Читать книгу 📗 "Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег"
— Слава князю! — выкрикнул дед, глаза которого подозрительно блестели в сумерках. Костёр, наверное отражался.
— Слава князю! — повторил каждый у огня. И эхом отозвались лес, берег и река.
Глава 18
Стык мировоззрений
— Нехорошо выходит, княже, — тихо, дрожащим голосом, но без оглядки, как с берега в омут прыгая, произнёс Феодосий. Настоятель не пришёл на берег, оставшись на подворье с болящими, молиться за них, да компрессы на лбы класть.
— Что худого, инок? — не оборачиваясь, спросил Всеслав, глядя, как густо валили дружинные хворост прямо поверх скуливших в яме врагов. С перерезанными сухожилиями на руках и ногах.
— Ты убиваешь их жестоко, без пощады, без отпущения грехов! — князь не обращал внимания на него с тех пор, как тот осел в обморок на насаде. Теперь же, стоя не так близко к покойникам, Печорский целитель осмелел, видимо.
— Ты путаешь понятия, монах! — Чародей развернулся и прибавил голосу силы. Вопросы в любом случае нужно было решать, и обе наши памяти, что его, что моя, в один голос вопили о том, что делать это стоило лучше сразу, максимально эффективно и пользуясь любым удобным случаем. Да и неудобным тоже.
— В Писании сказано, что волею Господа воздастся каждому за грехи его, так?
Вокруг начинали исподволь собираться люди. Здесь были и дружинные, и горожане, и Ставровы лесовики, что впряглись помогать так, будто близкую родню хоронили. Хотя, может, так и было? Может, каждый из нас ближе друг другу, чем нам рассказывают другие, совершенно точно далёкие?
— Так! — бесстрашно кивнул, соглашаясь, Феодосий.
— Ты лечишь людей словом Божьим, молитвой, травами и снадобьями, так? — князь читал труды по этике и риторике. Я сдавал философию, политэкономию и теорию марксизма-ленинизма. Зря ты взялся с нами спорить, дурачок.
— Так! — не понимая резкого изменения темы разговора, снова согласился он.
— Ты — суть орудие в руце Божьей, коим помогает Он и страдания облегчает. Так ли?
— Так! — едва не крикнул монах.
— Я воздаю за грехи, творя сказанное в Писании. Я несу волю Бога, служа орудием в руце его, как и ты. Так за что лаешь меня перед людом Киева, Феодосий?
Монах разинул рот и глаза, как и половина слушавших.
— Ты с отцом Антонием видел сам, как водил Господь рукой моей, спасая жизни мучеников на насаде. Тех, кто, живота не пожалев, собой, телами своими закрыл женщину с младенцем! Которые суть Пресвятая Дева Мария и сам Христос!
Всеслав вещал так, как и не снилось ни иноку, ни настоятелю, ни самому митрополиту. Даже я такого навскидку вспомнить не смог из той, первой жизни, где ораторов, докладчиков и прочих трибунов навидался вдосталь. Народ вокруг замирал, разевая рты. У Феодосия трясся подбородок и нижняя губа, видимые сквозь его небогатую бородёнку. Стыдить и учить Чародея он взялся, пионер!
— Ты и весь Киев-град своими глазами видели, как той самой руцей своей перенёс меня Господь, не дав разбиться, с обрыва на струг этот, откуда злодеи насад в щепки, в труху разносили! Бронебойными, монах, наконечниками! В живых и безоружных бабу и малыша!
Князь не кричал. Он рычал. Это разные понятия, разные явления, и эффект от них бывает разный. Ученик настоятеля дрожал и плакал. Берег замер весь, до единого человека, как огромной дланью придавленный, слушая раскаты рыка, что разносились над водой, набирая силу, и отражались, набрав мощь, от городских стен.
— Сказано в Писании: «не мир Я принёс вам, но меч!». Так? — князь даже чуть подался к монаху, не сходя с места. Тот отшагнул, чудом не свалившись навзничь. Ну, и Рысь вовремя за шкирку удержал.
Ответить привычное «так!», ни твёрдым, уверенным, ни каким бы то ни было другим голосом Феодосий не мог и не смог. Лишь кивнул судорожно, продолжая плакать.
— Вот! — грянул рык над головами, а в правой руке князя появился и взвился в темневшие небеса отцов меч.
— И вот! — в левой взмыл второй, Гната Рыси.
— Одним отец опоясал меня, велев жить по Чести да Правду хранить. Второй мне друг отдал перед сечей лютой с сатанинским отродьем на струге том. Этими мечами вершилось правосудие Божье! И будет так впредь!
По берегу пополз согласный гомон, пока негромкий. Но и я, и Всеслав знали, какой шумной могла быть толпа. И как быстро это могло произойти. И какой эффект давало.
— И нет мне разницы, кто Честь да Правду помнит и хранит: здешний ли, полочанин, новгородец или какой иной! Помнят Честь и Правду и Небо, и Солнце, и Земля наша. Одна для всех! И имя ей Русь!!!
Вряд ли этот берег знавал подобное. Многоголосый вой толпы, слившийся в гул и грохот стартующей ракеты, нёс над Днепром, над лесом и полями, над всей Землёй Её имя. Народ скакал, махал руками, вздымал сжатые кулаки, рыдал и хохотал. Каждый чувствовал себя частицей чего-то огромного и великого. И чувство это с непривычки переполняло, хлеща через край, захватывало дух и очень нравилось.
«А неплохо выступили» — вырвалось мысленно у меня. «Есть такое дело» — согласно и довольно отозвался Всеслав. «Доиграть бы, допеть куплет» — то, что было бы сказано сейчас, совершенно точно запомнилось бы каждым накрепко. И спорить отдельно взятые сомневающиеся точно не рискнули бы. «Верно говоришь, Врач!».
И стоило рёву толпы чуть успокоиться, как берег снова накрыл голос князя:
— Скажи мне, люд русский, по Чести, по Правде ли сохранить жизнь мрази и нелюдям, что грабят безоружных, оставляют детей сиротами, мечут стрелы бронебойные в беззащитных баб да малышей⁈
— НЕ-Е-ЕТ!!! — взвыла толпа.
— Тогда за работу, люди добрые! Справим тризну, проводим героев-богатырей достойно! А вражьи души паскудные пусть Бог судит.
Народ расходился, оживлённо гомоня. Всхлипывал, сидя на земле, монах с разбившейся вдребезги парадигмой. Полыхали радостью лица ближней дружины. Каждый из которой тоже ощутил себя частью великой силы, больше, чем родной десяток, чем сотня, чем всё войско Всеславово.
— Буривой сомневался, всё в ум взять не мог, как ты сладишь с долгогривыми, — Гарасим неслышно появился рядом, став так, чтобы Ставр видел меня, а я его. — Зря, вижу, сомневался. Пышешь ярью, княже, пылаешь, что факел в ночи. Редкий дар, да верному человеку достался. Ух, аж до нутра пробрало.
Старый, много и страшно битый, повидавший на своём веку всякое, воин вздрогнул и поёжился в своём плетёном гнезде-коробе, нахохлившись, как сыч.
Мне пришёл на ум какой-то дурацкий американский фильм, где какой-то вождь повстанцев, где-то чуть ли не на Марсе, прятался от тамошних полицаев на теле здоровенного мужика, как гриб-чага, потому что был мутантом. Было что-то общее, действительно.
«А Америка — это где?» — с интересом уточнил Всеслав. «Да там же, где и Марс с мутантами — нигде пока. Глядишь, и не появится ни их, ни её» — задумчиво ответил я.
— Слово в слово передай Буривою речь княжью! Понял ли? Запомнил? — Ставр пихнул локтем назад, в широченную медвежью спину.
— Да, дядько. Тут любой слово в слово запомнил. Детям-внукам расскажут, — неожиданно почтительно прогудел Гарасим.
«Прав ты был, Врач. Неплохо выступили» — князь был очень доволен. Как и я.
Стемнело как-то неожиданно быстро. Гнатовы нетопыри раздобыли где-то просмолённых тряпок и вмиг навертели факелов, навтыкали в берег каких-то шестов-кольев, едва ли не с ближних плетней надёрганных, и от насада, что чернел горой на фоне воды, потянулись лучи-цепочки огней, плясавших над головами. А ловко придумали, молодцы: помимо подсветки ещё и по секторам толпу разбили. Мастеровые, торговые и лесные стояли отдельными группами, и попов-монахов в «Ставровом секторе» ожидаемо не наблюдалось. Зато у каждого факела возвышалась фигура одного из Ждановых великанов со знакомым здоровенным копьём. Рысьины так в глаза не бросались и на свет привычно не лезли, но каждый, наверное, даже из горожан, знал: стоит начать буянить или потянуться за железом да дубьём, как в спину или под бороду тут же уткнётся что-то острое и холодное. И до отвращения спокойный голос скажет негромко на ухо: «Неа. Не надо».
