Читать книгу 📗 "Сотник (СИ) - Вязовский Алексей"
По моему мнению, нам продавали дерьмо в золотой обертке. Но Платов думал иначе. Он потребовал от диванбеги, чтобы Бухара встретила нас открытыми воротами, и Ишмухаммад не возражал.
— Город вас ждет, генерал, — уверил атамана посланец эмира.
Атаман отозвался с едкой иронией:
— То-то вы мира захотели, стоило моим молодцам вас картечью с верблюдов причесать! Что сардары эмира позабыли на хивинском берегу? — он кивнул на меня. — Сотник мой штабелями покойничков у Чарджуя складывал.
— Это была ошибка, Матвей Иванович, — прижал посол руки к груди. — Наша армия не против вас выступила, против Мерва. Все вышло случайно… Как говорят русские, худой мир лучше доброй ссоры.
— Мир — это хорошо, — кивнул Платов. — Цитадель вашу, Арк, сдадите?
Ишмухаммад замялся, стрельнул глазами направо-налево. После чего рассыпался в заверениях в полной покорности. Но все поняли правильно. Полномочий сдавать внутреннюю цитадель ему никто не давал.
Эти воспоминания промелькнули передо мной рваными кадрами, когда я мрачно разглядывал город. Не знаю, что было на уме у нашего командира. Быть может, он нарисовал себе картину, как мы победоносно вступаем в столицу очередного азиатского ханства-эмиратства, но, когда я со своей сотней оказался перед входом в город, перед изрядно траченными временем воротами с двумя фланкирующими башнями, когда я увидел темный крепостной коридор с уходящим к сердцу города ущельем улицы, рука сама собой затормозила коня. Ворота были открыты — заходи не хочу. Из толстых стен, окружавших шахристан, торчали, как иголки ежика, толстые бревна, вскарабкаться по которым наверх не составило бы труда. Но что нас ждет внутри этого прожорливого чудовища по имени Бухара?
— Атаман спрашивает, почему вы стоите, как идолы, перед открытыми воротами? — примчался ко мне платовский ординарец.
Как ему объяснить, что я чувствую себя креветкой-криль, которую готов всосать гигантский кит? Чувство тревоги не просто било в набат — оно взбесилось, схватило под уздцы моего коня и потащило назад.
— Вперед! — через силу отдал команду я своей сотне.
Мы въехали в город как похоронная процессия.
* * *
Подковы цокали по булыжнику, высекая искры, лошади оскальзывались на мостовой — настолько неровной, что, наверное, возницам, проезжавшим здесь на арбах приходилось крепко стискивать зубы, чтобы не лишиться языка. Галечный черноморский пляж казался мне ровнее, чем это недоразумение от местных дорожников.
Миновав пару кварталов, мы очутились в районе мусульманского кладбища, прижавшегося к фрагментам полуразобранной внутренней стены, уже второй по счету. То ли мое мрачное настроение, то ли вид захоронений, то ли абсолютное безлюдье, давящее на психику, вызвали у казаков нехорошие разговоры. «Попрятались, гады, жди беды», — такие мысли лезли в голову у всех.
— Придет пора — туркнёт курносая со двора, — угрюмо буркнул Козин, ехавший рядом со мной.
— Смерть — душе простор, — тут же откликнулся юный Степан. Тот самый казак, кого цапнула змея еще в кайсацкой степи, он поправился и присоединился к сотне в Хиве.
— Отставить глупую болтовню! — резко одернул их я. — В оба глядите, неспокойно мне!
Казаки замолчали, завертели по сторонам головами. Но все было тихо. Как там пел Михаил Ножкин? «А на кладбище всё спокойненько, ни друзей ни врагов не видать»…
Мы снова очутились в городском квартале — высокие светло-бежевые кирпичные стены, минареты, мечети с синими куполами, медресе, украшенные изящными арками, голубой плиткой с желтыми цветочками и панно с изречениями из Корана. И снова пустота, люди исчезли, будто унесенные джином в пустыню. Выехали на небольшую площадь, в центре — аккуратно обложенный камнями источник, такие в Бухаре назывались хаузами, справа громоздилась огромная баррикада из десятков сваленных друг на друга грубых повозок.
«Баррикада? Это похоже на засаду», — не на шутку встревожился я, но тут же отвлекся, ибо моему взору открылась внутренняя крепость, Арк. Ее было трудно не заметить, даже из узкой улочки, по которой мы проезжали. Она стояла на большом холме — рукотворном, как рассказал Ишмухаммад, — ее бледно-серые стены внушали уважение, на них было полно народу, и я разглядел зажженные фитили в руках у людей, стоящих у орудий. Перед воротами раскинулась большая площадь, Регистан. Прямо по ее центру полоскалось на ветру большое зеленое знамя.
«Джихад! Они объявили священную войну! Никакой сдачи не будет, а будет кровавая баня!», — сразу пришло мне в голову.
Стоило нам показаться на площади, со стен Арка по нам открыли огонь из 4 орудий и крепостных фальконетов. Хотя направление этого огня было выбрано правильно, и ядра ложились поблизости от моего отряда, но из 20 с лишком брошенных снарядов ни один никого не задел. Бухарцы пукали и из своих фитильных ружей — совершенно безвредно, пули даже не долетали, я видел, как они падали на утоптанную землю Регистана.
— Отходим! — тут же приказал я, разворачивая коня. Вот и «сдали» нам цитадель…
Мы потянулись на площадь с хаузом, я планировал занять там круговую оборону, воспользовавшись любезностью хозяев города в виде оставленной баррикады. Не тут-то было — городскую тишину разорвали звуки выстрелов, на вытянутый в длинную змею отряд пролился свинцовый дождь с крыш двухэтажных домов. Совершенно безвредный, слава богу, залп был дан скорее для острастки: чтобы выстрелить с крыши и попасть, бухарцам требовалось высунуться на полкорпуса, на это они не решились. Пули били в стены, заставляя всхрапывать лошадей, а людей втягивать головы в плечи.
— Спешиться! — заорал я во всю ивановскую. — Кто-нибудь, уводите коней на пройденное нами кладбище. Остальные отходят на площадь, где источник.
Мы распределились вдоль глухих фасадов, держа под контролем края крыш. Как-только там появлялась башка в чалме, следовал выстрел, а то и два. Первая кровь в Бухаре пролилась.
Огрызаясь огнем, отряд выбрался на площадь. Тут же на нас накинулась визжащая толпа, вооруженная чем попало — не только саблями, мясницкими тесками и кухонными ножами, но и чеканами, топориками на длинной ручке и особо противной штукой в виде гибкой камышевой палки в рост человека с железной шишкой на конце. При замахе и последующем ударе эта шишка издавала звук, похожий на свист, и горе тому, кто под нее подставится. Мы и не рисковали — инсургентов встретил плотный огонь из ружей и пистолетов, далее пришел черед благородным клинкам. Солировали, как обычно, бывшие урус-сардары, но и гребенцы с донцами не плошали — под звон клинков, под гадкий чавкающий звук рассекаемой плоти, сопровождаемый горестным криком боли, под вопли «алла!» и «аман!», под грохот выстрелов мы вытеснили противника в узкие кривые улочки и преследовали его во дворах, комнатах и кухнях частных домов, в помещениях ближайшего медресе.
У входа в это учебное заведение Муса столкнулся с здоровенным узбеком в огромном тюрбане, замахнувшимся кривой бухарской саблей. Татарин явно не успевал защититься — клинок падал на его голову и… зацепился за притолоку. Тахтаров злобно взвизгнул и полоснул своим любимым ятаганом бухарца по внушительному брюху. Из косого разреза вывалились сизые кишки, их владелец бросил саблю, схватился за живот, будто пытался не дать потрохам сбежать. Муса милосердно ткнул острием ятагана ему под подбородок. Узбек завалился набок, его сабля так крепко застряла, что продолжала качаться.
— Не зевай-догоняй! — крикнул я денщику, перепрыгивая через дергающееся в агонии тело и врываясь во внутренний дворик медресе.
В одной руке у меня был кинжал, от которого уже прилично досталось не одному бухарцу, а в другой — бесполезный, разряженный пистолет. Сменить его времени не было — только успевай поворачиваться! Из расположенных по периметру двора жилых комнат бурсаков повалили озверевшие семинаристы исламских курсов, книжники с острым железом в руках.
— Уходим! — крикнул я немногим проникшим в медресе вместе со мной. Мгновенно оценив обстановку, понял, что надо уносить ноги и воссоединиться с большей частью отряда — с такой толпой нам в рукопашной не совладать.
