Читать книгу 📗 "Я – Король Баварии ((Бедный, Бедный Людвиг)) (СИ) - Тарханов Влад"

— Ну и что из этого? — искренне удивилась Мария. Нет, таки не даром утверждали, что в ее образовании оставались существенные пробелы.

— А то, моя драгоценная матушка, что врачи говорят, что стол близкородственные браки плохо влияют на королевское потомство. Да и наша католическая церковь не зря запрещает браки между родственниками даже в третьем колене[1].

Тут я немного не был уверен в своих познаниях, ибо точно помнил запрет на инцест как связь с двоюродными родственниками, а вот о третьем колене — не совсем, но, как мне кажется, ревностная католичка Мария, вряд ли станет сомневаться в этой моей фразе.

— И что за доктор наплел вам эту глупость? Насколько я говорила с господином Гершем, нашим придворным эскулапом и он утверждал, что церковный запрет на инцест — остатки средневековых предубеждений, а современная наука никаких препятствий к таким брачным союзам не видит.

— Матушка, я настоятельно рекомендую вам поменять семейного лекаря, ибо знания герра Герша вызывают у меня искренние сомнения. Конечно, умение с многозначительным видом утверждать глупости, которые опровергли авторитеты медицины многого стоит, но только не здоровья Ваших королевских Величеств! Я настоятельно рекомендую господину Гершу съездить в ту же Британию, где врачи достигли в своем искусстве значительного прогресса и забыть о своих средневековых знаниях, почерпнутых, к тому же, из весьма сомнительных источников.

Говорить о российских врачах мне не пришло в голову, поскольку они пока что в европейском научном мире не котировались.

— Досадно… — не понятно, к чему произнесла королева. Но такой яркой филиппики[2] против своего доверенного медикуса она явно не ожидала.

— Я не буду навязывать вам врача, матушка, ибо выбор столь чувствительного специалиста только в вашей компетенции, но все-таки Герш — это слишком плохой выбор. Мне кажется. что следить за состоянием здоровья Его Величества Максимиллиана у него совершенно нет времени.

— Ты нездоров, Ваше Величество? — обратилась королева к своему венценосному супругу. В ответ Максик только пожал плечами и состроил какую-то неопределенно страдальческую физиономию, что должно было означать, что все хорошо, но как-то не совсем…

И тут появился дирижер, оркестр, собравшийся в оркестровой яме, начал приводить в порядок инструменты, раздалась непродолжительная какафония, которая всегда стала прелюдией высокого искусства. Потом стук палочки по дирижерскому пюпитру. И за мгновение всё стихло. И грянула музыка!

О! НЕТ! О! НЕТ! О!!! ННЕЕЕЕТ!!!

Гениальная музыка? Гениальная пытка! Ничего более головомойного и зубодробительного я еще не слышал! Уверен, что тот же «Раммштайн» мне удалось бы стерпеть, скрепя сердцем, но тут! Здесь и сейчас пребывать в этом, простите меня поклонники Вагнера, музыкальном высере… это было выше моих человеческих сил и возможностей. Как можно написать музыку, которая состоит из сплошных поз и понтов? За что? За что мне это испытание? Не спас и «гениальный хор из третьего акта», ибо уже ни в какую гениальность Вагнера я не верил. И этот чуть более мелодичный фрагмент спектакля вообще не произвёл никакого впечатления. На меня. А вот маМан даже скупую слезу утирала, а паПа как-то скупо скалился, одобрительно покачивая головой.

Нет, я не могу себя назвать опероненавистником — мне приходилось бывать на некоторых музыкальных постановках, во всяком случае «Призрак Оперы» гениального Веббера произвел на меня неизгладимое впечатление, хотя и играли в нем вполне себе российские «звездочки», а второй раз в оперу меня потащила моя старая подруга, на этот раз на «Волшебную флейту» Моцарта, и, хотя спектакль был на английском, а труппа — международной, это действительно был экстаз![3]

Но… Вагнер, это такой себе Вагнер. Какой-то он слишком фальшивый и неискренний. Вот! Понимая, что сейчас испытывают родители этого тела — помалкивал себе в тряпочку. В некоторых случаях — молчание не просто золото, а золото с бриллиантами в одной оправе!

А сразу же после финальной ноты произошло некое явление… Точнее так, в нашей ложе, как только стихла первая волна аплодисментов, появился невысокий сухопарый немчик с острыми неприятными чертами лица, напоминавший высохшего на жаре стервятника. И, о! Да! Это сам господин Рихард Вагнер собственной персоной! Точнее, он Вильгельм Рихард, и да, на немецком его фамилия произносит без этого русского раскатистого ррррр в конце. Что-то типа Вагнэ и какое-то странное придыхание в конце слова.

Что сказать о сем композиторе? Крупные выразительные черты лица, непокорная прическа жестких волос, окрашенных сединой, какие-то неряшливые бакенбарды и высокий лоб мыслителя. Узкие, недовольно сжатые губы и тяжелая нижняя челюсть завершали портрет этого человека. Одет он был довольно аккуратно, но не слишком-то богато. Разглядывая композитора, я вспоминал историю из фильма, мне показалось, что на этой премьера этого наглого саксонца в Мюнхене не должно было быть. Но он тут оказался! Зачем и почему? Связано ли это с какими-то планами мамаши относительно меня? Или у меня разыгралась паранойя? Скорее всего, именно второе. Просто, какие-то небольшие сдвиги в истории с моим появлением всё-таки возникли, вот и старина Вагнер решил своим присутствием осчастливить город Мюнхен.

Со скучным видом я наблюдал за обменом комплиментами между королевской четой и гением тяжелого немецкого рока. Ага! Это я так Вагнера обозвал. Ибо музыка его тяжеловесна, а все оперы роковые. Так что мое определение более чем точное! Рихард успел пожаловаться на свое тяжелое финансовое состояние и даже получить с отца обещание помочь расплатиться с некоторыми долгами. И тут, на свою беду, композитор обратил свой взор на чуть позевывавшего принца.

(Рихард Вагнер собственной персоной)

— Ваше Королевское Высочество! Как вам спектакль? Пришелся по душе? — как-то одновременно заискивающе и заранее наслаждаясь не прозвучавшими еще комплиментами, поинтересовался мэтр у моей скромной особы.

— О! Дорогой герр Рихард, скажу вам откровенно: никогда я еще так скучно не проводил свое время!

Сказал эту сакраментальную фразу и увидел, как вытягиваются физиономии у моих папахена и мамахена. Что, дорогие, не ждали? Ваш послушный мальчик изволил нарушить неписанные правила приличия? Это только начало лета! Ой, извините, зимы, конечно же, зимы!

— Вот смотрел я как-то «Волшебную флейту» великого Моцарта. — при этих словах Вагнер непроизвольно поморщился.

— Ваши произведения в чем-то похожи. Оба сюжета сказочные. Оба в чем-то трагические, персонажи какие-то кукольные. Но у вас это куклы-марионетки в худшем, дубовом варианте исполнения, а у Моцарта — куклы живые, разницу улавливаете? В вашей опере есть поза, но нет искренности: ни в сюжете, ни в музыке. Всё с каким-то надрывом и перебором. Будьте проще, герр Вагнер, и к вам потянутся зрители.

— Странно! Я был уверен, что моя музыка… — начал было явно взбешенный композитор гневную отповедь сынку короля.

— Любите музыку в себе, герр композитор, а не себя в музыке! — припечатал я оного гения. И, чтобы окончательно добить, добавил:

— Я наслышан о ваших чудовищных долгах, вам надо быть скромнее, милейший, а посему обратитесь к государственному казначею, я прикажу ему выделить для вас двадцать шесть пфеннигов. Извините, более никак не могу.

И ровно через три секунды Рихард Вагнер покинул королевскую ложу, не преминув громко хлопнуть дверью.

— Что это только что было? — грозно насупив брови, спросила королева Мария.

— О! Мари! Наш мальчик вырос и обзавёлся собственным мнением, в том числе и в области искусства. — неожиданно примирительно высказался отец. И это для меня и мамаши оказалось полнейшей неожиданностью.

— Но это же скандал! — произнесла королева.

— Ой, Господи! Скандалом больше, скандалом меньше… — все так же безразлично ответил Максимиллиан. — Тем более, что кронпринц в чем-то прав. Это оказалось весьма скучное действо.