Читать книгу 📗 "Четыре подвала (СИ) - Прокофьев Андрей Александрович "Прокоп""

На улице стало совершенно темно. Пропали те немногие люди, которые появлялись в моем обозрении совсем недавно. Всё как-то замерло. Всё относительно меня вокруг. Какое же неповторимое ощущение. А я по-прежнему не торопился. Я даже не смотрел на часы, мне не было в этом нужды, я мог ощущать время не пользуясь часовым механизмом. Время перевалило за одиннадцатый час ночи. Так же лёгким скрипом напоминала мне о себе дверь в подвал. Да, здесь и сейчас до неё никому не было никакого дела. За исключением меня самого. Который своим появлением принес сюда очень плохие новости, которым ещё предстоит случиться. Только забегать вперёд мне не хотелось даже мысленно. Всему своё время. А сейчас я спокойно прикурил ещё одну сигарету. Напротив меня остановился автомобиль красного цвета, из него вышла молодая женщина, она обратила на меня своё внимание, всё же возле её подъезда сидел совершенно чужой человек. Вероятно, что это было первое, о чем подумала она, вероятно. Я же подумал о том, что эта дамочка точно что ещё не родилась, когда я покинул этот двор, переехав с родителями на другое местожительство.

Я поднялся с лавочки. Я выбросил окурок в металлическую урну. Чуть ли ни запоминая каждый сделанный шаг я направился к своему бывшему подъезду. Сколько раз я поднимался по этой лестнице крыльца. Сколько раз? Я никогда об этом не задумывался, мне никогда не приходило это в голову. Зачем и для чего? Но вот настал момент, и я думал как раз об этом. Сколько раз?

Я сделал вид, что собираюсь войти в подъезд, ведь меня могли видеть из крайних окон первого и даже второго этажа. Пришлось вплотную подойти к настежь открытому дверному проёму внутрь подъезда. А затем сделать аккуратный шаг влево, потянуть приоткрытую дверь на себя. Перед тем как сделать первый шаг в подвал, успеть подумать о том, что никакого замка нет вовсе.

Лестница вниз. Несколько ступеней, и тут же иным стало пространство, тут же незримо переключилось то, что проще всего назвать атмосферой. Я не ошибся. Я и не мог этого сделать. Потому что сейчас правила игры для меня стали во многом определенными. Двадцать первый год двадцать первого столетия поможет мне убить прошлое, оставить его там, где ему и положено быть, то есть во власти полного непроницаемого небытия. Мне нет нужды знать о том, откуда всё это взялось. Если обстоятельствам будет угодно, то я не буду против того, чтобы узнать. Только сейчас для меня главное, чтобы это перестало существовать.

Я оставил за спиной лестницу. Меня вновь встречал восемьдесят третий год. Мне нужно было в этом убедиться, и я сделал это. Дальше предстояло то, что несколько опаснее, но и то, что намного важнее. Я должен встретиться с ним. Я должен на себе проверить то, что он меня не тронет в этом времени. Пусть я путался и сомневался. Пусть мне сложно было принять какую-то из версий. Но и выбора особого не было. То, что подсказывало мне подсознание необходимо проверить, не возвращаясь к этому второй раз. Он сам мне подсказал это. Он явно поторопился. Мне плевать на то, что он делал все эти годы. Что и почему, зачем и как. Но он появился в двадцать первом году, ему нужно было оказаться в двадцать первом году, а значит если он убьет меня здесь, то нарушит собственные планы.

Я остановился на перекрестке подвальных направлений, в том месте, где располагалась наша первая сарайка. Но я не стал её открывать. Мне было тяжело это сделать. Ведь тогда вновь увижу свой велосипед, свои бамбуковые удилища, зелёные лыжи, имеющие странное наименование Тогур. Ведь тогда одним мгновением сознание потребует воспоминаний, потребует того, чего у меня сохранилось мало, поэтому каждое из воспоминаний на вес золота. Серый, нехороший туман прожитых лет скрыл от меня большую часть той счастливой жизни. Сколько не упрекай себя. Сколько не задавай самому себе вопрос: а как же так случилось. Но это ничего не изменит. И может быть поэтому появился этот монстр? Возможно, что мои пробелы в детских воспоминаниях и стали следствием того, что в этом вот восемьдесят третьем году в моей жизни обосновался он. Может, конечно, может. А я пошел дальше. Я вслушивался в каждый свой шаг, и слабое эхо давало о себе знать.

Глава пятая

Я внимательно смотрел вокруг себя, я старательно подмечал любую деталь. Я был очень сосредоточен, был сильно напряжён. Но не потому что боялся, нет, а потому что на этот раз всё было практически наоборот: я имел поддержку, я сам себе сформулировал поддержку, наконец-то обнаружив некую часть необходимого алгоритма, ключа к действию. Хотя ещё не знал, как мне убить чудовище. Совершенно точно, что никаких иллюзий я не питал. Убить монстра будет непросто. Для этого нужно обязательно ещё что-то знать. Здесь мне пришлось остановиться, размышления начинали вызывать сомнения, а это было недопустимо. Пусть пройдет время. Пусть откроется ещё одна страница этой страшной истории, суть которой в полном объеме известна только мне одному и вот этим самым подвалам, которые играючи обращаются со мной, с мне принадлежащим временем.

Я неспешно дошел до нашей дальней сарайки. Я достал свои ключи. Я всё помнил и всё знал. Замок открылся легко. Жёлтый свет лампочки загорелся, приветствуя меня. Здесь ничего не изменилось. Сюда никто не заходил целую вечность. Я так подумал. Мне это было приятно. А дальше я уселся на деревянный настил перед дверью. Было немного неудобно, но я устал находиться на ногах. Мне нужно было отдохнуть. Мне показалось, что если я засну, то ничего страшного не случится. Темнота и тишина всё сильнее меня успокаивали. Я никогда до этого не ощущал себя здесь подобным образом. Раньше я всё время боялся. Я ни одной секунды здесь не был спокоен. А теперь, теперь я действительно задремал, прислонившись спиной к деревянной стене.

…Дорога от остановки автобуса выходила прямо к нашей двери. И когда были открыты обе двери в подъезд, когда на лестничной площадке горел свет, когда на дворе было лето, то собственную дверь я видел издалека. Ещё даже не дойдя до углов 38/1 и 38/2, где-то с середины здания мебельного магазина. Что-то в этом было, вероятно, что особая необычность, то, чего у других не было никогда. И казалось, ну, какая же в этом суть. Хотя и не казалось вовсе. В те детские годы я просто напросто об этом не думал вовсе. Как было так было. Но ведь запомнилось, отложилось в памяти, и точно что случилось неспроста. Дорога домой. Свет издалека, что-то подобное маяку. Сплошная образность восприятия, но только много лет спустя.

Только сейчас многое изменилось. Потому что всё вокруг было мертво. Ночь сожрала всех и вся. Ночь иногда, когда захочет может это сделать, в этом я никогда не сомневался, поэтому и случилось. Совсем никого. Ни звука, ни его половинки, ни намека, а полный безжизненный вакуум. А свет горел, а родная дверь всё так же звала меня к себе. Повинуясь этому наказу я шел домой, хотя в этот именно момент прекрасно понимал, что мы в этой квартире больше не живём. У нас другая квартира, а эту мы оставили. Но почему-то нарушая всякое понятие законов и правил тех лет эта квартира на первом этаже, она по-прежнему наша, только мы в ней не живём. Но я могу зайти, я могу там укрыться, когда злая ночь застигла меня врасплох, не дала мне времени, не оставила другого варианта. Вот поэтому мне стоит поспешить. Что я и сделал. Ключом я открыл дверь. В коридоре было темно. В квартире не было света вообще, и я об этом знал. Ведь даже не пытался нажать на кнопку выключателя. Я не снимая обуви прошел в зал, он был вправо по коридору. Затем я заглянул в обе маленькие проходные комнаты, одна из них когда-то была комнатой моего старшего брата, другая комнатой бабушки. Вся мебель, всякие мелкие и крупные предметы, шторы и вещи — всё это оставалось на своих местах. Только странное, только такое неестественное, что виделось мне иным. Но разве может так быть?

Я вернулся в коридор. Я подошёл к двери родительской спальни, она была влево, если от входной двери, посередине коридора, и постучал в дверь. Вероятно, что по привычке. Мне никто не ответил, я толкнул дверь от себя, но входить не стал. Я так и стоял на пороге. Лунный свет касался меня и всего остального наполнения комнаты родителей. От этого что-то менялось. От этого на секундочку показалось. Но нет, и я закрыл дверь. Я вновь оказался в зале. Я сел на диван. Через неопределенный отрезок времени я услышал шум, идущий с кухни. Я ведь почему-то не удосужился посетить кухню, которая прямо от входной двери, по самому короткому маршруту, минуя двери в туалет и ванную комнату. Шум повторился, было движение, раздался отчётливый стук. После этого я медленно поднялся с дивана, я пошел на кухню. Там, как и во всей квартире, было темно. Там, так же как и в родительской спальне, гостила луна. Но не только она, потому что я увидел свою бабушку, которая в темноте что-то ставила на обеденный стол. Она собиралась меня накормить. При этом она молчала. А я, я прямо сейчас думал о том, что вот оно как оказывается, бабушка не умерла весной восемьдесят седьмого года, она осталась здесь, она живёт в этой квартире, и я всегда могу прийти к ней в гости. Но только ночью, но только вот такой необычной вакуумной ночью. Я чувствовал себя хорошо. Мы перекинулись с бабушкой парой незначительных фраз. Затем она спросила меня о том: как у меня дела в школе, как поживает моя подружка Надя? Я ответил: что в школе всё хорошо, но возможно было бы чтобы лучше, а Нади больше нет, она пропала, её ищет милиция. Бабушка села на стул, она спиной прислонилась к подоконнику окна. Сделала это так, как и было в тот мартовский день, в его первой половине, когда я обнаружил бабушку мертвой, придя из магазина. Только я подумал об этом, как мои глаза буквально притянуло к электрической плите. Но ведь в квартире не было света. Не было и ответа на вопрос, почему работает плита, почему на ней жгучим черным дымом горит яичница глазунья. Горит ровно так же, как и тогда, когда моя бабушка умерла, когда она уже не могла встать со стула, чтобы выключить плиту. Я как заворожённый смотрел на дымящуюся сковороду. Я лишь спустя полноценную минуту повернул голову в сторону бабушки. Точно что я хотел спросить у неё: зачем сейчас это сцена. Как я увидел, что моя бабушка мертва, что она ещё более мертва, чем было в тот день девятого марта. Потому что у нее было ужасное лицо, если это можно было назвать лицом вообще. Скорее, что это был череп, с включением синих, гнилых фрагментов того, что когда-то было носом, губами, щеками, подбородком.