Читать книгу 📗 "Проклятый Лекарь (СИ) - Молотов Виктор"

Ординаторская была почти пуста — обеденный перерыв был в самом разгаре. Лишь несколько врачей сидели по углам, уткнувшись в свои бумаги.

Я сел за свободный терминал. Компьютерная система клиники, основанная на гибриде магии и технологии, работала на удивление шустро. Я приложил палец к сканеру, который тускло вспыхнул зелёным, идентифицируя меня, и на экране всплыл список моих сегодняшних пациентов.

— Как его там… Аркадий Синявин, точно, — сказал я, открывая электронную карту больного от Сомова.

Результаты анализов, которые я назначил всего пару часов назад при осмотре пациента, уже были загружены в систему. Медсёстры в процедурном кабинете сработали оперативно — провели пациента по всем процедурам без лишних задержек. Я открыл первый файл.

ЭКГ, как я и ожидал, была идеальной. Ровный синусовый ритм, нормальная электрическая ось сердца. Никаких признаков ишемии или аритмии. Сердце работало как швейцарские часы. Значит, острую сердечную патологию можно было смело вычёркивать из списка подозреваемых.

А вот рентген лёгких заставил меня нахмуриться.

Снимок был… грязным. «Диффузное снижение прозрачности лёгочных полей по типу матового стекла», — гласило заключение рентгенолога. Туманная, обтекаемая формулировка, за которой могло скрываться что угодно.

Атипичная пневмония? Редкий архивный грибок, вызвавший альвеолит? Или что-то совсем другое, что не укладывалось в стандартные протоколы?

Я открыл общий анализ крови.

Он предсказуемо кричал о мощном воспалительном процессе. СОЭ — скорость оседания эритроцитов, старый, но надёжный маркер. И лейкоциты тоже зашкаливали.

Волков, увидев эти цифры, наверняка начал бы радостно кричать: «Это инфекция! Я же говорил!» И немедленно назначил бы парню убойную дозу антибиотиков широкого спектра. Примитивный, топорный подход.

Биохимия только добавляла тумана в и без того неясную картину. Повышенный С-реактивный белок — ещё один неспецифический маркер воспаления. Но при этом печёночные ферменты и почечные показатели были в идеальной норме, что исключало системный токсический удар по внутренним органам. Картина не складывалась.

Посевы крови на стерильность ещё не пришли, на это требовалось несколько дней. Но я и не рассчитывал на них.

Итак, что мы имеем?

Я откинулся на спинку стула.

Системное воспаление, поражающее в первую очередь лёгкие, но без чёткого инфекционного агента, который можно было бы идентифицировать. Мутная картина не только в ауре, но и во вполне материальных анализах.

Это похоже на то, как организм воюет с призраком — тратит все свои ресурсы, мобилизует все армии, но не может нанести удар по конкретной, видимой цели.

Лабораторные данные дали мне направление, но не дали ответа. Проблема явно была в лёгких. Значит, нужно было вернуться к источнику.

Вернуться к пациенту. Послушать его ещё раз. Возможно, при первичном осмотре отвлечённый странной, «грязной» аурой, я упустил какой-то важный, едва уловимый хрип или ослабление дыхания в определённой зоне.

Иногда уши, натренированные — более точный инструмент, чем самый дорогой и современный рентгеновский аппарат.

По дороге к палате Синявина мои мысли вернулись к вчерашнему фиаско хирургов.

Пациент наверняка уже пришёл в себя после операции. И, конечно же, рассыпался в благодарностях хирургам, которые чуть не отправили его на тот свет. А я, истинный спаситель, не получил ни единого процента Живы.

Вопиющая несправедливость, которая требовала исправления.

Нужно будет зайти к нему. Ненавязчиво. Представиться, спросить о самочувствии, «случайно» упомянуть пару деталей операции, которые мог знать только тот, кто был в курсе истинного диагноза. Лёгкий намёк, который заставит его задуматься. Благодарность можно получить и постфактум. Но сначала — Синявин. А потом займёмся восстановлением справедливости.

Но как только я об этом подумал, из-за угла навстречу мне вышел Сомов.

— Пирогов! Вот вы где! Я вас ищу!

Догадываюсь о чем он хочет поговорить… А мне сейчас совсем не до этого.

Я не сбавил шага и, сделав лёгкий манёвр, обогнул его, намереваясь пойти дальше. Сейчас у меня имелось несколько срочных дел.

— Извините, Пётр Александрович, спешу к пациенту.

И я не врал. Судя по анализам, состояние пациента стремительно ухудшается.

Сомов сильно удивился моей бесцеремонности, но быстро оправился и пошёл следом, нагоняя меня.

— Подождите! — его голос звучал напряжённо. — Речь о вчерашнем инциденте в хирургии! С графом Акропольским! Я требую, чтобы вы больше никогда так не делали!

Ага, конечно, разбежался. «Больше так не делай». Буду спасать, если мне это будет выгодно. И плевать я хотел на ваши протоколы.

— Я вас слушаю, — сказал я вслух, продолжая идти. — То есть вы предлагаете в следующий раз дать пациенту умереть?

Просто потому, что эти дипломированные идиоты не могут отличить аневризму от несварения желудка.

— Я такого не говорил! — Сомов почти перешёл на бег, чтобы не отставать. — Но есть же регламенты! Протоколы! Вы не можете просто так врываться в операционную!

Я резко остановился, заставив его почти врезаться в меня.

— Пётр Александрович, есть регламенты, а есть здравый смысл. Так пускай ваши хвалёные хирурги для начала научатся работать по этим самым регламентам, и тогда мне не придётся делать за них их работу.

— Пирогов, вы не понимаете, — он понизил голос. — За вами наблюдает Морозов! Он только и ждёт, когда вы оступитесь!

Да, наблюдает. Вернее, наблюдал. И он наверняка в ярости от того, что я так легко и демонстративно разоблачил его «хвост». Остаётся только понять, на кой чёрт я ему так сдался.

— То есть за спасение влиятельных пациентов, которые спонсируют эту клинику, меня теперь тоже будут ругать? — я усмехнулся. — Интересная у вас клиника. Не зря я пять лет в академии штаны протирал.

— Я не знаю, что вам ответить, — Сомов был почти в отчаянии. — Ваша задача — не отсвечивать, пока я не найду способ перевести вас в терапию на постоянную ставку. А вы лезете на рожон.

Ты бы тоже лез, если бы твоя жизнь таяла с каждым днём. Ты и так стареешь и приближаешься к смерти, это естественный процесс. А я вот не планирую. Наполню Сосуд доверху, накоплю силы и стану бессмертным.

— Я вас понял, Пётр Александрович. Больше никаких подвигов, — мой тон был максимально миролюбивым. — Но я хотел бы взглянуть на графа. Просто из профессионального любопытства. Убедиться, что его состояние стабильно. Надеюсь, это не будет возбраняться?

— Нечего вам там делать, — отрезал Сомов. — Его ведёт Краснов!

— Что ж, — я повернулся, чтобы уйти. — Тогда, пожалуй, пойду в столовую. Расскажу всем за обедом в красках, как бригада лучших хирургов клиники чуть не зарезала графа Акропольского, но к счастью, к ним на помощь пришел стажёр из морга.

Сомов вскинул брови. Такой наглости он точно не ожидал. Но я был намерен во что бы то ни стало получить благодарность за свою работу, а с ней и драгоценные капли живы.

— Чёрт с вами, Пирогов, — вздохнул он, поняв, что спорить бесполезно. — Пятый этаж, ВИП-крыло, палата пятьсот два. Но чтобы я вас там не видел дольше пяти минут! И не отсвечивайте, — а потом, уже тише, с ноткой невольного восхищения добавил: — Но мне нравится такой напор. В вас есть стержень.

— Рад стараться, Пётр Александрович.

Я развернулся и, не оглядываясь, пошёл в сторону лифтов, оставив его стоять посреди коридора. Сначала — Синявин, потом — Акропольский. День обещал быть продуктивным.

В палате номер двенадцать картина была удручающей. Аркадию Синявину было заметно хуже. Он лежал на сбитых, влажных от пота простынях, его грудь вздымалась с видимым усилием. На лбу блестели крупные капли холодного пота, а губы приобрели лёгкий синюшный оттенок.

— Доктор… — прохрипел он, увидев меня, его голос был прерывистым. — Дышать… тяжело… Будто… мешок с песком… на грудь… положили.

Я достал стетоскоп.