Читать книгу 📗 "Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий"

Со скуки я решил снова пойти потолкаться на рынке и в порту. Накладная борода у меня есть, подвязал и готово. Стража незаметно окружает меня в дороге, изображая зевак. Им тоже бороды подвязывать приходится. Воинов у нас не спутать ни с кем даже спьяну и в темноте.

— Дочь, — я остановил качели, которые только что раскачал до опасного скрипа, — пойдешь со мной на рынок? Только ты молчать должна, а то меня узнают. А я не хочу, чтобы меня узнали.

— Пойду! — хохочущая Клеопатра вцепилась в мою шею. — А ты мне пирожок с рыбой купишь?

— Куплю, — кивнул я.

Грустно. Ил никогда со мной на рынок не ходил. Ему это просто неинтересно. Он любит играть в царя, и натренировался до того, что способен часами сидеть в кресле, сохраняя полнейшую неподвижность. Простого ребячьего любопытства — абсолютный ноль, и я даже не представляю, что с этим можно сделать. Вот, отправил его в лагерь легиона и приставил к нему двух дядек из увечных воинов. Оттуда доносятся его возмущенные вопли, но я их старательно игнорирую.

— Пошли переодеваться, — заговорщицким тоном сказал я Клеопатре, и ее мордашка осветилась счастливой улыбкой. У нее есть выходной штопаный хитон и старательно измочаленная веревочка-пояс. А сандалии такой малышне и вовсе не полагаются, отчего восторг ребенка не знает границ. Дома ей почему-то босиком бегать не позволялось, а вот на рынке — сколько угодно.

Мы выскользнули из ворот акрополя, незамеченные почти никем. Стража старательно отвернулась, изо всех сил делая вид, что меня не узнала, и я побрел по улице южного квартала, став похожим то ли на заблудившего купца средней руки, то ли на приказчика из богатого дома. Здесь народу немного, но чем дальше уходишь от жилищ знати, тем больше людей на улицах, а у храма Великой Матери, где на мраморной тумбе орет свои объявления глашатай, народ толпится всегда.

— Пойдем в храм, — потянула меня за руку Клеопатра, которая с восторгом шлепала босыми ножками по каменным плитам мостовой. — Там тетя Кассандра. Она меня булочкой угостит. Я есть хочу!

— Дочь! — укоризненно посмотрел я на нее. — Мы же договаривались. Пирожок с рыбой. И ты молчишь.

— Ладно, — с самым серьезным выражением лица сказала она. — Я потерплю.

Порт, как и всегда, полон кораблей, людей, звуков и запахов. Сидонцы и тирцы, тамкары из Угарита и диковатые пеласги из-под Газы, которые тоже начали понемногу переходить от грабежа к торговле. У них там превосходное вино, сладкое и крепкое. Воды в этой несчастной земле очень мало, зато солнца просто завались. Виноград вызревает на загляденье. Да, точно, потащили амфоры. Первые урожаи пошли, не иначе. Вино из Газы и моллюски — это нечто. Жители римского Карфагена, которые по пьяни позволили взять свой город вандалам, соврать не дадут. Весь культурный слой того периода — это угли от пожаров вперемешку с осколками кувшинов и устричными раковинами. Они что-то праздновали на ипподроме, а утром — о-па, сюрприз! Власть переменилась.

Знакомая мне девчушка, что торгует в порту пирожками, стояла на привычном месте, с туеском за спиной. Она меня уже знала, а потому сноровисто сбросила свою поклажу.

— Мне три с тунцом, — сказал я. Два обола за три пирожка. Верно?

— Уже нет, добрый господин, — покачала она головкой, украшенной двумя торчащими в разные стороны косичками. — Три пирожка — три обола. И сегодня с бараниной, тунца отец не добыл.

— Так ты раньше за три пирожка два обола брала, — растерялся я. — У тебя пирожки стоят как хороший обед в Угарите.

— Вот и поезжай в свой Угарит, господин, — вздернула нос девчушка. — У нас тут не Угарит вшивый, а целый Энгоми. Тут все дорого. Вон даже шлюхи теперь обол с третью стоят. Матросы и солдаты побуянили немного, а потом ничего, привыкли.

— Ладно, давай, — смирился я с инфляцией и протянул ей новые деньги. Это из-за них-то цены и поднялись. Раньше просто такой возможности не было. Просить два обола за сеанс любви здешние дамы не рискнули бы ни за что. А вот обол и два халка — в самый раз.

— О-ох! Вы тоже этими новыми халками платите, добрый господин? — простонала девчушка, принимая горсть медных кругляшей весом десять граммов каждый. — Спаси нас, Великая Мать, карманы порвутся скоро!

Я решил провести эксперимент, понемногу вводя разменную монету. Меди у меня полно, так почему бы не использовать. Курс ее к серебру примерно один к ста, поэтому монетки получились немаленькие. Зато теперь можно зелень пучками покупать и рыбу поштучно. Все же обол для повседневных расчетов — монета слишком крупная, а халк — это его шестая часть.

— Папа, а кто такие шлюхи? — прошамкала Клеопатра, которой из трех пирожков полагалось два. — И почему они обол с третью стоят? Это очень большие пирожки? Я хочу шлюху!

— Э-э-э… — совершенно растерялся я, понимая, что в любом случае ляпну какую-нибудь глупость. И я ее ляпнул. — Давай, тебе мама расскажет. Хорошо?

Я вздохнул, понимая, как пойдет разговор с Креусой, которая вынуждена будет объяснять четырехлетней девочке всю правду жизни, а потом махнул рукой. Тут ведь совсем иная мораль, совершенно далекая от христианской. Фрески у меня в спальне такие, что в моей прошлой жизни потянули бы на реальный срок. А быки у входа во дворец, сверкающие эрегированной красотой? Да моя девочка все нужное уже сто раз видела. Но все равно, пусть ей объясняет кто-то другой. Мне это делать совершенно не хочется.

— Пошли! — потянула меня за руку Клеопатра. — Я тут уже все съела. На рынок хочу. Там пирожки с грушами продают.

— Пойдем, — кивнул я. — Но к полудню нам нужно вернуться, доченька. У меня еще есть дела.

Сегодня выпускной экзамен в школе, и я внезапно решил почтить его своим присутствием. Ведь это единственное событие, которое хоть как-то разнообразило бесконечную череду одинаковых дней. А внезапность моя была обусловлена присущим всем царям коварством. Хочу застать их всрасплох…

— Царь благородный, сразив копьем густогривого льва

Пот обильный утер и ланиты в водах прозрачных омыл…

Это бубнил очередной школяр поэму про героического меня и убиенное краснокнижное животное, популяция которого еще цеплялась за жизнь в горах Пелопоннеса. За неимением другой литературы в школьную программу включили то, что из этой самой школы и вышло. У нас тут нашлась парочка молодых писцов с нормальным чувством ритма. Они освоили гекзаметр и выдавали нагора поэму за поэмой, причем зачастую довольно похабного свойства. Мне уже доводилось слышать их произведения у костров воинов, но писцы все отрицали. Говорят, не мы, и все тут. Вот придурки. У меня ведь других поэтов нет, только они двое.

— Шестью шесть — тридцать шесть, шестью семь — тридцать семь, шестью восемь — тридцать восемь, — твердил какой-то паренек, одетый в щегольский хитон с синей оторочкой и в нарядные сандалии.

— Стоп! — поднял я руку, а директор школы, который стоял рядом, закрыл глаза ладонями. Наверное, он и не думал, что спалится так незатейливо. Меня обычно в это время в столице не бывает.

— Что это за чучело? — спросил я. — Как попал в школу? Как все это время учился? И кто допустил его до экзаменов?

— Прощения прошу, государь, — прятал он глаза. — Упустили отрока.

— Доклад мне подготовь, — кивнул я новому главе Дома просвещения. — Как это произошло, кто виноват и что будем делать.

— Слушаюсь, государь, — кивнул парнишка лет восемнадцати, сам выходец из этой самой школы. — Но ответ я и так знаю, просто не успел довести до конца расследование.

— Только не говори мне, что в школу начали за деньги принимать, и экзамены покупать, — повернулся я к нему.

— Начали понемногу, — поморщился тот. — Уж больно почетно нашу школу закончить. Полцены отдают, чтобы в бесплатный класс попасть. А такие тупые даже на платное обучение за взятку поступают.

— Этого! — кивнул я на бледного как мел директора школы. — На допрос! Если брал, на год в рудник. Если сам не брал, просто выгнать. В рудник отправить того, кто брал. С отца этого олуха взыскать плату за обучение в двойном объеме. Экзамены перенести на месяц Посейдеон. Зимой я точно здесь буду, еще раз послушаю.