Читать книгу 📗 "Четыре подвала (СИ) - Прокофьев Андрей Александрович "Прокоп""
— Я терпимо себя чувствую — ответил Петр Васильевич.
— Вы нехорошо выглядите, вы весь ужасно бледный — сказала женщина — Давайте, я вызову скорую помощь — добавила она.
— Нет, не нужно, спасибо, мне здесь близко — ответил следователь.
Через десять метров он свернул вправо. Возле него находился большой универсальный магазин, имевший странное название «Абрикос». Магазин был закрыт, но на площадке возле дверей стоял белый иностранный автомобиль. Петр Васильевич подошёл к нему, ему нужно было зеркало, а точнее, что собственное отражение в этом зеркале.
Уличного освещения было достаточно, чтобы увидеть самого себя в зеркале. Петр Васильевич видел лицо глубокого старика, которому уж точно успело исполниться девяносто лет.
А каков этому предел? — сам у себя спросил Петр Васильевич, сделал вслух, но тихо, но шепотом.
Он имел ввиду свой возраст. Он подразумевал то, есть ли он в этом времени или его нет. Для этого нужно знать две даты: первая — это какой сейчас год, вторая, если она существует, — это дата его собственной смерти. Но можно и примерно, сейчас ему 56 лет, узнать нынешний год, прибавить к этому и примерно будет ясно. Первую дату узнать можно, а значит.
Петр Васильевич искал глазами людей. И ему повезло появились трое молодых парней, очень странно одетых. Но впрочем, от их возраста в любое время вряд ли можно ожидать чего-то нормального.
— Молодые люди, можно мне у вас спросить — произнес Петр Васильевич, сделал это громко, но и сам сейчас понял, что у него слабый, скрипучий старческий голос.
Парни остановились. Один из них сделал шаг ближе к Петру Васильевичу и произнес: — Что хотел старик?
— Ребята, какой сейчас год? — спросил Петр Васильевич.
Троица оболтусов громко засмеялись.
— Во даёт старикан, ты чо совсем из ума выжил. Хоть куда идти-то знаешь — произнес тот, который заговорил со следователем.
— Чо ты, это вообще серьезно. Наклейки везде висят: помогите найти чела, возможна потеря памяти — смехом идиота отреагировал на слова друга его товарищ, бывший ниже ростом, который тянул дым из какой-то пластмассовой штуковины.
— Этого чела что ли!? — дополнил третий, бывший во многом похожим на первого, а вообще, все они были одинаковыми по всем признакам.
— Так какой год? — произнес Петр Васильевич.
— Двадцать первый, дедуля — ответил тот, который тянул дым, воняющий фруктовым химическим запахом.
— Не понял — изумлённо произнес Петр Васильевич, он действительно не смог понять сразу.
— Не он реально не в себе. Его нужно в этот центр поддержки малоимущих сдать — захохотал один из них.
— Две тысячи двадцать первый год — громко возвестил всё тот же, пускающий кольцами дым.
— Две тысячи двадцать первый — вслух повторил Петр Васильевич и пошел в сторону от троих молодых идиотов.
— Две тысячи двадцать первый, это значит, что мне девяносто четыре года — произнес Петр Васильевич, увидел лавочку возле подъезда девятиэтажного дома, с трудом передвигая ноги, пошел к ней.
До назначенного места, где случился переход было примерно двести-триста метров. Но нужно отдохнуть, хотя бы малость перевести дух.
Девяносто четыре года — это очень много. В этом времени я совершенно немощен. Значит, что вряд ли смогу противостоять преступнику. Жив ли я? Или меня здесь нет, а вот это спорно и непонятно. Если бы мне было сто четырнадцать, даже сто четыре, то точно бы, что меня нет, а так, ведь чем черт не шутит, да и выгляжу я на эти самые девяносто четыре. Но ничего не могу в таком состоянии. Хотя ведь я не сразу стал таким, значит время есть, какое-то время есть.
Размышлял следователь, сидя на лавочке, находясь в полном одиночестве во власти совершенно чужой ему ночи. Через несколько минут Петр Васильевич поднялся на ноги и пошел к границе перехода. Было отчётливо страшно: а если не сработает, если он останется здесь, если убийца заманил его сюда, обманул как пацана, чтобы таким образом покончить с ним.
Кажется здесь, кажется, но ничего не происходило, по обе стороны условной границы находился две тысячи двадцать первый год. У Петра Васильевича всё поплыло в глазах. Он может вернуться только тогда, когда здесь появится преступник. Петр Васильевич двинулся к уже знакомой лавочке. Когда он сел, ему сильно захотелось спать. У него начали закрываться глаза, он несколько раз глубоко зевнул и не заметил, как отключился.
Спал или не спал — этот вопрос случится позже. А сейчас он видел страшное. Та самая черная собака из подвала, в зубах, за шею тащила мертвую девочку, на которой была школьная форма, которой было не больше двенадцати лет.
Красный пионерский галстук болтался от движения, он же выстрелом врезался в сознание Петра Васильевича, который не видел лица девочки, оно было обращено вниз. Её ноги болтались по земле, на левой ступне не было обуви.
Школьная форма, пионерский галстук, но сейчас каникулы, самая середина летних каникул — стучало в голове следователя, вызывая целый поток противоречивых сомнений.
Он поднялся с лавочки. Он как можно быстрее пошел к границе перехода. Куда вот-вот должна была подойти эта проклятая собака Баскервилей, со своей добычей в зубах, которая двигалась в направлении две тысячи двадцать первого года из года тысяча девятьсот восемьдесят третьего. Вот в этом сомнения быть не могло, эта школьная форма, этот алый пионерский галстук — год восемьдесят третий. Ему же надлежало в обратном направлении, им нужно разминуться. И видит ли его эта чертова собака Баскервилей сейчас, ведь он видит её, он видит за её спиной то время, в которое ему необходимо вернуться. А всего навсего недавно, бог знает сколько времени тому назад, но там ничего не было.
Только как бы там ни было, Петр Васильевич двигался навстречу тому, от чего холодный комок застревал в глотке, не осознавая в какой плоскости он находится, в какой из множества возможных.
Они практически поравнялись. Справа находился столб уличного освещения. Петр Васильевич прислонился к нему спиной. Он четко видел некое обособленное пространство, в котором был бледный туман, в котором появилась собака с девочкой в зубах, которая сверкнула красными глазами, которая не ожидала встретить следователя здесь, но и которая ничего не сделала, не выпустила свою добычу из пасти. Петр Васильевич рванулся в туманную пелену.
Кто-то тряс его за плечо. Следователь очнулся, перед ним стоял дворник, у которого в руках была метла.
— Ты что это, мил человек, иди домой, опохмелиться небось не лишним будет — произнес дворник и улыбнулся, от него пахнуло куревом и водкой.
— Где я, что это — пробормотал Петр Васильевич.
— На лавочке уснул. Такое бывает, что уж здесь такого. Это когда смешаешь водку с вином, то со мной так же бывало — ответил дворник.
— Я не пил водку, не пил и вина. А какой сейчас год?
Дворник лукаво улыбнулся.
— Какой год? А говоришь, что не пил вина и водки. Знаешь, мил человек, у меня есть портвейна малость, я человек добрый, не переживай, а затем домой пойдешь — сказал дворник.
— Хорошо, а год какой? — настаивал на своем Петр Васильевич.
— Восемьдесят третий, лето на дворе. Тебе повезло, зимой бы замёрзнуть мог. В прошлом годе один так и отдал душу, сидя на лавочке, совсем чуть-чуть не дошел до подъезда, и как так, но пути господни неисповедимы — произнес дворник.
— Спасибо тебе, я пойду, спасибо — сказал Петр Васильевич и поднялся с лавочки.
— А портвейн, я ведь не шутил — вдогонку проговорил добрый дворник.
— Спасибо друг, но как-нибудь в другой раз, спасибо — ответил следователь.
Пришлось ускориться. Ощущения были ещё те. Какой-то странный и несвязный туман — было или не было, может со мной что-то случилось, как с мальчиком Андреем, он ведь так же не мог ни в чем определиться. А значит было всё это, и будущее, и убийца, и эта ужасная собака Баскервилей, которая тащила из нашего времени в будущее мертвую школьницу. Боже, какой ужас.
Петр Васильевич потратил минут пять-шесть. Сильной боли в ноге не было, но ноющая была. Значит, что падение в подвале было. Да и родной Жигуленок терпеливо дожидался своего хозяина там, где он его оставил, а именно возле дома 38/3.
