Читать книгу 📗 "Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич"

— Наталье Никифоровне огромное спасибо, а также ей от меня привет, почтение и всяческое уважение, — ответно поклонился я.

— Я ведь сюда за жалованьем приехал, — сказал губернский секретарь. — Раньше-то мне казначей по почте посылал, а нынче все нет и нет. Пришлось самому ехать. Оказывается, казначей от службы отстранен, а жалованье сам начальник канцелярии выдает. Да, он просил, чтобы и вы к нему зашли.

Точно, мне ведь нужно жалованье получить. Зажрался, господин Чернавский, определенно, зажрался. В иное время поскакал бы за кровной денежкой, а коли у тебя лежат гонорары, так можно и позабыть.

— Да, вот еще пятьдесят рублей в счет моего долга, — сказал Петр Генрихович, передавая мне пять бумажек.

Я поблагодарил, прибирая деньги. В принципе, могли бы супруги провести этот долг в счет покупки дома, но, как я понял, Петр Генрихович не стал претендовать на приданое своей супруги. Его долги — это его долги. И правильно. А деньги за дом я уже полностью переслал бывшей хозяйке, купчая подписана.

— Как ваша школа? А супруга — осваивается? — поинтересовался я.

У нас ведь следователь из Нелазского еще и строитель школы, а его супруга библиотекарь.

— Школа, бог даст, — осторожно постучал Литтенбрант по столешнице, — в ноябре откроется. Как раз дети от сельских работ освободятся. Деньги земство на полгода выделило. С учителем все решили, уже и в школу вселился, красит парты. А Наталья Никифоровна нынче в библиотеке распоряжается. К ней не только дети, но и взрослые ходят. Да, Иван Александрович, не судите строго. Меня дражайшая половина уже отругала.

— За что? — не понял я, за что нужно было ругать Литтенбранта.

— Так за посуду, которую я из бывшего Натальина дома вывез, — смущенно пояснил сельский джентльмен. — Мне сказано было — на половине Ивана Александровича ничего не трогать, мебель мы ему уже продали, а из второй половины — где спальня, малая гостиная и кухня, все забрать. Так я три подводы пригнал, грузчикам и велел все забрать. Откуда я мог знать, что чашки с мисками следовало оставить?

— Ничего страшного, — засмеялся я. — мы с Аней уже все купили. Я бы и сам точно так поступил. Если жена сказала — все вывозить, все бы и вывез. Какие там чашки-ложки?

Ну да, теперь-то это вспоминается со смешком. А вот когда мы с Анной вернулись, было невесело. Пришлось из самодельных мисок деревянными ложками яичницу есть. Сковорода в печке стояла, так что, скорее всего, ее попросту не заметили, а не из-за душевной доброты.

— Ну, тогда и ладно, — с облегчением махнул рукой Литтенбрант. — Еще раз вам огромное спасибо за книги.

— Я, пока в Москве был, еще кое-что для вас прикупил — сборники басен Крылова, — сообщил я. — Хотел вам с какой-нибудь оказией переслать, но в командировку уехал, в Кириллов. Если хотите — сходим потом, заберете, а нет — позже отправлю.

— Наслышан о ваших делах, —закивал сельский коллега. — У вас, в отличие от меня, не рутина, а сплошные приключения. Вам уже самому следует записки писать, на манер господина Шкляревского.

Читал я господина Шкляревского. Вначале в той жизни, из любопытства, а потом и в этой, когда обнаружил «Рассказ судебного следователя» в вещах своего реципиента. Хрень полная. Все запутано, ничего не понятно. Возможно, читателям и нравятся запутанные сюжеты, но в реальной жизни так не бывает. Хуже только детективы Глэдис Митчел и Агаты Кристи. Будь я на месте Эркюля Пуаро, то ни одного бы дела до суда не довел. А наш детективный сериал пока только в планах, но лучше об этом не рассказывать.

Надеюсь, в Нелазском журнал «Осколки» не читают? А если читают, то не знает, кто истинный автор последних бестселлеров. Но я об этом хвастать не стану.

— Кстати, а как там ваш мальчик поживает? — поинтересовался я, вспоминая Тишку. Наверное, вырос уже, всех мышей поймал, теперь охотничьих собак застраивает.

— А почему мальчик? Вполне возможно, что будет девочка. Наталья Никифоровна хочет мальчишку, но я и на девчонку согласен.

Это он о чем? Господи… Неужели?

— А какой срок? — робко поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, пытаясь считать в уме и покрываясь холодным потом…

— Пятый месяц пошел, — ответил Литтенбрант, а потом с подозрением посмотрел на меня. — А кто вам успел сообщить? Мы с Натальей Никифоровной старались никому не рассказывать. Глупость, конечно, но болтать раньше времени — дурная примета. Сглазить можно.

Пятый месяц пошел, сейчас, значит четыре… Фух… От сердца-таки отлегло. Значит, все по правилам, после свадьбы. И я здесь абсолютно не при чем.

А ведь Наталья считала, что никогда больше не сможет стать матерью? Вот те на. А ведь мог бы и я залететь таким образом! Слава тебе господи, пронесло. А если бы не пронесло, чтобы делал? Избавляться от ребенка? Нет уж, на такое бы не пошел. В той, прежней жизни, как-то умудрился прожить так, что ни одна из женщин, с которыми имел дело, от меня на аборт не бегала и в этой бы не хотелось.

Но здесь все слегка по-другому. Если бы от меня Наталья забеременела, тогда бы с Леночкой пришлось расставаться, жениться на матери ребенка. А ведь и женился бы. А как иначе? Только, ничего хорошего от этой женитьбы ждать не стоило. Тут и родители выразили бы возмущение, и разница в возрасте. Впрочем, кто его знает? Вполне возможно, что семейная жизнь сложилась бы благополучно.

Нет, лучше не думать. Здесь тоже сослагательное наклонение, как в истории. Ну, коли Наталья Никифоровна забеременела, так дай ей бог счастья.

— Право слово, уже и не помню, от кого слышал, — начал выкручиваться я. Не станешь же говорить, что интересовался котом? — Вроде, кто-то из мужиков сказал. А кто именно, где… Нет, не вспомню. Так, краем уха — мол, следователь наследника ждет.

— Небось, еще и сказали — дескать — куда им ребенок-то, на старости лет? — мрачно предположил Литтенбрант.

Первые роды в тридцать восемь даже в моем времени врачи не рекомендуют, при развитии медицины и ЭКО, но в жизни бывает все. Так что, вполне возможно, родит Наталья здорового младенца. Нет, обязательно родит!

— Глупости это, — хмыкнул я. — Читал, что в Англии вообще раньше тридцати, а то и тридцати пяти не женятся и замуж не выходят. Так что и вы с Натальей Никифоровной недалеко ушли. Ей, насколько я помню, сорока еще нет, а вам, если и есть, то недавно исполнилось.

Не знаю, насколько достоверно то, что я сказал, но, кажется, Литтенбранта информация слегка воодушевила. Но он уточнил:

— Наталье Никифоровне тридцать восемь, а мне сорок три.

— Тогда плюйте на всех и рожайте себе на здоровье, — посоветовал я, а сам подумал — какие совпадения бывают в жизни! У меня тут дело о беременной самоубийце, а здесь — живая история.

— Еще… Уж коли заговорили о моем наследнике… — смущенно проговорил Литтенбрант. — Нам бы с супругой очень хотелось, чтобы именно вы стали восприе́мником. Все-таки, если бы не вы, мы бы не встретились.

Восприемник — это ведь у нас крёстный отец, если не ошибаюсь? А почему бы и нет, если сама Наталья этого хочет?

— Сочту за честь, — прижал я руку к сердцу. Не стану говорить, что крестный из меня выйдет никудышный, уж какой есть. Надо как-нибудь выяснить — в чем состоят обязанности крестного? У Аньки спросить, что ли?

— Теперь откланиваюсь, — сказал Литтенбрант, поднимаясь со стула. Словно бы оправдываясь, произнес: — Хочется домой пораньше вернуться. Теперь, понимаете ли, не хочу супругу одну надолго оставлять… Не обессудьте, за книгами заходить не стану. Пусть пока у вас полежат, потом.

Сельский джентльмен отправился домой, а я его даже и про охоту не спросил, и про Тишку ничего не узнал.

Прошло не больше двух минут, а дверь опять отворилась. Я уж подумал, что Петр Генрихович у меня что-то забыл, но в кабинете появился господин Федышинский.

— Как же хорошо было, пока вас у нас не было! — завел свою обычную песню наш эскулап вместо приветствия.

— Неужели вы уже вскрытие провели? — удивился я. — Вы же куда-то в уезд собирались, к больному?