-истребительной дивизии32.
Мы с Висенте Бельтраном хотели еще о многом поговорить с Антонио Урибе, но время уже было позднее.
— Ну что ж, друг, удачи тебе в бою! — сказал ему на прощание Бельтран.
На следующее утро небо затянули плотные серые тучи. Дул порывистый ветер, временами налетал дождь, крупные тяжелые капли громко барабанили по плоскостям самолета, взлетной полосе и крышам землянок. Кусты по краям взлетного поля за одну ночь из темных стали светло-зелеными.
На этот раз мы сверху прикрываем «летающие танки» — штурмовики Ил-2. Затем сопровождаем экипаж Пе-2, который летит на разведку в оперативный тыл противника. Вечером — патрулируем над железнодорожными переездами. Вражеская авиация действует все активнее и с каждым днем наглеет. Над нами все время летают «мессеры», и кажется, одни и те же! Однако когда дежурная пара самолетов устремляется в их сторону, они исчезают в западном направлении. Видимо, немцы хотят держать нас в постоянном напряжении. Пятьдесят минут дежурства на земле кажутся самыми худшими. Ты сидишь в кабине с надетым парашютом, рука лежит на секторе газа, а нервы натянуты как струны. Все время ждешь, не вспыхнет ли сигнальная ракета, не послышится ли гул моторов вражеских самолетов или свист бомб...
— Дай мне твой самолет. Я слетаю в Воронеж за резиной, — сказал мне капитан Белов, когда мы приземлились после очередного патрульного полета.
— Мой самолет? Разве ты не можешь лететь на своем?
— Пока я слетаю, ты подежуришь на моем. В эти часы фашисты не летают — обедают, а я скоро вернусь.
— Помни, что этот самолет мне передали комсомольцы Тулы. Не поломай! Ясно?
Когда капитан Белов поднимается в воздух на моем самолете, мне становится как-то не по себе. Со смешанным чувством угрызений совести и досады я слежу за взлетом и набором высоты — до тех пор, пока не теряю его из виду за далеким горизонтом. Я также смотрю на часы, чтобы запомнить время расставания со своим самолетом.
Сейчас мы вдвоем с Васиным дежурим на земле. Бельтран и Михайлов находятся в воздухе. Я подгоняю привязные ремни на самолете командира эскадрильи, пробую мотор.
— Еще час, — сказал я Васину, — и все пойдут обедать. Потом и мы спокойно поедим, а к тому времени вернется капитан Белов. Откровенно говоря, я не люблю летать на чужом самолете.
В это время на горизонте появляется множество черных точек. Они быстро растут в размерах и скоро приобретают знакомые очертания, наполняя гулом окрестности. Смолкает щебет птиц: они поспешно улетают в лес. Настойчиво звонит полевой телефон, стоящий на земле, под правой плоскостью самолета. Однако у меня нет времени взять трубку. Мы запускаем моторы. Я даю рукой сигнал Васину, и мы почти одновременно взлетаем в сторону, противоположную той, откуда приближается противник. Между нами и фашистами — железнодорожная станция Курск. Наша задача — прикрыть эту станцию. Я включаю радио, снимаю пулеметы и пушку с предохранителя. Смотрю на своего ведомого: он находится сзади и немного ниже.
— Ближе, Васин! Еще ближе!.. Наблюдай за небом справа!.. Сверху идут пять «мессеров» — прикрытие, а впереди — множество «Юнкерсов»... Атакуем бомбардировщики!..
Рассчитываю дистанцию. Скорость Ла-5 — более 600 км/час. Уже видна фашистская свастика на само-летах: они идут группами по три. Пилоты «мессеров», понимая, что мы собираемся атаковать бомбардировщики, пытаются преградить нам путь и уже издали открывают огонь из пушек. Снаряды проходят выше нас. Я направляю свой «лавочкин» наперерез вражескому истребителю и, когда тот проносится мимо, делаю глубокий вираж и меняю курс. Чудовищная центробежная сила прижимает меня к сиденью, на секунду темнеет в глазах. Беру вправо, чтобы остаться лоб в лоб с первым «Юнкерсом». На какое-то мгновение поворачиваю голову: Васин идет сзади очень близко, а «мессеры» вновь собираются свалиться на нас сверху.
