Читать книгу 📗 "Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович"

— Вдоволь насмотрелась. Пока твой дом ему готовила, он как собака везде крутился, всё клянчил через толмача, чтобы я что-нибудь оставила. Плакал, что у него ни скамейки, ни лежанки нету, спать на полу придётся.

Обер-берг-гауптман Курт фон Шёмберг был человеком графа Бирона. Акинфий Никитич отдал ему свой каменный дом на Васильевском острове, купленный десять лет назад у генерала Апраксина по цене завода.

— И как тебе оный саксонец?

Невьяна вздохнула и погладила Акинфия по скуле.

— Шинора он ушлая и чужеядец, — по-заводскому ответила она.

С Васильевского острова Невьяна перевезла всё демидовское добро в другой дом, попроще — на речку Фонтанку возле церкви Анны Пророчицы. Апраксинский дом Невьяне было очень жаль. В этот дом она приехала из Невьянска ещё неумелой девчонкой, незнакомой со столичной жизнью. Здесь разгорелась их любовь с Акинфием. Здесь она стала хозяйкой. Здесь она расцвела — она сама это чувствовала: перед ней начали робеть и графы, и князья, а графини и княгини шипели ей вслед. Бравые офицеры-гвардейцы восхищённо называли её демидовской Роксоланой. Купцы из иностранцев, что покупали железо «старый соболь», дарили ей дорогие презенты. Невьяне это преклонение было безразлично. Ей был нужен один лишь Акинфий.

Высокая голландская печь почти угасла.

— Пусти, дров подложу, — прошептала Невьяна.

Акинфий Никитич подвинулся. Невьяна соскользнула с постели и гибко присела у печи. Обнажённая, вся она словно бы состояла из мягких изгибов и округлостей. Акинфий Никитич смотрел, как она тянется за поленьями и ловко забрасывает их в багровое окошко. В спальне чуть посветлело от огня.

— Письмо туда же, в печку, — указал Акинфий Никитич.

Он обещал графу, что будет уничтожать всю переписку. Слово надо держать. Невьяна свернула письмо трубкой и тоже сунула в пламя.

— Зачем тебе этот Шомбер, Акинюшка? — спросила она, глядя, как горит бумага. — Ты же дал графу денег, разве мало?

Акинфий Никитич подумал, как бы объяснить.

— Графа я подмазал, чтобы он следствие по заводам прекратил и штраф мне убавил. Восемьдесят пять тыщ — да какого пса? Столько и царям брать не по чину. А Шомбер… Шомбер — ключик к настоящему владычеству.

— Кривой ключик-то…

— Плевать. Лишь бы замочек открывал.

Невьяна присела на край кровати спиной к Акинфию, распустила косу, достала гребень и принялась расчёсывать волосы, склоняя голову набок.

— Расскажи, — как бы невзначай попросила она.

Она понимала, что Акинфию Никитичу и самому хочется рассказать. Он ведь гордится своим замыслом, а поведать о том ему некому.

Акинфий Никитич перевернулся на спину и закинул руки за голову.

— Слышала про Благодать?

— Божью? — удивилась Невьяна.

— Не божью. Так Татищев новую железную гору поименовал. А вогулы называют её Шуртан. Я про неё год назад ещё узнал, но утаил, потому как генерала де Геннина с командирства турнули, а Ваське Татищеву объявлять ту гору нельзя: такое сокровище он в казну отымет, солдатик деревянный. Однако ж вогулы тайну растрепали, и Татищев всё равно гору захапал.

Акинфий Никитич недовольно дёрнул коленом.

— Но ты же не отпятился? — подсказала Невьяна.

— Чёрта им в глотку! — злорадно ухмыльнулся Акинфий Никитич. — Я потому Шомбера и придумал!

— И как же это? — мягко подсказывала Невьяна.

Акинфий Никитич, зарычав, сладко потянулся.

— А я напел графу Бирону про богатство Благодати — не хуже Кирши Данилова. Крючочек графу подсунул… Мол, надо построить заводишки под Благодатью на казённые деньги, а потом те заводишки передать верному человечку, как царь Пётр моему батюшке Невьянск передал. Когда заводы золотом потекут, верный человечек отблагодарит графа-благодетеля. Графу наклада ни на копейку, а прибыли — в штанах не унести.

— И этот человечек — Шомбер?

— Шомбер, — весело подтвердил Акинфий Никитич. — Он в курфюрстве Саксония всеми рудниками управлял. Граф его к нам вытащил. Как узнал я про него, так сразу ясно стало: граф крючочек мой заглотил. Хоть и мудрый он, как дьявол, да ведь и дьявол — торгаш. За рубликом-то и нагнулся.

Невьяна негромко засмеялась. Это был её Акинфий: большой, сильный, дерзкий. Жадный до дела и до жизни, а не до денег. В нём кипело пламя. Он знал, что хотел, и ничего не боялся. Он властно брал ничьё как своё. На него с разных сторон ополчились враги, но Невьяна верила: он их всех одолеет, изгонит из своих владений, а не уйдут — так раздерёт и ограбит. Он — лев.

— Мне по заводам главный соперник — Васька Татищев. Граф Бирон его спихнёт и вместо него Шомбера всунет. А Шомбер уже у меня в кармане.

Акинфий приподнялся и по-хозяйски повалил Невьяну на спину — она охнула от неожиданности, взмахнув в полумраке фигурно выточенными гладкими ногами. Волосы её рассыпались. Акинфий подтащил её к себе.

— Ты мне петухов напутаешь, Акинька! — выдохнула Невьяна.

— Испужала — душа в пятки!.. — шутливо ответил Акинфий.

Невьяна села, оттолкнула его и подобрала выпавший из руки гребень.

— Погоди ты со своими ласками! — сердито сказала она. — Я хочу до конца услышать… Как же ты гору себе вернёшь при Шомбере?

Акинфий снова ухмыльнулся — зубы блеснули в отсвете из печи.

— А дальше нехитро, Невьянушка. Построит Шомбер заводы под Благодатью или нет — оно неважно. При любом исходе Шомбер подчистую всё разворует и разорит, а гору только покусает немного. Казна примется искать, кому сбыть убогое место, вот тут я и вызовусь. Мне сокровище и достанется. Знаю. Мимо меня здесь незаметно и тощая муха не пролетит.

* * * * *

Савватий ждал Акинфия Никитича у крыльца башни. Механический приказчик, Савватий бывал в башне каждый день — заводил куранты. Сейчас Акинфий Никитич пожелал увидеть, как это делается.

Башня зримо делилась на три части: палата, четверик и восьмерики с шатром. Выглядели они слитно, одно вырастало из другого, но Савватий давно разобрался в каменной механике этой красоты. Палата состояла из двух кубов, сложенных из прочнейшего подпятного кирпича. Над передним кубом вздымался четверик, равный ещё двум кубам. Задний куб палаты распадался пополам — половину занимало двухъярусное крыльцо с арками; этот куб завершала высокая кровля на три ската. А мощный столп четверика венчался тремя убывающими арочными восьмериками и острым гранёным шатром. В облике башни воплотились божественные числа: четыре апостола — это равные измерения четырёх кубов, а Троица — три восьмерика и три грани кровли над палатой. Чётность и нечётность сливались в священную седмицу: четыре куба и три восьмерика. Башня была наглядным образом невидимой машинерии вселенной: вертограда, замкнутого в чистой истине.

Вот только вертоград этот покосился.

Башню задумал ещё Никита Демидыч. По слухам, его смутила какая-то явленная икона. Башню строили вместе с господским домом и заводской конторой — они едины обликом. Командовал работами хлыновский зодчий Ванька Нарсеков. Дом и контору успели возвести, а башню — нет: Никита Демидыч умер, когда четверик подняли до верхнего повала, до карниза. Дело отца продолжил Акинфий. Он привёз другого зодчего — Костьку Солмина. Над суровым и скупым четвериком зодчий Солмин водрузил праздничные восьмерики с крутыми арками и сверху шатёр с «ветреницей» и «державой».

Савватий помнил, как вырастала башня. Это были годы после потери Невьяны. Башня медленно воздвигалась в небе ярус за ярусом, словно его тоска по Невьяне. И Савватий не удивился, когда башня начала клониться: жизнь перекосилась, мир перекосился — так с чего башне прямо стоять?..

Замерзнув, он сунул руки себе под мышки. Наконец на Красном крыльце господского дома появились Акинфий Никитич и Онфим. Угадывая путь каким-то чутьём, слепой Онфим первым потопал по разметённой в сугробах дорожке. Он был ключником, без него в запертую башню никто бы не попал, и Онфим хотел показать хозяину, что слепота его делу не помеха.