Читать книгу 📗 "Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович"
— Oh, yeah! — кадык на худой шее англичанина судорожно дернулся, провожая глоток.
Зажевав бутербродиком, я немедля подлил, делясь давней русской премудростью:
— Между первой и второй перерывчик небольшой… Ну, поехали!
Культурно-массовое мероприятие в резиденции генконсула США наполнялось смыслом и значением.
— Oh, yes, be chill!
Тусовку якобы в мою честь я покинул, когда уже стемнело. Разжидевший днем снег подмерз и хрупал под ногами, но холод не чувствовался — меня грело виски. Даже не сам крепкий настой, лет двенадцать томившийся в шотландских подвалах, а приятельские отношения с Уайлсом, которые «скотч» укрепил по стародавнему нашенскому обычаю.
Мы как будто помирились — и Эндрю простил «тёзке» списанное в будущем доказательство… Уж не знаю, чего там добивался Вудрофф, но лично мне полегчало!
Я поднял голову и улыбнулся синим мерцающим звездам — тучи расползлись, рассеялись, оголяя бесконечную черноту космоса.
Глава 23
Вторник, 20 марта. День
Ленинград, угол Невского и Владимирского
За пережитыми волнениями, приятными и не очень, за будничной суетой мимо меня промахнуло пятнадцатое марта.
Памятная дата. Да, памятная…
Ровно два года я здесь, в этом времени, в этом мире, благословенном и пр о́ клятом, где инферно и парадиз бесстыдно соседствуют, подчас смешивая нечестивую черноту со святой белизной — в пошлую житейскую серость.
Меня здесь гоняли — и еще как гоняли! — но ведь не словили до сих пор, не заперли в унылом ЗАТО… Выкрутился. И счастлив!
Да, несмотря ни на что, я счастлив здесь и сейчас. Спасибо Сущности, спасибо судьбе… Хотя бы за то, что юн и здоров, что, вот, дошагал по Владимирскому от самого метро и нисколько не устал, что приближаюсь к Невскому, исполосованному шинами красно-белых «Икарусов» и светло-оливковых «Волг» с шашечками, бело-голубых «ЗиЛов» и желто-синих милицейских «луноходов».
А вокруг ни единой приметы тошного грядущего, где изврат возведен в норму, а ловкий фейк подменил неудобную правду! И у меня есть мечта, есть надежда, что будущее осветлится до «прекрасного далёка»…
…Лишь остановившись на углу, я вдруг осознал, что за моей спиной тот самый безымянный кафетерий, куда я обещал сводить Тому. Тамару Афанасьеву.
Когда-то это заведение прозвали «Подмосковьем» — сверху давили этажи ресторана «Москва» — но после перекрестили в «Сайгон», и поделом. Вечерами сюда заваливалась голоштанная богема, скучая по кабацким нравам. Хиппи в плетенных хайратниках «аскали на прайс», а непризнанные пииты регулярно били друг другу лики. Атмосферное местечко.
Насмешливо фыркнув вдогон своим мыслям, я решительно зашел в кафе. Сегодня всего четыре урока было, я даже проголодаться, как следует, не успел. А до пяти в «Сайгоне» малолюдно — вон, даже милиционер не реет у входа. Зато тихо и воздух не спертый.
Барчик у входа я надменно миновал, сразу проходя в кофейный «зал» — в коридорный объём его стен, размалеванных огромными петухами, к серым круглым столикам-стойкам. Чуть дальше, в закутке со стульями, подкреплялась парочка быстроглазых личностей, а сбоку глыбился алтарь истинных ценителей — буфет с пятью венгерскими эспрессо-машинами «Омния-Люкс».
— «Маленький двойной», пожалуйста, — показал я два пальца.
— С вас двадцать восемь копеек, — мило улыбнулась статная кофеварщица.
Наверное, я ей приглянулся — девушка в чинном платье, похожем на школьное, в крахмально-хрустящем передничке и ажурном ободке на крашенных хною волосах, сыпанула в рожок полновесных четырнадцать грамм молотой арабики. Иные клиенты и половины нормы не удостаивались…
Кофемашина утробно зашипела — и нахлынул несравненный летучий аромат. Вбирая его лёгкими и всем нутром, я вдохновился, продлевая товарно-денежные отношения:
— О-о… Мне тогда еще песочные полоски… И «корзиночку»!
Буфетчица рассмеялась, смежая опушь ресниц. Небрежно щелкнули костяшки счетов.
Я расстался с мелочью, и с удобством устроился на широком, просторном подоконнике. Справа — кофе, слева — тарелочка со скудным, но калорийным обедом. Пристань загулявшего поэта…
Большое окно за спиной неожиданно впустило солнечное сияние в душноватую анфиладу, смутно очерчивая мою тень.
Свет и тьма. Черное и белое. Какие-то мысли лезут с утра в голову… диалектические. Сплошные инь-янь…
Полстакана кофе ушло на «кондитерку», оставшуюся половину я смаковал вприкуску с задумчивостью.
Back to the USSR… М-да. Два года не прошли даром — я не сидел на попе ровно, дожидаясь распада и разрухи. Четырнадцать писем заглотили синие почтовые ящики… Не пора ли браться за пятнадцатую эпистолию? Рановато…
Крупнейшая за всю историю СССР авиакатастрофа, в которой сгинула команда футболистов и тренеров «Пахтакора», случится в августе. Не стоит теребить товарища Андропова загодя. Да и случится ли, вообще, та беда, что памятна мне по прежней жизни? Всё смешалось в коммунальной квартире человечества, прописанного на планете Земля. Реальность меняется… Но лучше перебдеть, чем недобдеть.
Бойня в тегеранском посольстве США и вовсе придётся на осень — хорошо бы нашим чекистам из Ясенево сделать шикарный жест «коллегам» в Лэнгли!
Хорошо бы, конечно, вздохнул я, и насупился. Нет. Письма не будет. Как минимум, до середины лета. Хотя…
«Сказал: „Нет“, значит нет!»
Я покачал остаток кофе в стакане. Второй год держу в уме эти три буквы и три слова… АЭС «Три-Майл-Айленд».
А сегодня от глухого беспокойства пульс частит — до ЧП осталась ровно неделя!
…Вечером двадцать седьмого марта второй энергоблок на «Трехмильном острове» выйдет на полную мощность. Персонал бодро отрапортует ночной смене: «О’кей, парни, „печка“ раскочегарена на совесть, гудит в штатном режиме!»
А ведь всем тамошним коекакерам прекрасно было известно, что теплоноситель второго контура полгода — полгода, Карл! — утекает через затвор обратного клапана, а одна из труб и вовсе забилась налипшей ионообменной смолой.
Накануне техники заполнят трубу водой и продавят-таки ею смоляную пробку с помощью сжатого воздуха и рекомой матери.
Вот только влага через тот самый неисправный клапан попадет во все пневмоприводы, и они разом замкнут поток второго контура. Наглухо. Перегретая вода из активной зоны больше не сможет отдавать тепло, реактор начнет калиться всё сильнее и сильнее…
Авария? Еще нет.
Если основные трубы перекрыты, нужно включить резервные, чтобы поддерживать циркуляцию и не дать реактору закипеть.
Правда, и этот трубопровод тоже будет закрыт, о чем оповестят красные индикаторы на пульте. Операторы легко могли бы пустить воду по обеим резервным трубам, но не увидят горящих лампочек… Одну скроет потрепанная бумажная бирка, оставшаяся после техобслуживания, другую заслонит толстый живот инженера, сидящего у пульта и попивающего кофеек.
Я почти вижу этого жирного, неопрятного мужика — лысого, в очках, и с пышными пшеничными усами…
Идиот! Тупица! Нужно срочно, немедленно, экстренно охладить активную зону! А в ответ тишина…
…Из-за остановки второго контура в первом вскипит теплоноситель, и компенсатор давления начнет его стравливать. Насосы не смогут перекачивать пар, и отключатся. Выкипающая вода обнажит ТВЭЛы, и они потекут от жара… Две с половиной тысячи градусов…
В шесть часов утра прибудет смена, но реактор уже расплавится изнутри. Дьявольский коктейль из бурлящей стали, жидкого циркония и ядерного топлива стечет на дно защитной гермооболочки — и будет остывать больше года, пугая взрывом водорода, а удалят «ядерную магму» лишь десять лет спустя…
Кто виноват — понятно. Каганович сказал однажды, жестко, но верно: «У каждой аварии есть фамилия, имя и отчество!» Но как мне ответить на другой извечный русский вопрос: «Что делать?»
Сообщать об аварии — или не стоит? Если «водородный пузырь» рванет, то разнесет реактор — и радиоактивная дрянь высеется по Питтсбургу, Балтимору, Вашингтону, Цинциннати!
