Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"
– Какие же вы кержаки? – засмеялась Маша. – Просто православные.
– Кержаки, – уперлась Катюха.
Маша расхохоталась, обняла девушку и расцеловала ее.
Когда проезжали сверток на Ганину Яму, Катюха открыла было рот, но, встретив сердитый взгляд брата, закрыла его обратно.
«Не нужно Маше ничего говорить, – подумал Николай, – чего бередить зря».
Как будто прочитав мысли сына, отец одобрительно кивнул.
Когда коробка, миновав горнозаводскую линию, стала спускаться в Поросенков лог, Николай стал оглядываться по сторонам, сравнивая это место с тем, каким он его видел в XXI веке. Узнать его было трудно.
Колеса, перестав чавкать по грязи, застучали по бревнам.
– Надо же, гать новую положили, – буркнул отец.
У Николая перехватило дыхание.
«Это же тот самый мостик из шпал, – подумал он, – а под ним – могила!»
Маша, до этого негромко болтавшая с Катюхой, внезапно замолчала и помрачнела, как будто что-то почувствовала. Но и тут Николай ничего ей не сказал, скорее наоборот, постарался придать своему лицу самый беззаботный вид.
Ехали не торопясь и часа через четыре, краем проехав Верх-Исетский заводской поселок, въехали в город. Тут Николай напрягся, но отец, верно рассудив, что соваться в центр нечего, свернул на Московскую, а потом по Северной улице объехал кругом. Увидев вокзал, Николай немного растерялся – в его совмещенном сознании здание выглядело несколько иначе, более помпезно, с колоннами. Правда, он тут же вспомнил, что таким вокзал стал только в конце 40-х годов, а сейчас он выглядел так, как ему и положено было выглядеть.
Отец не стал подвозить их к самому вокзалу, а высадил у чахлого скверика на площади. Попрощались быстро, все уже было сказано раньше. Маша опять поцеловала отца, снова вогнав его в смущение. Пробурчав что-то нечленораздельное, он махнул рукой и уехал.
Оставив своих спутниц в сквере, Николай пошел на вокзал узнавать, что и как. Вернулся быстро, встревоженный.
– Ничего хорошего. Расписания нет, поезда уходят по готовности. Кассы закрыты. Говорят, что билеты начинают продавать за час. А там уже толпа. Мест мало, потому что много народа сажают по разным предписаниям. С другой стороны, если внаглую пролезть, то никто уже не выгонит.
– А билеты проверяют?
– А бог его знает! Вот, боюсь, документы будут проверять, и не раз. Я только что едва от патруля свинтил.
– Что сделал? – не поняла Маша.
– Да спрятался, заскочил в какую-то подсобку.
– Так нам и здеся нельзя! – забеспокоилась Катюха.
– Конечно, торчим здесь, как три тополя на Плющихе.
– Какой Плющихе? – не поняла Катюха.
– Это улица такая в Москве, кажется, – хмыкнула Маша, – а при чем тут тополя, и я не знаю.
Помолчали. Николай усиленно соображал, куда бы скрыться, чтобы не попасться на глаза патрулю. Молодой парень явно призывного возраста был бы остановлен однозначно. Всех документов у него было одно демобилизационное предписание. Ну а кроме того, его искали. Что касается девушек, то у них не было вообще никаких документов.
– Коля, – сказала вдруг Маша, – я на дом хочу посмотреть.
– Какой дом, – не понял Николай.
– Дом Ипатьева.
– Зачем?
– Мне надо, Коля. И я в церкви полгода не была. Там, кажется, церковь рядом, колокольный звон было слышно.
– Да, храм на Вознесенской горке, – подтвердил Николай, – рядом. Но это опасно, тебя могут узнать, да и патрулей там больше. Попадемся.
– Значит, я назовусь сестрой твоей. Пусть проверяют. Мне очень надо, Коля.
Николай понял, что спорить бесполезно. Маша сильно изменилась за последний месяц. То ли стала жестче, то ли стало проявляться отцовское упрямство.
Взяли извозчика и быстро добрались до Вознесенской горки. Николай сразу не узнал место: забор, стоявший вокруг дома инженера Ипатьева, сняли. Судя по всему, сейчас в нем находился какой-то штаб. Во всяком случае, вокруг сновали офицеры – и наши, и чехи.
Маша некоторое время смотрела на дом через плечо Николая.
– Пойдем уже, – прошептал он, – мы обращаем на себя внимание.
– Да, пойдем. – Маша отвернулась и пошла прочь, но потом остановилась, внимательно и очень серьезно посмотрела на Николая. – Нам нужно поговорить, Коля!
– Давай тогда вон туда, в Харитоновский сад.
Они зашли в сад и присели на скамейку в боковой аллее.
– В чем дело?
– Коля, нам надо обвенчаться! – спокойно сказала Маша.
Николай закашлялся от неожиданности.
– Зачем?
– Что значит зачем? Я не хочу жить в блуде.
– О господи! Маша, ну причем здесь блуд? Мы же любим друг друга!
– Это не имеет значения! Я хочу стать твоею женой! Перед Богом и людьми. Для меня это важно!
– Маша, подумай, сейчас одни обстоятельства, потом могут быть другие. Ты ведь можешь не принадлежать себе.
– Вот этого я и не хочу. Я хочу решать сама. Я рассказывала тебе про тетю Ольгу. Я не хочу так. И не хочу ничего откладывать на потом. Если мы не сделаем этого сейчас, то рискуем не сделать никогда.
– Маша, ты – царская дочь, а я…
– Мне все равно, я люблю тебя! Я хочу выйти замуж по любви.
Николай предпринял последнюю попытку.
– Но ведь нужно как-то готовиться, нужны свидетели, кольца, наконец.
– Кольца купим в церкви, а остальное… Дадим священнику денег! Сегодня среда, шестнадцатое октября, венчаться можно.
– Как у тебя все просто.
– А ты ищешь отговорки!
Николай разозлился. Он смотрел на Машу, а она не отводила взгляд и смотрела на него, сжав губы. Игра в гляделки продолжалась пару минут, и Николай ее проиграл.
– Хорошо, пойдем.
Они вышли из сада и направились к Вознесенской церкви. До паперти оставалось всего несколько шагов, когда сзади раздался окрик:
– Стой! Эй, парень, стой!
– Все, – прошептал Николай, – картина Репина!
Они остановились. К ним подходил патруль – офицер и два солдата с винтовками. Солдаты были чехи, а офицер в русской форме. Николай оторопел – в шинели и фуражке, с погонами на плечах, затянутый в портупею, с шашкой на боку, перед ними стоял поручик Андрей Шереметьевский.
Андрей растерялся не меньше Николая. Скорее даже больше, его даже пот прошиб. Сбылось то, о чем он не хотел даже думать с того момента, когда увидел имя Кольши Мезенцева в списке разыскиваемых по «царскому» делу.
Семья Шереметьевских считалась в Коптяках дачниками-старожилами. Уже много лет семья учителя Екатеринбургской мужской и женской гимназии, известного в городе художника Андрея Андреевича Шереметьевского, сначала снимала, а затем и имела собственную дачу в Коптяках. Его сыновей Александра и Андрея хорошо знали в деревне и считали своими. Два с лишним месяца коптяковские мужики прятали сына учителя, поручика Андрея Андреевича, от красных. Но это было еще не все. Все детство Андрея прошло в Коптяках. Каждое лето в компании деревенских мальчишек он носился по окрестностям, рыбачил, собирал грибы, выводил коней в ночное – словом, вел тот же образ жизни, что и деревенские дети.
Кольшу Мезенцева он знал столько же лет, сколько помнил себя. Но связывала их не просто детская дружба. С какого-то момента Андрей стал верховодить в компании мальчишек. По понятным причинам он знал больше их, зачитываясь в том числе сытинскими изданиями Луи Буссенара, Майн Рида и Фенимора Купера. Естественно, что прочитанное он доносил до своих товарищей. Неудивительно, что в окрестностях Коптяков вскоре появились индейцы. С куриными перьями в нечесаных космах, в боевой раскраске, с луками и копьями они носились по округе, пугая деревенских и дачников дикими криками. А потом Андрей предложил побрататься по-индейски – смешать кровь. Согласился один Кольша, остальные побоялись. Они порезали себе вены, сцедили в кружку кровь и выпили ее.
– Теперь ты брат мне, – сказал Андрей.
– А ты мне, – ответил Кольша, и они обнялись.
И вот сейчас Кольша Мезенцев стоял перед ним, и Андрею легче было пустить себе пулю в лоб, чем объявить ему, что он арестован. Скажете – детство, но ведь есть что-то святое для каждого из нас, причем именно в детстве. Что-то такое, что нельзя предать! Иначе потеряешь себя.
