Читать книгу 📗 "Приключения Печорина, героя из нашего времени (СИ) - Ангелов Августин"
Квартировал Максим Максимович в небольшом домишке, пристроенном на склоне горы над территорией крепости. И этот домик находился по соседству с моим, только этот отличался размерами все же в большую сторону. В сущности, когда эту крепость строили, строители использовали старинные строения еще одного брошенного аула, которых в горах Кавказа всегда имелось немало. Сами крепостные валы, которые обрамляли внизу излучину горной речки, нависая над дорогой, ведущей к перевалу, тоже были построены поверх полуразрушенных стен старинного укрепления, которое когда-то этот горный аул и охраняло.
Получалось, что наша фортификация не выстроена на пустом месте, а имела старинную основу. И при строительстве крепости некоторые из более или менее сохранившихся построек в брошенном ауле восстановили ради размещения в них личного состава. Так и получилась здесь на склоне наша маленькая деревенька, нависающая над крепостью. А крепостная цитадель представляла собой восстановленную старинную сторожевую башню, усиленную стенами и дополнительными пристройками, вроде помещения штаба.
Из окон глинобитного дома коменданта открывался прекрасный вид, не хуже, чем из моей комнаты. Но, вечером из-за сквозняка Максимыч приказывал денщикам закрывать ставни. Иначе сквозняк плохо сказывался на его здоровье. Особенно в холодную погоду.
Хоромы штабс-капитана состояли из трех комнат. В одной находился его кабинет, во второй — спальня. А третьей получалась достаточно просторная диванная, в которой мы и собирались по приглашению хозяина. Действительно, тут стояли две тахты с подушками, на полу лежал ковер. А над большим столом со стульями на шесть персон висел портрет государя. Все помещение неплохо освещали три масляных фонаря, подвешенные к деревянным балкам потолка в разных местах.
— Садитесь, поручик! Давайте сыграем в шахматы, — сразу пригласил Вулича поручик Друбницкий, едва мы с сербом вошли внутрь.
— Увольте, какие игры сейчас, когда судьба играет нами, как хочет? — проговорил Милорад.
Придерживая свою раненую левую руку правой, он уселся в углу на стул и начал раскуривать трубку. Он явно был не в настроении после того, как Бэла сбежала обратно к отцу. А сам Максимыч разговаривал в это время на другой тахте с Зебургом.
— Тогда, может, вы сыграете со мной, прапорщик? — перевел на меня взгляд Друбницкий, указывая на шахматную доску перед собой с уже расставленными шахматными фигурами.
Я кивнул и уселся напротив него, согласившись играть черными без жеребьевки. Он же сразу огорошил меня словами:
— Я, между прочим, вспомнил вас за это время! Мы же вместе с вами, помнится, играли в карты в Пятигорске! Только я должен был уезжать уже оттуда сюда, возвращаясь из отпуска, когда вы еще только представились в тамошнем обществе. Но, пару вечеров мы все-таки пересекались. И я запомнил, как вы, Григорий Александрович, рассказывали о себе, что между родными вас называют просто Жоржем, на французский манер, и что вашим родителям принадлежат 3 тысячи душ крепостных крестьян в Саратовской, Воронежской и Калужской губерниях. И что вы единственный сын и наследник фамилии, хотя у вас есть младшая сестра, младше вас на семь лет, которая, как вы, помнится, сказали, очень даже недурна собой. И ее хорошенькое личико, а также блестящее воспитание позволят девушке удачно выйти замуж…
Услышав подобное, я был просто шокирован. Ведь я до сих пор почти ничего не знал о прежнем Печорине. Тело хорошо сохранило мышечную память, но воспоминания отсутствовали напрочь, заместившись моими собственными, попаданческими, которые не имели к этому времени ни малейшего отношения!
И потому я сказал с интересом:
— Простите, что не признал в вас сразу того игрока, Александр Петрович. Но, прошу вас не обижаться. Это результат моей контузии. И потому не могли бы вы напомнить, о чем я еще говорил тогда в Пятигорске?
Друбницкий замялся, но все-таки поведал кое-что интересное:
— Ну, вы еще говорили, что ваш покойный родитель дослужился за двадцать лет от капитана до генерала. И еще упоминали, что окончили в Петербурге школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, начав службу в гвардии. Мне вполне понятно, что у вас там произошло нечто не слишком приятное, раз на Кавказе появились не блестящим гвардейцем, а обычным пехотным прапорщиком. Впрочем, у меня примерно такое же положение. Я окончил Пажеский корпус и был поначалу лейб-гвардейцем, а теперь, как видите, тоже служу здесь, огорчая своих родителей неудачами в военной карьере.
Он выразительно посмотрел на меня, ожидая, что продолжу тему. Но, поскольку я не имел ни малейшего понятия о деталях прошлого Печорина, под личиной которого мне приходилось теперь жить, то и говорить про это совсем не хотелось. Ведь я ничего не мог рассказать о себе здешнем до момента своего попадания в печоринское тело, кроме того, что знал из книг Лермонтова, а также из нескольких писем и из разрозненных записок самого Печорина. Но, из всего этого было невозможно сложить цельную картину всей его жизни.
Потому я протянул, делая вид, что задумался над шахматной позицией:
— Что ж, поручик, похоже, мы находимся с вами в сходном положении. И нам остается постараться использовать пребывание в этой крепости ради совершенствования собственных полевых навыков.
Тем не менее, Друбницкий все-таки рассказал о себе:
— Я, представьте, отказался от убийства. На дуэли я встал к барьеру, но стрелять не стал. Я до этого долго дружил с этим человеком, который вдруг сделался моим соперником за сердце одной петербургской красавицы. И, поверьте, я совсем не желал его убивать. Но, гвардейские офицеры осудили меня судом чести, что я нарушил дуэльные правила, как трус… А я, всего лишь, не хотел становиться убийцей друга!
— Да уж, правила чести не всегда бывают честными. И они учат, что в некоторых случаях честь требует крови, — проговорил я, чтобы поддержать разговор, а сам пошел на шахматной доске ферзем, вскоре объявив Друбницкому шах и мат.
А в это время в моей голове закрутились новые мысли, касательно моих перспектив здесь. То, что я из богатой семьи, я понял сразу, едва вскрыл шкатулку, припрятанную Печориным в шкафу. Но, что отец дослужился до генерала, было для меня новостью. Да и наследство в 3 тысячи крепостных тоже грело душу. Вот только, сестренку надо бы замуж выдать за богача, чтобы не претендовала… Впрочем, здесь законы гораздо больше прав предоставляют мужчинам.
Учитывая все эти приятные известия, можно было надеяться выйти в отставку, как только представится такой случай, чтобы начать менять историю. Например, я же могу предотвратить убийство Пушкина или подружиться с Лермонтовым, отговорив его от дуэли! Или даже самому сделаться не менее знаменитым поэтом. А почему бы и нет? Вот и зауважают сразу! Я же, кстати, помню много стихов из более позднего времени! И я решил попробовать, сказав Друбницкому, который пребывал в легком расстройстве оттого, что так быстро проиграл шахматную партию, да еще и белыми:
— А знаете, Александр Петрович, я тут на Кавказе начал сочинять стихи.
Поручик взглянул на меня с интересом, проговорив:
— И что же насочиняли? Может, продекламируете?
И я начал читать наизусть стихотворение Бальмонта, которое хорошо помнил:
'Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня…'
Все присутствующие замерли и обернулись ко мне. Похоже, стихотворцев в эти времена уважали, и я попал с этой своей задумкой в самую точку! А я прочитал офицерам и другие стихи: Блока, Брюсова и Гумилева. Ведь эти авторы серебряного века русской поэзии еще родятся совсем не скоро. Так почему бы мне не позаимствовать их творчество в 1834 году? Ведь это же ради дела, поскольку, получив репутацию стихотворца, я смогу войти в тот круг литераторов, в котором вращается, например, Пушкин. А, когда сойду среди стихотворцев за своего, то смогу и повлиять как-то на великого поэта, отговорив его, допустим, от роковой дуэли.
