Читать книгу 📗 "Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович"

Новая домна строилась на лучшем месте завода: в углу между плотиной и водосливным мостом. Такой огромной домны ни у кого на Урале не было.

Гриша Махотин, молоденький приказчик, покраснел, как на свидании с девицей. Безусого и безбородого, с юношески нежным лицом, его можно было принять за внука среди пожилых и кряжистых дедов-приказчиков. Но этот трепетный внучок выпестовал дракона — придумал и построил самую свирепую и прожорливую печь в мире.

— Домину до колошника подняли, дымовую трубу доводим, но трубный камень закончился — спотычка, Акинфий Никитич…

— Попробуй мой кирпич, — улыбаясь, предложил Родион Набатов.

Акинфий Никитич подумал:

— Нет, Родивон Фёдорыч. Ты свой кирпич для гармахерских горнов обжигаешь, а тут другое… Не обижайся. Купим привычный камень.

— Пудов двести надо бы, — пояснил Гриша.

— Егорыч, запиши, — распорядился Акинфий Никитич.

— Лари, колёса, меха — всё готово, уже испытываем. Надеюсь, что к Сретенью можно будет задувать печь.

— Какой выпуск намерил?

— Тысячу пудов в сутки! — Гриша победно посмотрел на приказчиков. — Коли разгонимся, дак и тысячу с четвертью!

Приказчики заворочались, впечатлённые мощью домны.

— Силён ты, брат! — заметил Акинфий Никитич.

Гриша Махотин снова залился краской смущенья.

— Под такой выход чугуна заводу новая кричная фабрика нужна, — сказал Акинфий Никитич. — Рукавицын, твои колотушечные молоты заменим на кричные, а тебе построим новую фабрику на верхнем приделе рудного двора. Леонтий Степаныч, дотянешь водяной ларь дотуда? Напора воды хватит?

На Невьянском заводе, да и на всех горных заводах, Леонтия Степаныча Злобина, плотинного мастера, уважали не меньше, чем Демидова, генерала де Геннина или Татищева. Это Злобин изобрёл способ возводить заводские плотины длинными, высокими и стойкими. Чем больше и крепче плотина, тем обширнее пруд, а чем обширнее пруд, тем производительнее завод. Не хозяин и не горный начальник определяли, вырасти ли заводу великаном: размер завода зависел от умения плотинного мастера. Леонтий Степаныч командовал сооружением десятка плотин, в том числе и самых могучих — в казённом Екатеринбурхе и демидовском Нижнем Тагиле.

В Невьянске Злобин оставался одним из уже немногих родоначальников — товарищей Никиты Демидыча Антуфьева. Тридцать три года назад, когда первое же весеннее половодье смыло хлипкую плотину Невьянского завода — дрянного царского подарка, Никита Демидыч нашёл где-то в лесах беглеца с Вологодчины — Лёньку Злобина, молодого, как нынешний Гришка Махотин, и поверил в его дар плотинного умельца. Лёнька по своему разумению заново построил плотину, и тогда Акинфий заново построил завод. Сейчас, на излёте шестого десятка, Леонтий Степаныч облысел, борода поседела, а вечно загорелое лицо уличного труженика потемнело от солнца и ветра, словно иконный лик. Но взгляд сохранял остроту и пронзительность.

— Коли ларь с малым ноклоном сделать, то нопора хватит, — окая по-вологодски, сообщил Злобин. — Однако на токой длине он промерзать будет. Надобно его по низу железом обошить и в холода кострами подогревать.

— Обошьём, — согласился Акинфий Никитич. — Железом-то не бедны… Лычагин, тебе на рудном дворе надо поставить ещё одну толчею, чтобы руду для новой домны дробить. Руды пойдёт много, как в тюрьму сухарей…

— На сколько пестов толчею? — поинтересовался Савватий.

— А сколько больше всего влезет?

— Дюжина.

— Значит, на дюжину.

За спинами сидящих приказчиков, касаясь рукой стены, вперёд тихо пробрался слепой Онфим. Акинфий Никитич подтянул его к себе. Онфим склонился, зашептал на ухо Акинфию Никитичу, и тот вскинулся.

— Что ж!.. — хлопнув ладонями по столу, объявил он, блестя глазами. — На том ныне и порешим!.. Ступайте по домам, железны души!

У Савватия кольнуло сердце. По заводу давно шушукались, что хозяин ждёт из Питербурха свою полюбовницу — Невьяну. Неужто приехала?..

Приказчики, толпясь, напяливали зипуны, искали шапки, а Савватий вроде как замешкался. На Красное крыльцо он вышел последним.

Просторный двор между господским домом, конторой и башней был заполнен людьми и большим обозом: лошади, сани, дворня, «подручники» Артамона, приказчики — путаница и суета. Возчики выпрягали лошадей, конюхи вели их в конюшню, прислуга перетаскивала в подклеты сундуки и тюки. Свет караульных костров плясал на кирпичных стенах и в арках проходов, дробно вспыхивал в глубоких окошках на стёклах. Рыхло белел истоптанный снег, в черноте над головой рассыпались звёзды, и Млечный Путь, покосившись, завалился дальним краем за Лебяжью гору.

Савватий спустился с крыльца, чтобы не мешать беготне дворни, и тотчас увидел её — Невьяну. Оставив в кошёвке грузную боярскую шубу, она шла к крыльцу в одной душегрейке с песцовой оторочкой и придерживала на груди концы пухового платка. Шла по прямой — плыла через сутолоку. Всё, кроме Невьяны, для Савватия исчезло, превратилось в дым, в мельтешение теней. Они встретились взглядами — просто и невесомо, будто расстались полчаса назад. Столько лет миновало, столько бед, столько счастья не было прожито вместе, и Савватия словно что-то тяжко ударило изнутри.

* * * * *

Избёнка у Евсея Мироныча была неказистая, впрочем, при начале завода все избы Невьянска были неказистыми, даже у хозяев — Никиты Демидыча и Акиньши, парня уже при жене и сыне. Просто другие мастера потом, когда оправились, перестроили свои дома, а Евсей Мироныч так и не удосужился. Зачем? Он жил на заводе, в дом возвращался только спать или на праздники, ему избёнки вполне хватало. А взрослым сыновьям, отделяя, он отгрохал славные хоромы. Два его старших сына перебрались на Старую Шайтанку, Васька — в Суксун, младшенький Никольша — в новый Ревдинский завод. Дочерей Евсей Мироныч распихал замуж по всему Невьянску и остался с одной лишь супружницей Ульяной. Зато сейчас, когда бушевала «выгонка», в малую избу на Тульском конце Гаврила Семёнов не подселил солдат.

А может, и лучше, если подселил бы?..

Евсей Мироныч завершил ужин, помолился под киотом и сел на лавку перед печью, словно гость. Он не знал, что теперь делать. Смотреть, как в печи догорают дрова? Господи, за что же ему такое наказанье — безделье?

Ульяна примостилась на лавку рядом.

— Дак ведь хорошо, что Демидов тебя с миром отпустил, — осторожно сказала она. — И денег ещё платить будет… Чем печалишься, Мироныч?

Евсей Мироныч не ответил.

— Давай внучат к себе возьмём? — предложила Ульяна. — У Малашки и так семеро, а мы Ваньшу и Митеньку пригреем, всё веселее будет…

Евсей Мироныч молчал. Сказки, что ли, ему рассказывать огольцам, как Кирша Данилов рассказывает? Нет, он — боевой мастер на огненном промысле, а не скоморох! Вот выросли бы мальчишки, он и рад был бы выучить их с молотами работать — с кричными, или колотушечными, или гладильными, или рудобойными… Но подлеткам рано к молоту вставать.

— А то давай корову заведём. Буду Малашке и Нюшке молоко носить. Егориха давеча на базаре спрашивала, не купит ли кто у неё тёлку…

Евсей Мироныч гневно дёрнул бородой. Домашнее хозяйство никогда его не влекло — все эти покосы, выпасы, овины, сеновалы… Бабьи затеи.

— Ильбо кузню поторжную открой, — не унималась с советами Ульяна. — Охота молотком постучать, дак делай серпы, скобы и гвозди на продажу…

— Замолкни ты уже!.. — вскипев, крикнул Евсей Мироныч.

На заводе к поторжным кузнецам относились с презрением. Эти кузнецы ковали всякую железную мелочь для сбыта на базаре, и ничего дурного в их занятии не было, но они за копейки скупали заводские отходы — обрезки, треску, ломь и непроваренные крицы, потому и мастера, и подмастерья, и работные насмешливо называли их падальщиками. Евсей Мироныч не хотел такого позора — превратиться из уважаемого мастера в жалкого падальщика.

Ох, горе: нет ему места на земле, кроме завода… Евсей Мироныч смотрел на догорающие дрова в печи — словно жизнь его догорала. Конечно, в этом виноват не Акиньша Демидов. Так уж всё положено свыше… Евсей Мироныч знал, что рано или поздно горький час всё равно настанет. Знал, но не верил. И видел в чёрном горниле печки собственную угасающую судьбу.